"Прощай, принцесса" - читать интересную книгу автора (Мадрид Хуан)Глава 15Утро было прохладным и ненастным, небо затянули тучи. Рохелио разбудил меня в половине десятого. Парень привез копию дела Лидии Риполь — больше пятисот страниц в синей папке с вложенной туда же запиской от Матоса. В ней он сообщал, что дневник Лидии, которому суждено стать главной уликой на суде, посылать не стал, так как не хотел, чтобы «этот документ покинул стены его конторы». Рохелио очень торопился, он плохо припарковал машину и даже отказался от кофе. Он попрощался со мной несколько фамильярно, будто мы были коллегами, и стремительно убежал. Я вывалил кучу бумаг на стол и начал их перелистывать. Если вы этого не знаете, поясню, что отчеты о ходе расследования, которые приходится писать любому полицейскому, многословны, перегружены информацией и отвечают каким-то буквально средневековым представлениям о правосудии. Это настоящий кошмар для любого полицейского. Как правило, их перепечатывают машинистки, которых специально для этого держат в каждом комиссариате или отделе. Они используют краткие записи, которые делают полицейские, выполняя свою работу, будь то допрос свидетелей, подозреваемых или опрос очевидцев. Примерно то же происходит с заключениями экспертизы. Обычно следователь, который ведет допрос, должен обязательно прочитать протокол, прежде чем подписать его. Если машинистка ошибется, это может пустить коту под хвост недели или месяцы работы и в итоге перечеркнет все расследование, и тогда какой-нибудь ушлый адвокат или судья развалят дело. Иными словами, если встречается ошибка, надо переделывать протокол, если, конечно, повезет и найдется незанятая машинистка. Дело в том, что их всегда не хватает, и в итоге приходится самому корпеть над составлением протокола. Вот это уж точно кошмар! Хотя, насколько я знаю, сейчас в некоторых отделах уже стоят компьютеры, оснащенные специальными программами, которые позволяют быстро изготовлять протоколы. В мои времена мы печатали их на машинке чаще всего сами, в отделе служила всего лишь одна машинистка, Пурита, которая тридцать лет проработала в полиции, и она покидала рабочее место в положенное время — минута в минуту. Сначала я проглядел страницы с описанием первичного осмотра места преступления, который был сделан в шесть утра 29 августа полицейскими, прибывшими на патрульной машине. Они явились на место первыми, сразу после того, как в отделение поступил звонок от дворника, обнаружившего труп. Того самого, которого автор репортажа в газете назвал Метелка. После приехали полицейские из комиссариата Вальекаса, которые провели более тщательный осмотр, огородили место преступления и вызвали дежурного судью номер 38, чтобы составить протокол, а также эксперта, чтобы потом иметь возможность увезти тело. Они же сообщили о случившемся в отдел по расследованию убийств. Затем взялся за дело Гадес, который тоже проводил осмотр места преступления и наблюдал, как эксперты делают фотографии и проводят необходимые действия по поиску следов и улик. Копии этих снимков были подшиты к делу, но они были темные и размытые. Правда, на них все же можно было рассмотреть Лидию: голова прислонена к дверце, лицо закрыто распущенными волосами, рука свисает наружу из окошка автомобиля. Рука без перчатки. Голая кисть. Хотя эксперты натянули на тело специальный пластиковый мешок, чтобы защитить, возможно, сохранившиеся на нем отпечатки пальцем. Выстрел, несомненно, был произведен в упор, в момент убийства ствол оружия касался тела жертвы. Но раны на фотографии я не увидел, ее заслоняла левая грудь. На других снимках след от пули был запечатлен. Чьи-то руки в перчатках — скорее всего это был судмедэксперт — приподнимали левую грудь Лидии. Пулевое отверстие имело два сантиметра в диаметре, вокруг него виднелись хорошо различимые следы кордита[20] и совсем небольшое пятно крови. В заключении было написано, что пуля прошла сквозь тело не под прямым углом, а сверху вниз, выходное отверстие обнаружено на левой ягодице. Затем пуля попала в сиденье автомобиля и была найдена под плетеным ковриком. Что же касается гильзы, то она, похоже, ударилась в стекло, прежде чем закончить свой путь на полу под задним сиденьем. Дальше шли описания положения тела жертвы. Несколько листов были посвящены информации о предметах, найденных в салоне, прежде всего о раскрытой сумке жертвы. Полицейские эксперты утверждали, что никаких признаков борьбы обнаружить не удалось, а значит, велика вероятность того, что жертва была знакома с убийцей и не опасалась, что он может причинить ей вред. Это не согласовывалось с версией о нападении с целью ограбления. Тут я прервал чтение и задумался. Полицейские выдвигали такую гипотезу: убийца подошел к окошку, приподнял левую грудь жертвы, приставил пистолет к телу и нажал на курок. И при всем при этом не было никакой борьбы. Однако Лидия Риполь умерла не сразу. Пуля не попала в сердце. Согласно докладу судмедэкспертов, она оставалась живой еще секунд шесть-семь. Я попытался себе представить эту картину. Пуля не задела тот важный орган, что так воспевают поэты и боготворят влюбленные, но прошла через легкое, словно лезвием разрезала артерии, пропорола селезенку, размозжила подвзошную кость и прошла через ягодичные мышцы. По всей видимости, на несколько секунд Лидия ослепла и оглохла, как боксер, которого отправили в нокаут. Но возможности человеческого организма практически бесконечны, как и его стремление к выживанию. Сердце Лидии начало биться сильнее, разгоняя кровь по артериям, безуспешно пытаясь поддержать основные жизненные функции организма, в то время как надпочечники экстренно вырабатывали убойные дозы адреналина. Согласно выводом экспертов, получалось, что у Лидии был так называемый «светлый промежуток» — несколько секунд перед смертью, когда человек пребывает в разуме, несколько секунд ужаса и боли, ошеломления и невозможности осознать случившееся и, весьма вероятно, понимания того, что ты умираешь. Вполне возможно, она смотрела на своего убийцу или даже, это тоже не исключено, смогла сказать что-то, пока мозг, оставшись без кислорода, не прекратил посылать сигналы в сердце и оно не перестало биться. О чем человек думает в этот момент? Понимает ли он, что жизнь его кончена? Это великая тайна, ведь еще никто не возвращался оттуда и не мог рассказать, как это — умирать. Однажды я убил человека. Не раз за свою карьеру полицейского мне приходилось стрелять, отражая атаку или угрожая вооруженным бандитам. Бывало, что пули достигали цели, и за мной числилось несколько раненых преступников — простреленные ноги, размозженные ключицы, но лишь раз я отнял человеческую жизнь. Это было ужасно. Убивать совсем не легко. Это произошло в одном из самых фешенебельных отелей Мадрида. К нам в комиссариат начали поступать сообщения об участившихся кражах в номерах. Вор или воры относились к категории домушников. Еще в полиции таких называют форточниками, так как они специализируются на проникновении в дом через балконы и окна, взбираясь по стенам зданий. Я организовал наблюдение и в одну из ночей заметил в длинном коридоре, где располагались номера люкс, подозрительного мужчину, который пытался открыть дверь, орудуя отмычкой. Гостиничные воры, называемые на жаргоне «крысами», обычно не вооружены, поэтому я крикнул традиционное «Стоять! Полиция!», не вынимая оружия. Этот тип — впоследствии я узнал, что он был болгарским киллером — моментально выхватил откуда-то пистолет и, не проронив ни слова, начал в меня палить. Но я успел вытащить свой и тоже выстрелил. Дело происходило в полутемном длинном коридоре, и у обоих почти одновременно закончились патроны. Как только стрельба прекратилась, мой противник спокойно направился к лестнице. Я же сначала осмотрел себя, охлопал руки и ноги, уверенный, что обнаружу рану, которую мог не заметить в пылу схватки. Но я был цел. Тогда я вытащил запасной магазин и, перезарядив пистолет, пошел следом за ним. Кровавый след тянулся на два этажа вниз. Грабитель лежал на следующей лестничной площадке. Мертвый. Я попал четыре раза, но ни одна из пуль не задела жизненно важные органы, что позволило этому человеку прожить еще больше минуты. Позже в ходе следствия выяснилось, что убитый не был простой «гостиничной крысой», я подстрелил профессионального наемного убийцу, который должен был прикончить одного из постояльцев отеля, грека по имени Петрус Макариос, проживавшего в том самом номере люкс, куда пытался проникнуть болгарин. Специалисты из баллистической лаборатории подробно объяснили, что может порой случиться, когда ты наносишь противнику смертельные раны. Они посоветовали, чтобы в следующий раз в подобном случае я не прекращал стрелять, даже если увижу его на полу и решу, что он мертв. Подобная беспечность может стоить полицейскому жизни: в эти самые оставшиеся ему пять секунд он успеет выстрелить. В те времена на вооружении полиции были небольшие пистолеты, короткоствольные «Астры». Долгие годы мы писали прошения в центральное управление, требуя поставить табельное оружие большего калибра и убойной мощности, упирая на тот факт, что у преступников оно есть. Вот и в тот раз, если бы я стрелял из девятимиллиметрового парабеллума или беретты или чего-нибудь подобного, то болгарина сбила бы с ног первая попавшая в него пуля. Это все понятно. Но никто так толком и не объяснил, как профессиональный стрелок не смог в меня попасть, стреляя из парабеллума, который вдесятеро лучше «Астры». По этому поводу мне пришлось даже собрать в «Пузырьках» грандиозную компанию, состоящую из всех без исключения сослуживцев по «Ночному патрулю», и шумно отпраздновать свое второе рождение. Я отложил в сторону фотографии и пролистал дело немного вперед, пока не наткнулся на заключение патологоанатома, проводившего вскрытие тела Лидии. Я проглядел его по диагонали, остановившись лишь на том, что искал. В этом протоколе подтверждалась гипотеза, высказанная полицейскими: Лидия умерла без борьбы, ее либо застали врасплох, либо она была знакома с преступником, потому что в крови не нашли следов адреналина, выделившегося до выстрела. И еще она пила шампанское примерно за пять часов до своей кончины. Ни в крови, ни в тканях ее не было обнаружено следов наркотических веществ. Это был труп здоровой молодой женщины с «зудящей экземой на дорсальной стороне кистей обеих рук, возникшей в результате психических, а не органических нарушений». Прочитав это, я перешел к изучению многочисленных протоколов допроса свидетелей, очевидцев и подозреваемых. Мельком проглядывая листки с протоколами допросов Дельфоро и обысков в двух местах его проживания — в доме на улице Альфонсо XII и в квартире по соседству с моей на Эспартерос, я вдруг наткнулся на имя Асебеса. Его дважды вызывали для дачи показаний. Первый раз — инспектор по фамилии Санхусто, Луис Санхусто, второй раз — Роман Гадес. Я внимательно прочитал оба протокола, но ни в одном из них Асебес не сказал, что видел Дельфоро в четыре тридцать утра в здании на улице Эспартерос. Он подтверждал, что встречал Дельфоро «в компании женщин» и «несколько раз тот приходил с Лидией Риполь, которую он узнал, как только ему показали фотографии. Это была именно та девушка, что убил, предположительно, сеньор Дельфоро». Я пробежал глазами протоколы других допросов. Всего было двадцать пять допрошенных — друзья, родственники, коллеги по работе, соседи, сам Дельфоро и его жена. Потом еще раз перечитал это все внимательнее, но не увидел ни одного упоминания о нашей с Дельфоро встрече в «Ла Мануэле» в пять часов вечера того дня, когда было совершено преступление. Захлопнув папку, я закурил. Если этой информации не было в деле, то как она дошла до Гадеса? Я решил позвонить в контору Матосу. Трубку взяла секретарша. Я попросил ее соединить меня с сеньором Матосом и представился. Она ответила, что у нее строгий приказ не беспокоить его, так как сеньор адвокат находится на очень важной встрече. Я настаивал, и после некоторого колебания она попросила меня немного подождать и отправилась сообщить о моей просьбе. Через несколько секунд я услышал голос Матоса: — Тони? Что случилось? Ты меня оторвал от деловых переговоров. — Постараюсь объяснить все быстро. Послушай, этот полицейский, Гадес, уверен, что я виделся с Дельфоро в четыре тридцать утра в тот день, когда было совершено преступление. Он утверждает, что у него есть свидетель. Однако этот факт не отражен в деле. Как ты объяснишь подобное? — И это все? Ради такой ерунды ты мне звонишь? — В голосе адвоката послышались менторские нотки, будто он разговаривал с неразумным младенцем. — Это же элементарно! Просто кто-то из полицейских решил, что такой факт недостоин внимания, и не внес его в протокол. А если упоминания о нем нет в деле, значит, он не существует. А если он не существует, то нам вообще не стоит по этому поводу волноваться. — За свою жизнь я участвовал в раскрытии более ста дел, Матос, и помню все их наизусть, но скажи мне вот что: если не существует записей о моей встрече с Дельфоро в ночь убийства Лидии, тогда почему Гадес явился допрашивать меня, ссылаясь именно на эти данные? — Понятия не имею. А ты знаешь? — Возможно, именно поэтому и звоню тебе. Скорее всего, Гадес не согласен с тем, что упоминание обо мне не включили в официальные отчеты. Для него это должно быть очень важно. И если ты хочешь знать мое мнение, на это и вправду стоит обратить внимание. Он считает меня укрывателем или вообще сообщником, а это довольно неприятно, знаешь ли. Тебе так не кажется? — Тони, да нет тебя в этом деле, выкинь дурь из головы. Если Гадес хочет тебя посадить, это его личные проблемы, ничего не выйдет. Для того чтобы переписать официальные протоколы и включить в дело новые данные, нужны более веские причины, чем подозрения какого-то инспектора, нужны факты и неоспоримые доказательства. Ты был с Дельфоро в ночь совершения убийства? — И адвокат тут же ответил на свой вопрос: — Нет, не был… Так что забудь и займись делом. Слушай, я вернусь на встречу, идет?! И он повесил трубку. Дом номер 34 по проспекту Португалете представлял собой довольно жалкое зрелище — обшарпанная лачуга, словно выброшенный на берег старый корабль, доживала свой век среди дешевых десятиэтажных зданий. Нижний ярус на всем протяжении улицы был отдан лавочникам, торговавшим под лозунгом «любой товар за сотню», или под шумные бары. Тротуары были узкими, вдоль них тянулись заборы с крикливой торговой рекламой. Старый, заросший плющом дом практически целиком скрывался за изгородью и густыми кронами деревьев. Единственной частью его, которую удавалось разглядеть с дороги, была высокая квадратная башенка с несколькими большими окнами. Кованая калитка была заперта на висячий замок. Я схватился за верх калитки, подтянулся и, заглянув внутрь, увидел дикие заросли, темные и влажные. Справа у калитки висела цепочка — колокольчик, похоже бронзовый, находился с внутренней стороны. Я дернул за нее, и, к моему удивлению, раздался звон. Я подождал немного. Те, кто находился в доме, вряд ли услышали этот звук. Уличный шум заглушал все. Я еще раз попробовал привлечь внимание хозяев. Делать нечего! В доме явно никого не жил. Проклятый Хулито с его компьютерами! Таких подробностей эти машины выдать не в состоянии. Я спустился обратно на землю. Я уже собирался уходить, как вдруг услышал характерный скрежет, с которым ключ поворачивается в замке. Дверь отворилась — изнутри ее толкала белая хрупкая рука. На пороге стояла очень бледная пожилая женщина, одетая во все черное, с зачесанными назад и собранными в пучок седыми волосами. Глаза у нее были неправдоподобно светлыми и прозрачными, как у рыб, живущих в морских глубинах. Мрачность одежды несколько освежал белоснежный круглый воротничок. Украшений сеньора не носила. — Что вам надо, молодой человек? Я мог соврать, придумать что угодно. Но почему-то вид хозяйки останавливал меня, не давал сказать неправду. Может, черное платье и пучок на затылке? Точно так же выглядела моя мама. — Я хотел бы поговорить с вашим внуком, Абелардо Кастильо. — Она молчала, глядя на меня спокойным взором, потому я уточнил: — Это очень важно, я работаю на адвокатскую контору. Старуха все так же, не говоря ни слова, разглядывала меня. Но взгляд ее не был ни испытующим, ни хотя бы любопытным. Это был просто взгляд. Но в ней самой было что-то тревожное и мутное. Словно бы женщина уже давно умерла и я вижу перед собой ее же затертую фотографию. — У меня нет внуков, молодой человек, Абелардо — мой сын. Что он натворил на этот раз? — Насколько мне известно, ничего, сеньора. Меня интересует инцидент, который произошел в мае в клинике Санчеса Росса. Я всего лишь хочу поговорить с ним. — Только поговорить? — Именно так, сеньора. Это очень важно. Поверьте, я не причиню ему зла. — Мой сын очень слаб, я хочу, чтобы вы это учитывали. Вас прислал Артуро? — Артуро? Кто такой Артуро? — Внук Максимо, хозяин клиники. — Вы говорите о докторе Санчесе Россе-младшем? Она наконец улыбнулась: — Да, о нем. Он внук Максимо. И зовут его Артуро. И отца его звали Артуро, но он не занимался психиатрией. — Да, понятно. Я не знал его имени. Он представился просто «доктор Санчес Росс-младший». На лице ее появилось подобие улыбки. — Нет, я пришел не по его просьбе. Мне нужна кое-какая информация о том, что сделал ваш сын в кабинете главного врача клиники Санчеса Росса. Моя фамилия Карпинтеро, Антонио Карпинтеро. Это займет максимум десять минут. — Сара Бланшар. — Она подала мне руку царственным жестом, словно хотела, чтобы я ее поцеловал. Но я ограничился тем, что слегка пожал хрупкие тонкие пальцы. — Проходите, молодой человек. Я позову Абелардо. Она шагнула в сторону, приглашая меня войти в сад. Оказавшись рядом, я почувствовал тонкий аромат лаванды. Старуха тем временем закрыла калитку на висячий замок и сунула ключ в карман юбки. Мы двинулись к дому по дорожке, покрытой расшатанными плитками и заросшей плющом и сорняками. Сад в лучшие времена, когда им занимались садовники, наверняка был изумительно красив. Сейчас он больше походил на лесную чащу. Слева я заметил круглую беседку, наполовину разрушенную и заросшую папоротником. Вокруг щебетали птицы. Пока мы шли, старуха говорила: — Максимо, я имею в виду Максимо Санчеса Росса, был близким другом нашей семьи. Прежде всего другом моей матери. Это был прекрасный человек, сущий ангел. Он заботился о моей бедной матери. Я помню, как он часами вел с ней разговоры в своем кабинете. О, мне никогда не забыть этот низкий голос! Наконец в глубине сада показался двухэтажный дом, увенчанный башней. Перед домом тянулась большая галерея с потрескавшимися колоннами, одна из которых покосилась и держалась чудом. Все это было затянуто плющом, поднимавшимся до второго этажа. Женщина замерла на миг перед стертыми ступенями, ведущими на галерею, потом обернулась ко мне. — Моя семья родом из Франции, Бланшары. Я вышла замуж за одного из Кастильо Армасов, Энрике. Мой бедный муж скончался вот уже… — Она задумалась. — Да, кажется, прошло тридцать лет. Я не веду счет годам. Вы женаты? Вопрос меня несколько удивил. — Нет. — Естественно. Нынешняя молодежь стала реже вступать в брак. А в мои времена нельзя было не жениться. А если женщина долго не выходила замуж, ее за это осуждали. Понимаете, о чем я? — Примерно. Старуха толкнула дверь, и мы попали в полумрак вестибюля, абсолютно свободного от всякой мебели, картин и домашней утвари. В центре красовалась лестница из белого мрамора, уходящая в темноту второго этажа. — Мой сын живет в башне, это его любимое место в доме, можно сказать, логово. Понимаете? Он все свое время проводит там, наблюдая за птицами. И между прочим, достиг больших успехов в орнитологии, стал настоящим специалистом. Вас интересуют птицы? — Смотря какие. Она закрыла входную дверь, и в холле стало еще темнее. — У вас тут есть электричество? — Да, конечно. Но сейчас оно не нужно. Подождите немного, молодой человек. Я предупрежу Абелардо. Она подошла к лестнице и сняла трубку находившегося там черного телефона. До меня донеслись ее слова: — Абелардо?! Я знаю, что ты меня слышишь, так что не строй из себя дурачка. Спустись, пожалуйста, в гостиную, тут к тебе пришел один юноша. Его зовут… — Она прикрыла микрофон рукой, и уставилась на меня. — Антонио Карпинтеро. — Да, Антонио Карпинтеро, он очень вежливый и любезный. Хочет поговорить с тобой о том постыдном случае, когда ты разгромил кабинет Артуро. Надеюсь, ты помнишь… Ты слышишь меня, Абелардо? — Старуха снова прикрыла ладонью трубку. — Он любит прикидываться, что не слышит меня. Просто как малое дитя. — Она опять заговорила по телефону: — Ты должен спуститься сюда и поговорить с ним, мой мальчик. Покажи, что ты настоящий кабальеро, предложи гостю хереса. Я и тебе позволю выпить стаканчик. Она положила трубку и указала на одну из дверей: — Пожалуй, мы подождем его в кабинете. Это мое любимое место в доме. — Вы считаете, что ваш сын спустится из своей башни? — Конечно спустится. Пойдемте со мной. В этой комнате была кое-какая мебель, под наглухо закрытым окном стоял журнальный столик, рядом — два разномастных кресла и деревянный бар, суперсовременный по меркам 1930 года. Его покрытые лаком полки были заставлены разнообразными бутылками, но… все они были пустыми. Старуха любезно указала мне на одно из кресел: — Вы знаете, мой сын шизофреник. Он хороший мальчик, но всегда, с самого детства, был слегка эксцентричным. Вы ведь в курсе, что такое шизофрения? — Просветите меня. — Это серьезное психическое нарушение, отрыв от реальности… Точнее — изобретение для себя иной реальности. Вам не кажется, что с нами со всеми происходит нечто подобное? Конечно, Абелардо всегда был чересчур экзальтированным. Это вообще свойство нашей семьи, Бланшаров. Моя бабушка Кларенс умерла сумасшедшей. Справедливости ради замечу, что клан Кастильо Армас был неизменно крепко привязан к реальности. У моей матери Агэды были некоторые… скажем так, отклонения. Наше семейство уже давно тесно дружит со всеми Санчесами Россами. Старуха замолчала и опустила локоть на подлокотник кресла, с нежностью глядя на меня, или это только мне так показалось, ведь в комнате было довольно темно. — Отодвиньтесь, пожалуйста, чуть назад. Так на вас будет лучше падать свет. Не знаю почему, но я выполнил ее просьбу. В глубине души зарождалось смутное чувство тревоги. — Вот теперь хорошо… да, хорошо… Дело в том, что мне нравится смотреть на мужчин. Вас это смущает? Я не ответил. — Мне всегда нравилось смотреть на них… вдыхать их запах. Ведь от них пахнет смесью табака и пота! Меня никогда не привлекали мужчины, которые пользуются дезодорантом. Это противоестественно. Я почувствовал странный зуд в ногах. Старуха смотрела на меня, словно кошка на попавшую в ее когти мышь. — Так вы ведь не женаты, так? — вдруг спросила она. — Вы уже спрашивали. Для вас это так важно? — О нет, конечно же нет! Я просто… просто говорила, что ненавижу мужские дезодоранты. Я и мужу запрещала ими пользоваться. Мне очень приятно, что вы из тех, кто носит костюм, молодые люди сейчас редко умеют достойно одеваться. Скажите, а почему вы не надели галстук? — Он сдавливает шею. — Что ж, это вполне уважительная причина. У вас такая могучая шея! Это говорит о том, что вы чувственный мужчина. Я заметила, что вы очень сильны, молодой человек. И широки в плечах. Вы курите, правда? Я догадалась по запаху. Зуд в ногах неожиданно перешел в озноб. — Если хотите, можете закурить. Я не против. Вот пепельница. — Она показала мне на пепельницу в виде раскрытой ладони, которая стояла на журнальном столике. Похоже, она была серебряная. — Если есть желание… Я испытывал огромное желание закурить, так что достал свою пачку «Дукадос» и щелкнул зажигалкой. Старушка, казалось, пришла в полный восторг. — Вы уверены, что ваш сын спустится? — О да, я совершенно уверена! Не волнуйтесь. Уж я-то его знаю. — Вы здесь живете вдвоем? — Да, вдвоем — с тех пор как умер мой бедный муж. Но я понимаю, что вам хочется выведать, молодой человек. Мы много общаемся с людьми, которые приходят к нам в гости. Не так часто, как раньше, конечно. Хасинто, например, дважды в месяц заходит. Он из Эквадора. Очень воспитанный молодой человек, совсем как вы. Он работает в супермаркете, и мы заказываем ему еду. Иногда он задерживается… на несколько часов. Кое-что чинит… и всякое такое. Я имею в виду, что иногда он помогает мне. Ему нужен приработок, а я ему даю… Это ведь честный обмен, вы не находите, молодой человек? — Старуха, сидя в кресле, наклонилась вперед: — Вам нужны деньги? Не стоит стыдиться того, что вам нужны деньги! — добавила она. Я вскочил на ноги, словно подкинутый невидимой пружиной, и потушил сигарету в пепельнице в виде серебряной руки. — Вот что я вам скажу, сеньора. — Теперь она уже не казалась мне похожей ни на мою мать, ни на одну из знакомых женщин. Она напоминала уродливую черную птицу. А ее пустые глаза наводили на мысль о внутренностях осьминога, которого я никогда в жизни не видел. — Хватит называть меня молодым человеком, это выводит меня из себя. Я уже очень давно не молод. Я немедленно ухожу отсюда, у меня масса дел. — Это будет правильным решением, сеньор. Мужской голос раздался от двери. Я обернулся. Вероятнее всего, это был Абелардо. Худой потрепанный тип моего возраста, небритый и с лихорадочно горящим взглядом. Он был одет в выцветший красный халат, который грозил вот-вот рассыпаться от старости, и стоптанные клетчатые тапочки. Волосатые ноги, торчащие из-под халата, напоминали лапы обезьяны еще неведомого науке вида. Он спросил: — Это вы хотели со мной поговорить, кабальеро? — Да, — ответил я. — Абелардо Кастильо. — Он пожал мне руку, отошел к бару и принялся что-то там искать, не переставая говорить: — Я совершенно нормален, а вот моя мать, она, бедняжка, и вправду сумасшедшая. Почему бы тебе не сказать правду, мама? — Сукин сын. — Видите? Это ведь она разбила компьютер в кабинете у идиота Артуро. Обычно я сопровождаю ее на консультации в клинику. Дважды или трижды в год мы ездим туда за таблетками. — Он достал бутылку и наполнил стакан. Потом сделал приглашающее движение: — Хотите выпить хереса? Это единственное спиртное, что осталось в доме. — Нет, спасибо. Так что же произошло восемнадцатого мая этого года? Абелардо ответил не сразу. Он опорожнил стакан одним глотком, затем снова наполнил и только после этого заговорил: — Да, именно восемнадцатого мая. Я хорошо помню тот день. — Он повернулся к старухе. — Это ведь было за день до твоего дня рождения, мама. Поэтому я так хорошо запомнил дату. — Сукин сын, — повторила она. Второй стакан последовал за первым. Абелардо налил еще. — То есть вы хотите сказать, что никто не жег и не крушил кабинета доктора Санчеса Росса-младшего? — Никто не жег, говорите? Моя бедная мать одним ударом ноги разбила компьютер. У нее тогда случился приступ. Естественно, я возместил клинике все убытки, взял на себя всю ответственность за случившееся. Я всегда так делаю. А почему, собственно, вы спрашиваете? Да будет вам известно: я оплатил Артурито счет на десять тысяч песет. У меня, кажется, и чек сохранился. Вы что, из какой-нибудь страховой компании? Я в общих чертах повторил выученную наизусть историю о том, что я частный детектив, работаю на… И так далее. — Компьютер она разбила вдребезги. — Он прикончил свой херес и направился к двери. — Это совершенно точно. Кстати… меня удивляет, что пройдоха Артуро не держит резервных копий. Он же такой педант. — Вы готовы подтвердить это на суде? — Чтобы подгадить Артурито? Я промолчал. — Если это навредит Артурито, я согласен. Но вы мне должны выплатить премиальные, ясно? У меня могут возникнуть непредвиденные расходы, да и потом, это точно помешает моим наблюдениям за птицами. — Нет проблем. Я передам ваше пожелание в мою контору. — Отлично, сеньор, с вашего позволения… я пойду к себе. — Постойте. Как мне отсюда выйти? У вас есть ключ от наружной двери? — Вы точно не хотите остаться? — Нет. — Тысяча песет — и ни на одну больше, — заявила старуха. — Вам хватит, молодой человек? Я посмотрел на ее сына: — Я, видимо, плохо ей объяснил? Абелардо протянул руку в сторону старухи: — Не упрямься, мама, отдай ключ. Он не хочет задерживаться. Ты что, не слышала? — Иуда! Ты не сын, ты предатель! Проклятый ревнивец, каждый раз, когда я хочу остаться наедине с мужчиной, ты все портишь. — Она повернулась ко мне. — Видите, классический пример эдипова комплекса. Слава богу, что я научилась не обращать на него внимания. Тысяча пятьсот. — Мама, не приставай, — одернул ее сын. — Вы не расслышали, сеньора? — сказал я. — К сожалению, не могу выразиться яснее. Старуха наконец вытащила ключ и швырнула мне. Я поймал его на лету. Ее лицо исказила презрительная гримаса, когда она произнесла: — Грош вам цена! Грубый примитивный хам. — Вы правы, сеньора. Кроме того, я бесчувственный тип, и у меня бедный внутренний мир. Ключ оставлю в замке. И я поспешно ретировался. |
||
|