"За Сибирью солнце всходит..." - читать интересную книгу автора (Яган Иван Павлович)

ШТАНЫ

В крестьянском хозяйстве мешок — вещь крайне необходимая даже сейчас, а прежде без него было — как без рук. Считалось предосудительным — просить их на время у соседа. Какой ты хозяин, если у тебя нет необходимого количества и набора мешков: под картошку, под пшеницу, муку, отходы. Не считалось за честь, если у кого-либо мешки были с заплатами. Добротный мешок, как и чистое, ухоженное подворье, служил показателем «справности» хозяина. У каждого на мешках особая мета, а иначе их могли перепутать в общей куче на мельнице или в колхозном амбаре при получении хлеба на трудодни. Вообще меты эти приближались по значению к фамильным гербам.

И как же выручили нас мешки во время войны! Девчонкам из них шили платья, мальчишкам штаны и рубахи. Помню, в год, когда мне надо было идти в школу, мама с бабушкой решили и мне сшить «парочку» из мешковины. Рубаху сшили, выкрасили в черный цвет. Но когда собрались кроить штаны, бабушка, занеся ножницы над мешковиной, вдруг задумалась и не стала резать. Сказала маме:

— А надолго ли ему эти штаны? На нем же, как на огне, все горит. Давай мы ему сошьем из того мешка...

— Да оно и правда, — согласилась мама.

«Тот» мешок был королем среди всех остальных. Сшитый из брезента, плотного и мелкого утока, он служил нам много лет. Когда-то он был зеленоватого цвета, теперь выгорел, но материал от времени еще больше уплотнился. В этот мешок можно было налить воды, и он только по шву увлажнялся снаружи, а вокруг оставался сухим. Казалось, это не материал, а тонкая жесть.

Распороли его, выстирали, выкрасили в черный цвет и сшили мне из мешка штаны. Сшили навырост. Запас штанин подвернули в ободок и пристегнули суровыми нитками. Так что в любое время штанины можно было удлинить на сколько хочешь.

— Ну-ка, примерь! — бабушка подает мне обнову. Я влез в шуршащие штаны, застегнул единственную пуговицу на поясе, сделал несколько шагов по хате.

— Ну как? — спрашивает мама.

— Твердые, — отвечаю.

— Ничего, — заключила бабушка, — зато крепкие. Им износу не будет.

Права оказалась бабушка. Тех штанов мне хватило на всю войну и даже больше. Прошли они огонь и воду вместе с владельцем, который вырос в них от ребенка до отрока. Теперь, через много лет (казалось бы, к чему?), а вот иной раз и прикину: чего больше было у моих штанов — достоинств или недостатков? Прихожу к выводу, что их было поровну. Но поскольку выручали меня всегда достоинства, то недостатки уходили на второй план, чаще просто не замечались, а иногда превращались в достоинство. Конечно, сейчас те штаны проиграли бы по всем статьям самым заурядным современным брюкам. Разве только по одной статье выиграли бы — по прочности.

Чем же они были хороши? Во-первых, простота фасона, никаких излишеств: один карман, одна пуговица на поясе. Сначала пришили пуговицу роговую, но когда мама во время стирки кипятила одежки, пуговица покоробилась, а вскоре раскрошилась. Тогда я вместо нее пришил деревяшку-палочку из сухого клена. Так она и служила мне пуговицей до последнего часа штанов.

Карман тоже заслуживает нескольких слов. Когда шили штаны, хотели сделать два кармана, но передумали. При этом бабушка высказала такой довод:

— Сделай ему два кармана, он и будет ходить — руки в брюки, как Ванька Андрюшевский...

Жил в деревне парень с «февралем в голове». Лет двадцать ему было, а разума не больше, чем у шестилетнего. Смотришь, бывало, оседлает Ванька хворостину и скачет по дороге, взметая пыль: сам и конь, сам и наездник. Скачет и сам себе подокивает, изображая звук окающей селезенки у коня: о-о-о-о! Увидит мою маму и, не останавливаясь спрашивает:

— Тетка Оксана, быстро я скачу?

— Быстро, быстро Ваня...

Ваня подстегнет себя хворостиной, взбрыкнет и еще пуще помчится. А когда ему сшили штаны с двумя карманами, он чуть не в каждый дом заходил и спрашивал:

— Хорошие у меня штаны?

— Хорошие, Ваня. Жениться можно...

— А у меня аж два кармана! — при этом Ваня не вынимал рук из карманов...

А вообще, у нас считалось, что хождение в позе «руки в брюки» — манера дурная: так ходят или «розбишаки» (хулиганы), или лентяи. Поэтому у моих штанов оказался один карман и тот левый. Вместимостью он был на килограмм гороховых стручков, на пять-шесть приличных огурцов, килограмма на полтора чугунного боя — для стрельбы из пращи-рогатки.

Теперь о самих штанах. Цеплялся я ими за сучья, за гвозди — не рвались. Однажды я их положил сушить в духовку: там лежали и сестренкины валенки. Утром затопили печку, забыв проверить духовку. В хате запахло паленым. Бабушка кинулась к раскаленной духовке, выхватила оттуда штаны и валенки. Валенки уже обуглились, дымили. А штаны только накалились так, что за них еще десять минут нельзя было дотронуться рукой. Остыли, я взял их, осмотрел: целы.

Сейчас многие купальщики пользуются надутыми автокамерами, надувными матрацами, специальными кругами. У нас ничего этого не было. И мы пользовались штанами. Делали это так. Снимешь штаны, завяжешь крепко концы штанин, намочишь хорошо. Потом ими, мокрыми, — хлоп по воде! И тут же быстро погружаешь штаны поясом в воду, создавая воздушную пробку. Над водой торчат надутые штанины. Ложишься промеж них и плаваешь. У кого штаны из легкого материала, те за пять минут выпускают воздух. Надо хлопать, надувать. А мои! Только воздух внутри позванивает, когда щелкнешь пальцем. Час плаваю — хоть бы что! Держат воздух. Нередко ребята просили: «Дай твоих штанов — поплавать...» В мокром виде я мог поставить их на землю и они стояли без всякой поддержки, сами.

Иду ли куда, бегу ли, а штаны мои: шорк! шорк! шорк! По сухому шорканью штанин я и определял скорость своего бега.

Одно худо было — зимой. Если бы под мои штаны — подштанники или хотя бы трусы, все было бы отлично. Но таковых не было, все заменяли они, единственные, — штаны. И когда выйдешь на мороз — в минуту настывают, словно жесть, обжигают холодом тело. Тогда приходится, идя в школу, оттягивать их пальцами, чтобы к телу не прикасались.

Бегал в них босиком, заправлял в сапоги и валенки. Правда, к концу войны штанины с внутренней стороны все-таки прошоркались. Но и железо не выдержит столь долгой нагрузки...

Но вот вернулся с войны отец и привез мне обнову — костюм. Он был из темно-коричневого вельвета, мягкий, невесомый. Только у одних брюк — четыре или пять карманов и кармашков, больше десятка пуговиц. Я заблудился в них, не смог сообразить, зачем их так много, какую пуговицу в какую петлю вдевать. Только с помощью отца надел костюм. Вышел из-за печки, где переодевался, и вижу, как не идет обновка к моим грязным ногам. Показалось, что я и ходить, и руками двигать в обновке не умею...

А изба полна соседских ребят. Мне было стыдно своей обновки, боялся глаза поднять. Когда глянул на товарищей — увидел такое, чего никогда не забыть. Ни на одном лице не было улыбки, ни в чьих глазах не было радости. Я видел только горькую зависть. Большинство моих товарищей остались без отцов, они знали, что никогда их отцы не вернутся, не привезут им таких костюмов...

Я вернулся за печку, снял костюм и надел свои старые штаны. Совсем другое дело! Свободно, легко. Всего одна пуговица из кленовой палочки... А главное — как у всех ребят.

Отец даже огорчился: «Чего же ты, сынок, не хочешь походить в новом костюме? Или не понравился подарок?» Бабушка укоризненно глянула на отца, подозвала меня к себе, обняла и тихо сказала:

— Молодец... Так, так. Хай вин сгорить, той кустюм... И так горя хватает... Не одежда человека красит... Пускай старые, но как у всех...