Песня близится к заключению. Под стражу…

- Так, фамилию-имя-отчество ваши я записал, теперь, пожалуйста, год рождения, адрес.

- Не понимаю, зачем этот церемониал? Я вас попрошу… Перед вами лежит мой паспорт, переписывайте из него все, что вашей душе угодно.

- А я попрошу вас успокоиться. Такой порядок. В соответствии с процессуальным кодексом Российской Федерации по окончании допроса свидетель обязан от руки написать внизу каждой страницы следующий текст: «С моих слов записано верно». И расписаться. Чувствуете разницу? «Записано с моих слов», а не «переписано из моего паспорта».

- Формалисты!

- Правильно. Но как по мне – это лучше, чем разгильдяи. Опять-таки, в соответствии с процессуальными нормами, наш с вами разговор записывается на служебный диктофон. При желании вы сможете ознакомиться с расшифровкой записи.

- А что – протокола уже мало?

- Разное бывает. Особенно во время суда. То вдруг начинают жаловаться, мол, следователь давил или записал не так, или свидетель недоглядел, когда протокол подписывал. Тогда предъявляют расшифровку записи, а при необходимости и саму запись. Но я надеюсь, у нас до этого не дойдет.

- Взаимно.

- Хорошо. Ваш год рождения я переписал, если вы с ним не согласны, внесете потом отдельные исправления и распишетесь. Относительно места проживания, надеюсь, у вас возражений нет?

- Нет! Улица командарма Миронова дом 2-а. Квартира 11.

- Погодите-погодите… минуточку… точно! Вы живете по соседству с погибшим…

- Совершенно верно. С моим погибшим начальником.

- Сенатским?

- Да. Что тут удивительного? Город у нас маленький.

- А таких домов, как ваш, вообще один.

- Это что – имеет отношение к делу?

- Извините. Продолжим. Место работы, должность?

- Офис-менеджер общественной приемной помощника члена Совета Федераций России господина Тошмана Вениамина Елисеевича по Матюганскому избирательному округу. Теперь уже покойного помощника…

- Искренне сочувствую.

- Что вас еще интересует кроме факта моей, так сказать, соседской близости с погибшим начальником?

- Вы отвечали за прием посетителей?

- Да. У нас вообще людей раз-два – и обчелся. Вениамин Елисеевич казенных денег на ветер не швыряет.

- Кто кроме вас еще в штате?

- Референт по письменным заявлениям и жалобам, Редкозуб Мария Прохоровна, вы ее уже допрашивали. Водитель, он же охранник. Допросить его вы уже не сможете. Он был за рулем в тот день. Ну, еще уборщица, ночная охрана – вот, пожалуй, и все.

- Объясните, пожалуйста, порядок приема посетителей помощником сенатора.

- По понедельникам у нас запись. Весь день. Во вторник мы никого не принимаем, регистрируем и рассматриваем письменные заявления и жалобы. В среду знакомим, точнее, знакомили Сенатского – кто, что и зачем. Потом сортировали – и письменно приглашали заявителей и жалобщиков на прием. Вообще-то во всех учреждениях это делают по понедельникам, но у нас прием проходил по пятницам.

- Спасибо, понял. Так как же вы регистрировали уже, собственно, посетителей, а не просителей?

- Очень просто. Когда человек записывался, ему вручали карточку с номером, а он оставлял свои координаты. А когда являлся в назначенный день, показывал эту карточку, садился и дожидался своей очереди. Мы отмечали его в общем списке – вот и все.

- А если не являлся? То не отмечали?

- Отмечали. Писали «не явился». Но таких было всего ничего. Кто заболел, кто умер…

- Эти списки у вас случайно не сохранились? Хотя бы за последние полгода?

- Сохранились. И не случайно. А специально. Я их даже с собой прихватила.

- Откуда такая предусмотрительность?

- Оттуда, что всегда найдется какой-нибудь Феликс Эдмунд о вич…

- Меня зовут Юрий Эдм у ндович…

- Извините. Всегда найдется какой-нибудь зануда, который вместо заниматься делом станет задавать мне идиотские вопросы.

- Успокойтесь, пожалуйста. Воды налить?

- Себе налейте. Вениамин Елисеевич приезжает послезавтра.

- Спасибо за предупреждение. Я могу посмотреть списки, о которых вы говорили?

- Ради Бога!

- Я дам расписку.

- Можете их вместо обоев на стены наклеить. Это ксерокопии, оригиналы – в офисном сейфе. Держите.

- Ни-и-ичего себе! Подлиннее очереди в Мавзолей. В советское время.

- Это только те, кого принимал непосредственно Сенатский.

- А что – еще кто-нибудь, кроме него, вел приемы?

- Естественно! Вениамин Елисеевич. Каждую последнюю субботу месяца. Ну, правда, не каждую. Вы понимаете… Совет Федераций – это не паспортный стол. Но тогда вместо него приезжал первый помощник по делам в Совете Федераций. Но, как я догадалась, вам нужны только те, кто приходил к Сенатскому?

- Мы проверяем все версии…

- Вот только не надо относительно «все». Эти сказки ваше начальство господину сенатору может и станет рассказывать. Хотя… вряд ли, остережется. Коню понятно, что кто-то, пока еще вами не установленный, нарезает круги непосредственно вокруг Вениамина Елисеевича. Вопрос только – кто? Установите – быть вам, капитан, майором. А будете разрабатывать ВСЕ версии… мне продолжать? Или лучше расписаться, где положено? Извините за почерк.

(конец записи).

Вот ведь странное дело: пока в редакции платили хоть какую-то зарплату и более-менее регулярно, газетный народ так и норовил сэкономить для своих личных нужд часок-другой рабочего времени. А если посчастливится, то и день-два. А тут – как только иссяк источник финансирования, всех как магнитом потянуло.

Федорин был немало удивлен, когда, явившись в редакцию с утра пораньше, обнаружил, что сегодня он не первый.

- О, Надежда! Ты чего это в гипсе – и приковыляла? Что тебе дома не сидится?

- Дома, дома… сил моих дамских уже больше нет диван давить и в ящик пялиться. Ты не поверишь – я сериалы возненавидела.

- А что так?

- Да так – рожи одни и те же, тексты одни и те же. Только что главный герой бабку-миллионершу убил, как на другом канале он на ней же женится. В одном фильме героиня кричит: «Как ты можешь мне не верить!». Переключаю – на другом канале, в другом фильме герой отвечает: «Нет, не могу я тебе верить!».

- Да у меня тоже как-то комедия случилась: супруга куда-то дистанционку засунула. Искали-искали, наконец, она ее нашла – и давай каналы со скоростью звука переключать. Я в комнату захожу, спрашиваю: ну и в какой ж… дистанционка была? А из телевизора вопль: «Только не в моей!»

- Вот-вот. А я как раз после десятого сериала себя в похожем месте и почувствовала.

Говорят, много смеяться – лихо накликать. Правильно говорят. Не успели Федорин с Надькой отсмеяться после беседы о телевизионных казусах, как в дверях появилась бледная, похудевшая, но, тем не менее, активная Тонька.

Оказалось, что жизнь внесла в ее шутку насчет дешевой поездки на курорт некоторую долю правды. Для лечения последствий инфаркта в профкоме Тоньке всучили горящую путевку в санаторий. Правда, не для сердечников, но неважно. Главное – убить одним выстрелом двух зайцев: и путевку пристроить, и вроде бы доброе дело сделать.

Но возникла проблема: куда девать кошку? Обычно ее забирала к себе Надька, но, во-первых, она еще ковыляла в гипсе, а во-вторых, до сих пор дулась на подругу. Поэтому козлом отпущения оказался Федорин.

Правда, вначале он стойко сказал: «Нет!», потому, что по натуре не был кошатником, а больше симпатизировал собакам. Но Тонька включила на полную мощность всю свою настырность.

- Я тебя умоляю! Она такая ласковая, такая смирная…Мебель не дерет, ест, что дают… И главное – она не курит и не прожигает сигаретами ковролин.

Федорин посмотрел на проплешины на полу, прожженные разгильдяями-визитерами и засомневался.

Через полчаса уговоров он сдался. Тонька по дороге на вокзал заскочила к нему домой, поставила у порога корзинку со «смирной и ласковой», позвонила в дверь, а когда Федорин открыл, выпалила: «Привет и пока!» – и укатила поправлять здоровье.

Вначале кошка действительно выглядела как ангелочек с хвостиком. Но ночью устроила новому хозяину бенефис. Она орала, как только замечала, что он уснул, ковер, конечно, не прожигала, зато наставила на нем меток, а в шесть утра прыгнула Федорину на голову и беспардонно забралась к нему под одеяло. Там куснула его за большой палец левой ноги, царапнула, а потом свернулась в клубок и, наконец, задремала. Но при этом так громко замурчала, будто трактор завела.

А утречком позвонила Тонька и невинным голоском спросила, как там ее чудо.

- Твоя смирная и ласковая спать не дает. Орет, как резаная.

- А, не волнуйся. Ничего страшного. Это у нее период такой. Недельку поорет – и перестанет.

Хорошенькое дело – не волнуйтесь. Она неделю по ночам будет вопить благим матом – и это называется ничего страшного. Поначалу всхлипнете, а потом привыкнете.

- Главное – из квартиры ее не выпускай. А то подвернется какой-нибудь кавалер – и что мне потом с котятами делать?

Федоринского терпения хватило всего на две ночи. Да и то неполных. Рано поутру он встал, накинул куртку, захватил из холодильника кусок колбасы – и приманил этой колбасой наглого рыжего котяру. Везунчик-кот по принципу «кто рано встает…» получил не только колбасу, но еще и «мур-мур-лямур» впридачу.

Кошак с поставленной перед ним задачей справился в полном объеме. Ночные концерты прекратились, и даже «трактор заводить» кошка стала тихонько – так, что это не только не мешало спать, а даже наоборот, убаюкивало.

Надька хохотала от всей души, когда Федорин рассказал ей об этой кошачьей эротике:

- А что ты скажешь Тоньке, когда она заметит, что ее чудо – беременное?

- Скажу – не волнуйся, это у нее период такой.

Все бы хорошо, но, гоняясь за котом по утренней прохладе, Федорин заработал насморк, да еще такой жесточайший, что даже Калиныч сжалился и позволил пару дней отлежаться дома.

И хорошо, что отлежался и набрался сил. Потому как разъяренный взгляд отдохнувшей Тоньки никакого светлого будущего Федорину не предвещал:

- Ты, зоофил потаенный! Объясни, почему это моя кошка из винегрета соленые огурцы выковыривает? Только не ври, что это у нее нехватка витаминов!

Ситуацию ненадолго разрядил федоринский однокашник, он же гений матюганского угрозыска. Капитан Горохов ворвался в редакцию с воплем:

- Ну и кто из нас свинья?

- Не я. Я в год собаки родился.

- Брось острить! Какого рожна ты засекреченную информацию растрепал?

- Я трепал только то, что ты мне позволил трепать.

- Щас! А про визитку Сенатского? Меня уже прокурор так вздрючил! Не разбираясь…

- Ну а ты, прежде, чем меня дрючить, все же разобрался бы. Начнем с того, что о визитке ты мне не говорил.

- А кто говорил?

- Сейчас вспомню… ага, вот! Вернулся Калиныч из приемной Сенатского и подробненько так изложил, что ему там сказали – и насчет бутылки из-под «Половецкой», и… вот! И о визитке! Я еще подумал: наконец-то Калина сам хоть какую-то информацию накопал.

- Где твой Калиныч?

Калиновский оказался легким на помине – явился на шум, мол, чего это на вверенной мне территории происходит? На вопрос, откуда он узнал о визитке, сперва уверенно ткнул пальцем в Федорина:

- От тебя!

Потом почесал подбородок и пробормотал:

- Хотя нет… погоди… ты мне только о бутылке говорил. Шарады, видите ли, загадывал… а насчет визитки мне наш этот… «зам по фигне» стукнул, когда я уже на пороге стоял. Шепнул тихонько на ушко, мол, Калиныч, понимаш, кака штука – замалчивают важный факт!

- Ну и откуда он этот факт выкопал, а, Федорин?

- Да, наверное, оттуда, откуда знал, что я возле места преступления присутствовал. А потом натравил шефа на подчиненного. Интриган вонючий.

Калиновский опять почесал подбородок:

- Ну и что мне с этим гадом ползучим сделать?

- Расстрелять, – угрюмо предложил Федорин.

Калиныч выскочил в коридор, даже не хлопнув, а припечатав дверью косяк, так, что штукатурка треснула. Горохов не помолчал минутку и уже было раскрыл рот, потому что сказать что-нибудь надо было, но что именно сказать – он никак не мог сообразить. Просто не успел, потому, что из-за стены послышалось:

- А, вот ты где, гад! – и звонко хлопнул выстрел.

Горохов подскочил, схватился за кобуру и рванулся к двери, но тут раздалось петушиное квохтанье, крик:

- А вот на тебе! – и еще три выстрела.

Федорин тихонько сполз под стол.

- Нет, Надюха, – простонал он сквозь смех, – все Тонькины розыгрыши по сравнению с ЭТИМ – детский сад.

- Угу… – согласилась Надюха. – Похоже, подруга, конец к тебе подкрался незаметно. Ты без зарплаты, кошка на сносях, а самый лучший в мире розыгрыш оказался не твой.

- Меня другое интересует, – Горохов опять присел на стул, застегивая кобуру, – этот ваш «зам по фигне», он, получается, знал то, чего, кроме нас с тобой… точнее, кроме меня, не знал никто. Откуда? Вопрос, конечно, интересный. Как, кстати, его фамилия, этого зама?

- А ляд его знает. Он тут у нас приходящий-уходящий. Мы его даже по имени никогда не называли.

- Я знаю, – отозвалась Надька. – Я же на всех табель заполняю. Жабин его фамилия.

- Что-о-о-о?! – завопили дуэтом Горохов с Федориным.

- Жабин… – растеряно повторила Надька в сторону двери, закрывающейся за обоими мужчинами.

Надо было видеть, как по улицам Матюганска мчался на всех парах, одновременно выкрикивая что-то в мобильник, солидный человек, капитан милиции, старший следователь Горохов, а по пятам за ним трусцой пылил, не замечая ничего и никого вокруг, неотвязный Федорин.

У отделения милиции уже отсвечивали мигалками все имеющиеся в наличии транспортные средства – от «газиков» до мотоциклов и даже один велосипед. Горохов с разбегу чуть не столкнулся с коллегой-следователем, затормозил – и Федорин ткнулся ему носом в спину.

- Ты кого на хвосте притащил? – рассмеялся коллега. – Привет, Федорино-Горин!

- Я не знаю, – взмолился Горохов, – как можно от него избавиться? Если кто знает, скажите, чтобы и я знал!

- А может, его как кота – в машину, да отвезти куда подале и там оставить?

- Не покатит. Он же журналюга, он откуда хочешь дорогу назад найдет. А нам сейчас главное – не его потерять, а Жабина найти!

- Мужики! – взмолился Федорин, – ну возьмите меня! А вдруг я как раз предчувствую, куда он спрятался?

- Во-первых, места в машинах нет. Во-вторых – не положено. Это тебе не детективный сериал. Вот что – если ты сейчас прикинешься послушным мальчиком, пойдешь домой и будешь там сидеть до утра – я тебе гарантирую эксклюзив о поимке особо опасного преступника. Заметано?

Это, конечно, было совсем не то, к чему стремилось журналистское сердце Федорина, но он понял, что на большее рассчитывать не приходится. Буркнул: «Ладно…» и поплелся домой. К слову – очень кстати. Потому как насморк, не иначе как на нервной почве, возвратился к нему с такой оглушительной силой, что обоняние отключил напрочь.

Федорин покрутился по комнате, отчистил остатки кошачьей шерсти с дивана и задремал под бормотанье телевизора.

Где-то посреди ночи его как подбросило. Сначала показалось, что это по телевизору сообщают, что следователя Горохова взорвали в его собственной квартире. Потом стало ясно, что латиноамериканская красотка, строящая на экране глазки хамовитому плантатору, никак не могла такое выдать. Значит – опять «голос свыше». Значит – опять предупреждение. Он, Федорин вполне еще может успеть. Если поторопится.

Кажись, успел. Вот он, дом, где Горохов живет. Вон его окна на первом этаже. Все тихо. И свет не горит. Видать, спит себе одноклассник и даже не снится ему, что его жизнь в опасности.

- Юрка! Проснись! – закричал Федорин и изо всех сил нажал на кнопку звонка.

Страшный взрыв сорвал дверь с петель и припечатал ею Федорина к полу.

Когда он очнулся, то увидел склонившегося над ним Горохова.

- Что же ты, обормот, натворил?

- Я не знал…

- Чего ты не знал?

- Что если на кнопочку нажать, такой шорох получится…

- Тьфу, остряк! – сплюнул Горохов. В это время с улицы вбежал сержант:

- Товарищ капитан, там еще одно тело под окном.

- Труп?

- Да нет, живой. Только без сознания.

Стоит ли уточнять, что бессознательным телом оказался «зам по фигне» Жабин?