"Командир полка" - читать интересную книгу автора (Флегель Вальтер)

5

Обер-лейтенант Калочек и ефрейтор Цедлер вышли из артиллерийского парка около одиннадцати часов. Высокие и длинноногие, они шли очень быстро. Возле штаба они расстались. Калочек спешил на совещание к подполковнику Пельцеру. На большом листе ватмана, который он, свернув рулоном, нес под мышкой, был вычерчен план поточного переведения арттехники второго дивизиона на зимнее обслуживание. Этот план обер-лейтенант вместе с Цедлером, Грасе и другими солдатами продумал до мельчайших деталей. При хорошей организации работы перевод боевой техники и средств тяги можно было осуществить за два дня. Для претворения плана в жизнь не хватало только подписи подполковника Пельцера, который должен был утвердить план или отклонить его.

Ефрейтор Цедлер спешил в полковой клуб, куда его вызвали, чтобы он встретился с кем-то из родственников, приехавшим его навестить. Ефрейтор чистил и смазывал в парке орудия и был весь в масле. Масляные пятна густо покрывали его рабочий комбинезон, а руки были такими, что их за один раз невозможно было отмыть.

Когда посыльный прибежал за ним в первый раз, Цедлер не поверил ему, решив, что товарищи просто разыгрывают его. Вместо ответа он показал посыльному кукиш и как ни в чем не бывало продолжал работу.

Посыльный, улыбаясь, ушел, но через десять минут снова появился в артпарке и строго сказал:

— Если ты сейчас же не пойдешь в клуб, твой посетитель уедет домой, и ты будешь очень жалеть об этом. На этот раз ефрейтор пошел в клуб.

— Мне сказали, что ко мне кто-то приехал, — доложил он дежурному. — Я ефрейтор Цедлер из четвертой батарей.

— К вам действительно приехала родственница, — ответил офицер и показал рукой на комнату для приезжих. — Беспокоиться уже начала.

Цедлер поправил берет на голове. «Интересно, кто мог приехать: отец или кто-нибудь из бригады? Но что же все-таки случилось? Карин почему-то даже не ответила на мое письмо…» — думал он, входя в комнату.

…Она стояла спиной к окну. Лицо ее было залито румянцем, на губах играла чуть смущенная улыбка, волосы спадали на плечи, маленькие ладошки сжаты в кулачки.

Цедлер со стыдом подумал о своих грязных руках, о перепачканном комбинезоне и подставил девушке лицо для поцелуя. Берет свалился у него с головы. Ефрейтор почувствовал, как маленькие, но крепкие руки девушки обняли его за шею, притянули к себе, а полные губы коснулись его губ.

— Карин, моя милая Карин!..

Они сели к столу.

Карин не скрывала своей радости. Она дотрагивалась пальцами до лица ефрейтора, гладила его. Вообще на сей раз она была намного смелее, чем раньше.

— Ты пахнешь нашим заводом, — сказала Карин.

— А ты… ты выглядишь, как на празднике…

— А для меня это и есть праздник, — призналась девушка.

— Мы сидим друг против друга, как на официальном приеме.

— Удивляюсь, как еще они меня сюда пропустили: пять раз проверяли документы, потом дали сопровождающего.

— Бдительность, — улыбнулся он.

Карин покачала головой и сказала:

— А может, любопытство? — Она рассмеялась и вместе со стулом подвинулась к парню. Девушка снова обхватила его шею руками и звонко поцеловала. Затем Карин достала из сумки внушительного вида пакет и положила его на стол со словами:

— Вся бригада и твой отец передают тебе приветы и вот это послание.

«Шлем тебе привет и пожелания успехов в службе…» — начал читать Цедлер. Ниже следовали подписи всех членов бригады, где он работал, подписи отца, матери и братьев с сестрами.

— Почитаешь, когда я уйду, — надув губки, произнесла Карин.

Парень отложил письмо и спросил:

— Ты на сколько приехала?

— Это будет зависеть от тебя.

— От меня?

— Да спрячь ты наконец это письмо, — девушка отодвинула конверт в сторону. — Успеешь прочитать.

— Я никак не могу поверить, что ты здесь.

Цедлер взял конверт, и из него на стол выпали две бумажки по сто марок. Он с удивлением взглянул на Карин.

— Это ребята тебе часть своей премии прислали, — объяснила она.

Цедлер снова схватил письмо и с любопытством начал читать подписи. Карин на сей раз не стала ему мешать, но он, не дочитав до конца, сунул письмо в карман.

— Не забудь деньги, — заметила девушка. — Они тебе понадобятся.

Он кивнул и спрятал деньги. Мысленно Цедлер на миг снова оказался в цехе родного завода, он даже забыл про Карин, которая в эту минуту достала из сумочки маленькую коробочку и положила ее на стол. Незаметно для парня она открыла коробочку, в которой лежали два золотых обручальных кольца.

Увидев кольца, Цедлер невольно сделал несколько глотательных движений.

— Я подумала о том, что здесь где-нибудь поблизости должен быть загс, — тихо сказала Карин. Голос у нее был робкий и озабоченный.

Цедлер, забыв о своих грязных руках, обхватил ладонями ее голову и начал целовать.

— Сначала я очень боялась, — призналась девушка. Откровенно говоря, у нее и сейчас был немного испуганный вид.

— Я сразу же почувствовал, что пахнет чем-то праздничным.

— У тебя хороший нюх. — Карин подперла подбородок кулаками. — Я подумала, уж раз я здесь, то по крайней мере знай, что ты мне муж.

Цедлер кивнул и спросил:

— Сколько ты здесь пробудешь?

— В понедельник в шестнадцать тринадцать отходит мой поезд.

— Значит, не все зависит от меня.

— Правда, не только от тебя, — ответила Карин и посмотрела на часы. — Надо спешить, дел много. Нам нужны два свидетеля — и тогда можно идти в загс.

— Свидетели нам не нужны.

— А я хотела бы, чтобы они были.

— Хорошо, — согласился Цедлер, продолжая сидеть.

— Ну тогда поторапливайся, а то и загс закроют, — торопила его Карин.

— Мысленно я уже в пути.

— Лучше, если это будет не мысленно, а наяву.

— Я какой-то чокнутый, — признался парень. Он вдруг вскочил и заторопился: — Посиди тут, я быстро вернусь.

— Только не заставляй меня долго ждать.

Цедлер выбежал из клуба и помчался к командиру, к унтер-лейтенанту Каргеру.

— Товарищ унтер-лейтенант, прошу вас… — начал было докладывать он, но тут же запнулся: — Я… я женюсь… Прошу вас предоставить мне краткосрочный отпуск. И назначьте двух свидетелей, если можно. Я три года буду служить…

— А кого вы хотели бы видеть свидетелями?

— Рингеля и Шварца, если можно…

Через полчаса Цедлер с невестой и двумя свидетелями уже шел в поселок. Вместе с ними шел и унтер-лейтенант Каргер, передав взвод на попечение обер-вахмистра Беренда.

Визит обер-лейтенанта Калочека к подполковнику Пельцеру был менее удачным. Как раз в тот момент, когда ефрейтор Цедлер со своими свидетелями проходил мимо штаба полка, обер-лейтенант вышел из кабинета подполковника. На минуту он остановился в коридоре, не зная, как ему быть дальше.

Наконец он решил сначала сходить к командиру полка, которого он знал еще до учебы в академии: они вместе играли в одной волейбольной команде. Его остановила фрау Камски.

— Речь идет об очень важном рацпредложении, товарищ Камски.

— Очень сожалею, — покачала она головой. — Вам следовало прийти по этому вопросу сегодня утром.

— Утром я еще не мог.

Секретарша еще раз покачала головой и для большей убедительности даже закрыла на миг глаза.

— По крайней мере, доложите обо мне командиру.

— А я, по-вашему, зачем здесь сижу? Хорошая секретарша знает, кого пускать к командиру, а кого нет, — недовольно сказала она и застучала на машинке.

В этот момент майор Харкус вышел из кабинета и попросил дать ему какую-то папку.

Калочек кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

Секретарша метнула в сторону обер-лейтенанта недовольный взгляд.

— Вы ко мне? — спросил майор у Калочека.

— Да, и все по вопросу перевода техники…

— Принесите нам два кофе, фрау Камски.

Когда Калочек проходил мимо секретарши, она тихо шепнула ему:

— Не думайте, что вы поступили хорошо.

Полчаса спустя, когда жених с невестой и двумя свидетелями катили в загс в «вартбурге» Каргера, майор, предварительно постучав, вошел в кабинет подполковника Пельцера.

Увидев Харкуса, Пельцер быстро встал и сел только тогда, когда майор сам уселся в кресло, стоявшее перед его письменным столом. В кабинете было чисто и по-домашнему уютно. Ни в одном кабинете штаба не было столько цветов и зелени, сколько здесь. Даже на письменном столе слева стоял горшок с цветущими астрами. На стенах также висели горшки с цветами и картина «Отдых после боя». В комнате приятно пахло сигаретным дымом.

Харкус был удивлен. Он ожидал увидеть строгий кабинет, который соответствовал бы характеру хозяина.

Впервые командир полка остался с Пельцером наедине, сейчас с ним можно было поговорить, что называется, с глазу на глаз. Харкусу, по-видимому, удалось в какой-то степени уменьшить дистанцию, которая между ними существовала.

Хотя со времени совещания уже прошло два дня, отношения Харкуса со своим заместителем, да и с другими офицерами, по-прежнему оставались натянутыми. Более того, вчерашняя тревога, по которой были подняты с постели работники штаба, только усложнила эти отношения. Подполковник Пельцер относился к числу офицеров, которые во всем обвиняли только Харкуса, считая его властным самоуправцем.

Майор не сразу заговорил о предложении Калочека. Сначала он дипломатично поинтересовался ходом перевода боевой техники на зимнее обслуживание. Пельцер заверил, что, по его мнению, первый артдивизион своевременно закончит столь важный этап. Далее подполковник как бы вскользь заметил, что этот переход в масштабах всего полка осуществлялся бы более четко, если бы не внезапные тревоги и непредусмотренные проверки.

Харкус усмехнулся и пообещал пока не тревожить те подразделения, которые в данный момент непосредственно заняты переводом техники на зимний период. Затем майор поинтересовался, что известно Пельцеру о новых пушках и арттягачах, которые они должны получить в следующем году.

Пельцер ответил, что он кое-что слышал об этом и даже на совещании в Бургенау видел фотографии нового вооружения, но более точного представления об этом, к сожалению, не имеет.

— После проведения маневров, — обещал майор, — офицеры штаба и командиры подразделений как-нибудь съездят в соседний полк, в котором эта техника уже находится на вооружении несколько месяцев. — Харкус сделал небольшую паузу, а затем добавил: — Я слышал, что существует рационализаторское предложение, приняв которое мы смогли бы ускорить процесс перевода боевой техники.

— Я тоже слышал, — Пельцер потянулся за сигаретой, — и сразу же понял, что вы именно из-за этого и пришли ко мне.

— Хорошо. Тогда перейдем к сути дела. Каково ваше мнение об этом предложении?

— В данный момент отрицательное.

— Объясните почему…

— По-моему, боевая техника части благополучно переводится на режим эксплуатации в зимних условиях, и потому считаю лишним всякие эксперименты.

— И это все, что вы можете сказать по данному вопросу?

Пельцер ничего не ответил, он снова затянулся сигаретой, пепел упал на стол.

Харкус как ни в чем не бывало сдул пепел со стола.

— Если вы знакомы с рацпредложением, то у вас должны быть замечания к вводной и обобщающей частям.

Подполковник положил сигарету на край пепельницы. Он выпроводил Калочека, можно сказать, ни с чем, пробормотав что-то невнятное о том, что, быть может, весной удастся испробовать его предложение на одном из артдивизионов. Теория непрерывного потока, или, как его еще называют, конвейера, остается пока теорией, которая может быть претворена на практике, но может и рухнуть. А он, Пельцер, не желает брать на себя подобную ответственность.

Подполковник знал, что такая точка зрения ни в коем случае не удовлетворит командира полка. Однако сам Пельцер просмотрел рацпредложение слишком бегло и поверхностно для того, чтобы разобраться в его выгоде или невыгоде. Именно по этой причине заместитель командира полка и старался не распространяться о рацпредложении Калочека более подробно.

Харкус почувствовал эту неуверенность своего заместителя, который был немногословен и вскоре замолчал вообще.

— Я считаю, что достоинства в этом предложении есть, — сказал Харкус. — Мы выигрываем время, в артдивизионах экономим по два дня, а в целом по полку это даст выигрыш в неделю.

— Но ведь может и не получиться.

— Видите ли, мы с вами по-разному мыслим. Вы ждете провала, я — успеха.

— А почему мы так много говорим об этом? — не сдавался Пельцер. — Отдайте приказ по полку — и делу конец. — Подполковник встал из-за стола и подошел к окну.

— Я и отдам такой приказ, — спокойно произнес Харкус. — Однако до сих пор считалось, что любой приказ тогда будет выполнен отлично, когда его понимают. Калочек, например, солдаты и унтер-офицеры, которые оказывали ему помощь в составлении плана, никакого приказа ни от кого не получали, однако они добровольно жертвовали своим свободным временем ради идеи.

Пельцер не стал возражать, он вернулся к столу и сел на свое место.

— Кроме того, — продолжал Харкус, — у нас есть уже кое-какой опыт, и я просто не понимаю, почему вы выступаете против этого новшества.

Пельцер бросил на майора беглый взгляд и придвинул к себе рабочую тетрадь. Лицо его начало краснеть, возможно, от злости, но Харкус еще слишком мало знал своего заместителя, чтобы с уверенностью сказать это.

Подполковник сжал губы и сделал в тетради несколько пометок, затем прочел командиру полка свой план_е

Харкус смотрел на своего заместителя и думал: «Если это он звонит полковнику Венцелю и информирует его обо всем, тогда мне понятно, почему он выступает против предложения Калочека. Но если его не поймут в штабе дивизии, тогда все будет выглядеть иначе».

Кончив читать, подполковник нажал клавишу на пульте переговорного устройства и приказал вызвать к нему обер-лейтенанта Калочека.

— Желаю вам успеха, — сказал Харкус и встал.

— Попробую разобраться в этом предложении еще раз.

— Неплохо для начала.

Выйдя от Пельцера, Харкус направился в клуб, где он должен был выступить перед личным составом полка с докладом о задачах, стоящих перед частью.

В это же время на другом конце поселка шло обручение. Обменявшись кольцами и скрепив своими подписями запись в книге новобрачных, молодожены в «вартбурге» Каргера двинулись в обратный путь. В ресторане супружескую пару и свидетелей ждал празднично накрытый стол. Туда же пришел и Грасе с огромным букетом астр и большой коробкой, в которой находился кофейный сервиз на шесть персон и бутылка шампанского. Это был подарок от солдат батареи.

А спустя два часа Карин и Эрхард лежали на лесной лужайке и смотрели в чистое голубое небо. Пахло свежей травой и еще какими-то дурманящими лесными запахами.

Карин подняла вверх правую руку. Кольцо на пальце сидело слабо.

— Так и должно быть, — объяснила она. — Прежде чем карабкаться по лестнице на свой кран, мне придется снимать его и прятать в карман.

— Опусти руку, Карин.

— Почему?

— А то еще увидят нас.

— Кто? Здесь же никого нет.

— Все равно опусти.

— Поставь табличку с надписью: «Рай. Посторонним вход воспрещен!»

Они повернулись друг к другу. У Карин волосы были зачесаны назад и связаны в пучок. Глаза ее радостно блестели.

Эрхард чувствовал маленькие руки Карин на своем лице.

— Как тихо здесь, я такой тишины еще никогда не слыхала, — сказала Карин.

— Тишина здесь явление редкое: неподалеку отсюда стрельбище, где часто проводят стрельбы.

— Стрельбы?

— Да, на стрельбище.

Карин попыталась представить себе лицо Эрхарда, когда он стреляет, но не смогла.

Перевернувшись на живот и подперев голову руками, Карин посмотрела на Эрхарда.

— Ты что? — спросил он.

— Хочу представить тебя во время стрельб.

— Зачем?

— Интересно просто.

— Ничего интересного в этом нет. На мне полевая форма, на голове — каска…

— А о чем ты тогда думаешь?

Эрхард ответил не сразу.

— Когда я лежу на огневом рубеже, я думаю только о том, чтобы поразить цель. А может, даже и не думаю, а просто целюсь и стреляю. Знаешь, где-то на земном шаре сейчас стреляют, убивают мирных жителей, ни в чем не повинных людей, не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Понимаешь? А кое-кто вынашивает бредовые военные планы и в отношении нас, собирается сбросить атомные бомбы на Дрезден и Лейпциг. А на границе с нами они нередко стреляют в наших людей. И мы должны уметь постоять за себя. Правда, когда я лежу на огневом рубеже, мне уже некогда думать об этом, я просто целюсь и стреляю. Я не сомневаюсь, как Герольд Шварц.

— Этот Шварц кажется умным.

— Ум — это еще не все. Шварц интеллигент… но ему не хватает убежденности…

Эрхард говорил тихо и убежденно.

Воскресным утром в поселке обычно вставали поздно. Офицеры перед обедом шли в казарму, играли там с солдатами — кто в шахматы, кто в волейбол или скат.

Однако в это воскресенье лишь очень немногие офицеры, надев выходную форму или гражданский костюм, решили навестить своих солдат.

Капитан Келлер собрал офицеров первого дивизиона в расположении подразделения, чтобы поговорить с ними, особенно с теми, кто искал какие-то оправдания, чтобы только снять с себя ответственность за плохие оценки, полученные во время проверки. Келлер хотел по-отечески поругать таких командиров, объяснить всем истинные причины недостатков и указать пути их устранения.

В это воскресенье Харкус не собирался ехать в полк, ему хотелось сходить в гости к Вилли Валенштоку, а затем поехать немного поохотиться. Около девяти часов утра он вышел из общежития для холостяков через запасный выход, чтобы не привлекать к себе внимания. За плечами у него болтался рюкзак и старенькая двустволка.

Он спустился в лощину, расположенную метрах в тридцати от общежития, и пошел низом. Ветки деревьев цеплялись за рюкзак, били его по лицу.

Харкус специально выбрал этот путь, чтобы ни с кем не встречаться. И только дежурному по полку Харкус сказал, что до двух часов будет находиться у Валенштока, а потом немного поохотится в районе Уленбрюка. По собственному опыту Харкус знал, что среди охотников есть люди, которые обычно потихоньку увязываются за тем охотником, которому, как им кажется, всегда сильно везет, так как он якобы знает потайные, только ему одному известные места. Такие «спутники» не раз увязывались и за Харкусом, не раз спугивали у него дичь, а однажды под вечер, когда уже начало темнеть, он случайно чуть не подстрелил одного такого охотника, когда тот шел ему наперерез. С тех пор майор предпочитал ходить на охоту один и так, чтобы никто этого не знал.

Минут через пять он вышел на просеку и пошел по ней в юго-восточном направлении. Небо было чистое, светло-голубое. Видимость была превосходной, день тихий и безветренный.

Незаметно выйти из общежития Харкусу удалось, однако даже здесь, на природе, он не мог отделаться от мыслей о полке. Более того, после проведенной тревоги в штабе полка, которую он объявил в ночь на пятницу, беспокойство это не только не уменьшилось, но даже значительно возросло. Его беспокоило то, что его мысли как-то медленно доходили до исполнителей. Почему это так, Харкус еще не знал. Он надеялся, что ему все станет ясно, если он еще раз шаг за шагом проследит за собственными действиями в полку.

Дойдя почти до самого шоссе, он оглянулся. Просека вела до самого забора казармы, за которым находилось здание первого артдивизиона, работавшего сегодня, как в будний день. Харкус подумал, не лучше ли ему вернуться в полк, чтобы побыть среди солдат и офицеров.

Он присел на пенек и, положив ружье на колени, продолжал смотреть в сторону казармы, из-за стены которой вдруг послышался рев моторов и лязг гусениц. Пельцер, видно, решил, что лучше подчиниться его приказу. С Гауптом майору так и не удалось поговорить. Треллера он не видел с четверга, а Курт, не желая поддерживать его, просто занял, как и другие, выжидательную позицию. Интересно, чего они ждут? Может, того, что все решится само собой? Даже вчера на собрании офицеров Харкус ощутил этакий душок выжидания. Он чувствовал, что между ним и офицерами стоит невидимая стена, и пока еще не знал, как ее можно преодолеть. Лишь на немногих лицах он заметил внимание и одобрение. Это были Каргер, Калочек, Цедлер. Как мало! Но для начала и это неплохо. Жаль, что число их почему-то не увеличивалось.

Объявление тревоги в штабе отчетливо показало настроение офицеров. Многие почти открыто ругались, так как тревога, видите ли, нарушила их собственные планы. Однако не будь этой тревоги, никто и не знал бы, что штаб полка начал свою работу с опозданием на десять минут. Кое-кто из офицеров, узнав об этом, только махнул рукой, а другие даже посмеялись, говоря: «Подумаешь, всего каких-то десять минут!»

А ведь в современных условиях десять минут могут решить исход войны!

Последним по тревоге в штаб пришел капитан Хауфер. Все офицеры уже выстроились перед зданием штаба, и Харкус ставил им задачи. И тут, спокойно, как ни в чем не бывало, в выходной форме, с тощим портфелем в руке, появился Хауфер.

— На занятиях вы произносите высокие слова, а по тревоге приходите последним, — сказал ему Харкус. — На четверть часа позже других. Впечатляющие достижения!

Хауфер попытался оправдываться, но Харкус не дал ему говорить. Выяснилось, что посыльный известил капитана о тревоге через пять минут после ее объявления, а тридцать минут ушли у Хауфера на сборы.

Командир полка тут же перед строем офицеров объявил капитану выговор. После того как он распустил строй, никто ничего не сказал, хотя по выражению лиц многих Харкус видел, что они сочувствуют Хауферу.

Прошло несколько дней, а Харкус не приблизился к цели. Вместо единодушия в штабе царил разброд. Вместо повышенной активности в полку — выжидание. Неужели прав был Вебер, когда сказал майору: «Если ты и дальше так будешь себя вести, то не только не сплотишь личный состав, а еще больше разрознишь его…»

Кругом было тихо, только дятел стучал клювом по дереву где-то совсем близко.

Харкус знал один рецепт, который было бы полезно применить против тех, кто занял позицию выжидания, но он не мог прибегнуть к нему: поднять по тревоге весь полк имел право только генерал или полковник Венцель. А как было бы хорошо поднять полк по тревоге и при сохранении полной секретности перебросить в район учений, ну, например, куда-нибудь к югу, в Тюрингию. А затем заставить действовать в условиях, приближенных к боевым, когда каждая минута и даже секунда играет очень важную роль. В той обстановке уже никто не станет тянуть время и выжидать. В такой обстановке полк быстро обретет свою боевую форму. Но Харкус, как командир полка, не имел права на такую проверку части, хотя ему этого очень хотелось. Он понимал, что ни полковник Венцель, ни генерал Крюгер не согласятся с его предложением.

Но достаточно ли будет этого? Харкус поднялся с пенька, все еще не уверенный в том, что ему сделать: вернуться в полк или посвятить день отдыху. А может, все же вернуться в полк и еще раз поговорить со своими заместителями, может, в воскресный день они будут более сговорчивыми, чем в обычный, рабочий? А о чем, собственно, говорить? Вообще-то у него имеются лишь два варианта: первый — он стоит на своем и принуждает к беспрекословному выполнению всех его приказов и распоряжений; второй — он говорит при всех: «Отставить все приказы и распоряжения, которые я отдал до этого. Так дальше не пойдет! Вы были правы!» Однако времени прошло так мало, что сейчас еще невозможно понять, кто прав, а кто — нет. Нужно еще много работать. Признать свое поражение он всегда успеет. А завтра он поднимет по тревоге шестую батарею и посмотрит, как обстоят дела у них.

Майор надел на плечи рюкзак и двинулся дальше. Вскоре он перешел шоссе и оказался на опушке леса, где стояли бараки. Первые бараки были построены на этом месте тринадцать лет назад. Сейчас мало что напоминало здесь о том времени. И не осталось никаких письменных документов, не было ни памятника, ни мемориальной доски, на которой можно бы прочитать: «В 1952 году молодежь в течение двух месяцев при любой погоде строила здесь село».

А какое это было время! И каких людей оно воспитывало! Сюда, в чащу Мекленбургского леса, пришли люди, которые, не щадя своих сил, в трудных условиях построили село.

Харкус ускорил шаги и по узкой тропке вышел к селению. Неподалеку было прекрасное место, куда майор предполагал вывести на учение солдат и офицеров шестой батареи.

Майор еще раз внимательно осмотрел местность, чтобы потом не терять времени на рекогносцировку.

Фирталь — маленькое, чистенькое, почти квадратное село с небольшим католическим собором. В этом селе, жители и священник которого первое время доставили командованию артиллерийского полка немало хлопот, вот уже пять лет подряд исполнял обязанности председателя кооператива Вилли Валеншток.

Харкус вошел в село по одной из трех дорог, которые вели туда. Чем дальше он шел, тем сильнее пахло свежим сеном, спелыми яблоками и сливами. Улицы были пустынны. И только когда майор пересек, улочку, которая вела к собору, он увидел несколько стариков в темной одежде, да откуда-то справа доносились удары рук по волейбольному мячу.

Валеншток, засунув руки в карманы галифе и прислонившись животом к изгороди, стоял перед своим домом. Стоял, большой и сильный, волосы зачесаны назад, мощная шея в складках кожи. Из полка он демобилизовался в 1960 году, вернее, был вынужден уйти. А случилось вот что: когда полк был на учениях, старший сын Валенштока, подбитый парнями, убежал в Западный Берлин. Жена Вилли сразу же поехала за ним и привезла парня обратно, прежде чем он успел вместе с дружками перебраться в Западную Германию. Валеншток уволился из полка, но порвать с ним все связи не мог, потому остался жить и работать по соседству.

Харкус остановился в тени развесистой яблони, которая скрывала его от Вилли.

Вилли приветливо здоровался с жителями, проходившими мимо его дома. С некоторыми из них он обменивался несколькими фразами.

— Привет.

— И тебе привет, Эрвин. — Вилли кивал односельчанину. — Ну как, твоя корова уже отелилась?

— Сегодню ночью, — отвечал седовласый старик и, приложив два пальца к виску, говорил: — Бог в помощь, Вилли.

— Добро. — Вилли снова кивал. — Не забудь, Эрвин, что завтра свинья должна опороситься.

— Не забуду.

— Здравствуй, Вилли! — здоровался с Валенштоком маленького роста мужчина. — А не сыграть ли нам с тобой в скат, а?

— Если хочешь, можно и сыграть. Эй, Лина! — крикнул Вилли крепкой, полной женщине. — Присмотри за своими курами, а то они забрались в чужой огород!

— Во-первых, это не мои куры, — отвечала Лина, — а наши. И во-вторых, они идут не в чужой огород, а к чужим петухам.

Все засмеялись, не сдержался и Харкус. Женщины мимо майора проходили тихо, не здороваясь, зато мужчины все как по команде подносили руки к козырькам своих картузов: так требовало приличие.

Выйдя из своего укрытия и приветливо улыбаясь, Харкус поздоровался так, как только что здоровались с Вилли односельчане:

— Здравствуй, Вилли. Ты что, каждое воскресенье вот так на этом месте стоишь?

— Дружище Берт! — крикнул Вилли и бросился к воротам. Отворив калитку, он воскликнул: — Ну, входи же скорее, старый партизан! — И он дружески похлопал Харкуса по спине.

— Не бей меня так сильно, я еще пригожусь в полку.

— Ах, брось, они были бы довольны, если бы отделались от тебя.

— Тебе и это уже известно?

— Переселяйся ко мне, мне такие люди нужны.

— Вот я и пришел, чтобы агитировать тебя за возвращение в полк.

— Ну, к примеру, на должность первого зама, а? — Вилли заразительно рассмеялся, губы его задрожали от смеха, а глаза почти совсем спрятались, превратившись в щелочки.

В тот день Вилли был дома один. Его жена, учительница местной школы, поехала сопровождать сельский хор, в котором их дочь выступала как солистка, на показательное выступление в Бургенау. Сын Вилли учился в медицинском институте и в настоящее время путешествовал по Германии.

— Теперь он уже больше не предпринимает секретных поездок? — спросил Харкус, когда они шли к дому.

— Ему и одной той хватило, на всю жизнь запомнил.

— А ты?

— Я об этом давно забыл. Раньше я был начальником штаба полка, а сейчас я единовластный командир. — Валеншток рассмеялся и вышел из комнаты в кухню.

В комнате было много книг. Харкус взял с полки том Истории Великой Отечественной войны и подшивку журнала «Милитервезен» за последний год. Среди некоторых страниц журналов лежали закладки.

Вдруг Харкус увидел красивую папку. Она стояла на полке, прислоненная к стене. Майор взял папку в руки и раскрыл ее. Это был диплом Валенштока, выданный ему в 1963 году после окончания сельхозтехникума.

Через несколько минут Вилли вернулся в комнату, неся подносик с бутылкой водки, рюмками и бутербродами на тарелке.

— Я смотрю, ты все еще учишься, — сказал Харкус.

— В хозяйстве никого не интересует, как я справлялся в полку с планированием и организацией наступления или обороны. Здесь нужно уметь правильно вести хозяйство, правильно обращаться с землей, со скотиной, так, чтобы все это давало прибыль. А я в этом разбирался, как слон в кибернетике: вот и пришлось пойти учиться.

Они сели, выпили по рюмке водки за встречу. Вдруг Вилли взглянул на часы и сказал:

— Я жду гостей. К нам сегодня должна приехать польская делегация из воеводства Быдгощь, вот-вот должны подъехать. Если ты не против, то… увидишь село, посмотришь, как оно изменилось.

— Я думаю! Это под твоим-то руководством да не изменится!

Валеншток рассмеялся и встал.

— Как-нибудь я тебе обо всем этом расскажу, а сейчас… — он снова взглянул на часы. — Нам нужно с нашими товарищами кое-что обсудить.

— Пожалуйста, пожалуйста, — проговорил Харкус и, достав из куртки, висевшей на стуле, топографическую карту района, спросил: — Карандаши «Тактика» у тебя еще не перевелись?

Вилли подошел к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, достал из него майорские погоны, небольшую шкатулку, в которой он хранил ордена и медали, длинный, почерневший от копоти осколок снаряда и коробку цветных карандашей. Эту коробку Харкус очень хорошо знал. Карандаши в ней были остро заточены и аккуратно переложены ватой, чтобы не бились друг о друга при ходьбе или быстром беге.

— Вот посмотри сюда, Вилли! — Друзья склонились над картой. — В четверг и пятницу я хотел бы вот на этой местности устроить проверку одной батарее, учение должно закончиться «боем» в условиях сельской местности. Для этого мне необходима твоя помощь.

— Зачем?

— Ты сыграешь за противника.

Вилли взял коробку с карандашами. В его толстых пальцах как-то странно выглядели тоненькие разноцветные карандашики.

Вилли достал синий карандаш.

— Мы будем двигаться с севера, — объяснил Харкус. — Ты со своими людьми устроишь на всех трех дорогах, которые ведут в село, завалы, которые должны быть серьезными, такими, какие бывают не на учениях, а в настоящем бою.

Вилли синим карандашом поставил крестик на каждой дороге в месте будущих завалов.

— Когда начнет действовать твоя батарея?

— Часов в шесть утра, не позже.

— А могу я вечером посмотреть, вернее, провести разведку огневой позиции твоей батареи, чтобы все было как на фронте?

— Конечно, если ты этого хочешь.

— Пришли мне холостых патронов и взрыв-пакетов.

— Хорошо, пришлю.

— А когда закончатся твои учения?

— В пятницу, в полдень.

— Понятно. — Вилли выпрямился и, широко расставив ноги, засунул руки за ремень, хотя это был обычный брючный ремень, а не портупея. — Понятно, — повторил он еще раз. — Но при одном условии: твои солдаты отработают в нашем кооперативе все часы, которые мои люди потеряют на твоем учении.

— Разумеется, — согласился Харкус. — А ты пригласишь всех солдат этой батареи Первого мая на праздничный обед.

— Согласен! — Валеншток рассмеялся. — А у тебя, я смотрю, практическая жилка появилась. Вчера здесь у нас был Треллер, какой-то бледный и немного не в своей тарелке.

Вилли аккуратно сложил карту и вместе с карандашами положил ее в стол. Ящик задвинул и запер на ключ.

— А чего ты ждешь от этого учения? — спросил Вилли у друга.

— Мне хотелось бы иметь точное представление о сплоченности батареи и о способности личного состава действовать на местности интенсивно и самостоятельно, проверить заменяемость номеров расчета.

— А не слишком ли ты многого сразу требуешь?

— Почему ты так решил?

— Так говорят про тебя, — проговорил Вилли, немного прищурив левый глаз, как он делал всегда, когда бывал недоволен. — Говорят, что в полку все идет не как надо.

— Пусть говорят.

Харкус выдержал изучающий взгляд Вилли. На его лице отражалась решимость.

Вилли достал из стола сигарету и закурил.

В этот момент в комнате зазвонил телефон. Вилли снял трубку, из которой был слышен громкий голос говорившего на мекленбургском диалекте.

Вилли несколько раз сказал в трубку:

— Да, да. Я иду… Делегация будет здесь минут через десять, — обратился он к Харкусу, положив трубку на рычаг. — Ну так как?

— Я пойду с тобой, — сказал Харкус.

— Тогда оставь свое ружье здесь.

Вилли поставил двустволку в платяной шкаф, где на вешалке висела отутюженная майорская форма.

— Висит в готовности номер один, — сказал он Харкусу, перехватив его любопытный взгляд, и засмеялся: — Если я вам потребуюсь, через десять минут буду в полку как штык.

Оба торопливо вышли на улицу. И хотя Вилли спешил, он не забывал здороваться с односельчанами, которые попадались им навстречу.

Харкус, едва поспевая, вышагивал рядом с Вилли, не переставая в душе дивиться популярности своего друга. Одновременно майор мысленно ругал себя за то, что остался в селе и идет встречать делегацию польских крестьян, хотя ни слова не знает по-польски да и в сельском хозяйстве ничего не понимает.

В правление кооператива они пришли за минуту до появления иностранных гостей. Валеншток едва успел поздороваться с членами правления и представить им Харкуса, как к зданию подкатили четыре «Волги».

Харкус отошел немного в сторону, чтобы не мешать. Он понимал, что он здесь человек лишний и потому, можно сказать, ненужный.

Среди приехавших гостей внимание Харкуса привлек седоволосый мужчина атлетического сложения. Он хромал. По щеке и по подбородку у него проходил хорошо заметный шрам. Оказалось, что он, как и Валеншток, является председателем кооператива.

Немного поговорив, все направились осматривать хозяйство. Харкус пошел вместе со всеми, все еще жалея, что не отказался от приглашения Вилли и не пошел на охоту.

Вилли и седоволосый мужчина шли в самом центре группы, по пути осматривая различные кооперативные постройки.

Несколько поляков, в их числе и председатель, говорили по-немецки. Харкус шел молча, слушал их беседу, не переставая дивиться тому авторитету, каким Вилли пользовался и среди односельчан, и среди поляков. Харкус все еще чувствовал себя чужим и ненужным среди этих людей, влюбленных в землю. Он снова увидел Лину, куры которой бегали в соседний двор к чужим петушкам. Потом Эрвин не без гордости показал свою Цецилию и только что появившегося на свет теленка, который уже самостоятельно стоял на своих тоненьких ножках.

— Как его зовут? — спросил польский председатель, показывая на теленка.

— Жан, — ответил Эрвин и, взяв маленькую черную табличку, мелом написал на ней кличку и дату рождения телка.

Харкус молча смотрел, слушал, как односельчане Вилли рассказывали полякам о своих успехах в работе, не скрывая трудностей. Перебивали друг друга, даже спорили, дополняли сказанное другими.

Майор Харкус невольно вспомнил, как эти же самые люди каких-нибудь тринадцать лет назад падали на колени перед епископом, который приезжал сюда из Западной Германии, целовали подол его мантии. Харкус, Валеишток и Вебер, несмотря на запрет выходить из части, наблюдали тогда за процессией, спрятавшись в стоге сена. Харкусу с Вебером еще пришлось держать Валенштока, который разозлился на невежество селян и хотел разогнать их.

Поляки выразили желание зайти в собор. Собор был красивый, с толстыми кирпичными стенами, узкими длинными окнами и колокольней со шпилем. Правда, ничего хорошего Харкус не мог сказать о служителях собора, которые выступали с церковной кафедры с проповедями, направленными против жителей поселка Еснак, против солдат и офицеров артиллерийского полка, расквартированного в поселке. Однако проповеди эти успеха не имели.

Навстречу делегации вышел настоятель собора, за ним — служки. Это был пожилой человек с голой, как арбуз, головой.

Пять лет назад, когда Валенштока спросили, почему он остался жить и работать именно в этом селе, он ответил так: «В этом селе люди до сих пор становятся на колени перед священниками». Весной того же года вместе с другими активистами он ходил по домам, стучался в ворота, чтобы созвать жителей на митинг, но тщетно… Только цепные псы, науськанные своими хозяевами, бросались на людей. Нескольких псов пришлось пристрелить.

По совету Вебера, Валеншток сначала наладил отношения с собаками, а уж потом с их хозяевами. За пять лет удалось кое-чего добиться. Подумать только: целых пять лет! И как только Валенштоку это удалось, да еще в таком селе?! А ведь в вопросах сельского хозяйства и животноводства он тогда понимал не больше, чем жители села в деривации при стрельбе из орудия. И вот село преобразилось. И как только Вилли смог достичь этого? Харкус удивлялся и одновременно по-хорошему завидовал другу, который добился таких впечатляющих результатов.

Харкус невольно задавал себе вопрос: способен ли он, майор Харкус, на нечто подобное? Ему с тех пор ни разу не пришлось побывать в тех местах, где он жил и работал тринадцать лет назад. Харкус невольно вспомнил слова Вебера, сказанные когда-то: «То, чего мы достигли, есть достижение всего нашего коллектива. В армии коллектив играет особенно важную роль. Один в армии — ничто, а все вместе — сила!»

Председатель польского кооператива оказался человеком любознательным: он всем интересовался, все хотел увидеть, потрогать руками, он даже немного проехал на тракторе, детально ознакомился с техникой приготовления силоса.

Валеншток вспомнил о Харкусе лишь тогда, когда все оказались в зрительном зале нового клуба.

— Прости, пожалуйста, старина, я совсем забыл о тебе, но… — проговорил Вилли.

— Ничего, ничего, — успокоил его Берт. — Хорошо, что ты здесь, с нами.

— Да, но как мне забрать свое ружьишко?

— А оно тебе очень нужно? Пусть пока останется здесь.

— У меня такое предчувствие, что мне сегодня повезет на охоте.

— Эх ты, охотник, садись-ка лучше сюда!

Харкус сел рядом с седоволосым поляком. Поляк курил трубку, время от времени кивая головой. У него были серо-голубые глаза, которыми он, казалось, все ощупывал.

— Хорошее у вас село! — сказал поляк, обращаясь к Харкусу.

— Какой председатель — такое и село, — заметил майор.

— Да, председатель у вас хороший, — согласился с ним поляк, кивнув в сторону Валенштока, который занимался рассаживанием гостей вокруг стола.

— Очень толковый председатель, — подтвердил майор.

За столом произносили много тостов, гостям дарили подарки. Постепенно разговоры становились все громче и оживленнее.

Вскоре Лина подала аппетитных, подрумяненных цыплят.

Председатель польского кооператива и за столом не забывал о своей трубке, как не забывал и о кивках, которыми он как бы высказывал свое молчаливое удовлетворение трапезой.

— Хорошо встречаете друзей, — наконец сказал он, повернувшись к Валенштоку. — Ты, Вилли, обязательно должен побывать у нас, в Польше.

Вилли довольно рассмеялся и, покачав головой, ответил:

— Сейчас у меня очень много работы.

— Ничего, обойдутся и без тебя, — не отступал поляк.

— У нас сейчас как раз создаются кооперативы, и я не могу уехать, а вот в будущем году приеду непременно.

— Кооперированием займется какой-нибудь другой председатель! — И поляк показал рукой на Харкуса.

— Он уже занят, — ответил Вилли.

— Где? — поинтересовался гость.

— В поселке.

— А у вас хороший кооператив? — спросил поляк, обращаясь к Харкусу.

Однако и на этот вопрос гостя ответил Вилли:

— Пока не очень хороший.

— А ты ему помогаешь?

— За этим он сюда и пожаловал.

— Хорошо. А на чем специализируется его кооператив? — не успокаивался любопытный гость.

— На защите родных рубежей, — снова ответил за Харкуса Вилли.

— Родных рубежей? Это как понять?!

— Я офицер, — с улыбкой объяснил Харкус, а затем добавил: — Командую полком.

Поляк поднял рюмку и, чокнувшись с Харкусом, спросил:

— А сколько же вам лет?

— Тридцать три.

— И уже командуете полком?!

Харкус кивнул.

— И давно?

— Всего пять дней.

— Желаю вам больших успехов! — Поляк встал и отвел Харкуса в уголок, где им никто не мешал. Он не спускал глаз с Харкуса. — Моему сыну сейчас сорок два года, он тоже командир полка, танкист. Мы вместе с ним до сорок седьмого года боролись против бандитов в Бескидах. Вот там-то меня и ранило в ногу. — Поляк кивнул и продолжал: — Мой сын служил у Кароля Сверчевского. Ты знаешь Кароля?

— Генерала Вальтера?

— Да. Его у вас так называют. Мой сын служил у Кароля как раз в то время, когда его убили в Бескидах. — И, посмотрев Харкусу в глаза, поляк спросил: — Пока еще плохо справляешься со своим полком?

Харкус кивнул.

— Быстрее нужно работать, вот как Вилли в своем хозяйстве.

Харкус снова кивнул, соглашаясь с гостем. Поляк бросил на Харкуса дружеский взгляд и, наклонившись к нему, сказал:

— Хороший кооператив — вещь очень нужная, хорошие машины — тоже необходимы, как и одежда, и обувь, но особенно нам нужна армия, без которой не может быть мира, а мир — это самое важное на земле. Так давайте же выпьем за мир!

К ним подошел Валеншток и сказал:

— Послушай, Жан, не заставляй его много пить, а то у него охота будет неудачной.

Все засмеялись.

— Если ты обязательно хочешь попасть на охоту, я отдам тебе ружье…

Харкус встал. Поднялся и поляк и, пожелав Харкусу еще раз успеха, крепко пожал руку.

По дороге к дому Валеншток сунул в руки Харкуса сверток:

— Тут тебе провизия, чтобы не умер с голоду там, в лесу. И далась тебе эта охота, одна пустая трата времени, и только!

— Если у тебя будут еще гости, ты заранее предупреди меня об этом по телефону, хорошо? — попросил Харкус.

— Хорошо.

— И не забывай, что человек, который подолгу не бывает у нас, кое-что да теряет.

— Понятно.

— Хотя все, что ты здесь сделал, достойно глубокого уважения.

— Я сделал это не один.

Некоторое время они шли молча, потом Вилли заговорил:

— Когда я только взялся за дело, меня хватило лишь на несколько недель. Потом мне все надоело до чертиков, и я хотел все бросить. Все было непонятно, как в тумане. Я и сам не знал, что делаю. Жители села не признавали меня. Правда, я тогда еще не понимал, что они вообще никаких председателей не хотели, хотя почувствовать это они дали мне довольно оригинальным способом. Однажды утром, выйдя из правления, я сразу же очутился перед толпой людей, которые стояли чуть ли не строем, а перед ними маячил один в каске и командовал: «Смирно! Равнение направо!» Сказав это, он, чеканя шаг, подошел ко мне и доложил: «Вся куча построена для получения вашего приказа!» Я, чтобы как-то разрядить обстановку, как ни в чем не бывало гаркнул: «Вольно!» И в этот самый момент на заборе закричал петух. Все громко расхохотались, и напряжение вмиг разрядилось. Я спокойно вернулся в здание правления и, высунувшись из окна, позвал к себе их «командира» и его «помощников». Короче говоря, они хотели надо мной посмеяться, а я им такой возможности не дал…

— Любопытная история, Вилли, — заметил Харкус. — А ты знаешь о том, что жители нашего поселка и твоего села мыслят не совсем одинаково?

— Что, разве в настоящий момент твой полк более боеспособен, чем пять дней назад? — спросил Валеншток.

— Пять дней назад? А чего бы мог добиться за такое время ты?

— Ну, например, разогнал бы всех…

— Оставь это…

— И за два дня можно кое-что сделать…

— Можно. А каким полк был пять дней назад? — спросил Харкус.

Вилли молчал.

— Молчишь?! И молчишь потому, что не с чем сравнить… А если бы ты увидел первый дивизион четыре дня назад, то…

Вилли молчал.

Они подошли к дому.

У ворот Вилли повернулся к Харкусу и сказал:

— Во всяком случае, я начинал совсем не так, как ты, хотя у меня под ногами была довольно крепкая база. Я в первую очередь сплотил вокруг себя людей, а уж только потом ринулся с ними вперед…

— Но сейчас у нас не так много времени.

Валеншток открыл дверь дома.

— Время… время… Его всегда не хватает…

— У нас его вообще нет.

Валеншток пожал плечами и неопределенно сказал: — И все-таки… Даже если ты и прав…

Харкус ничего не ответил другу. Он прошел в ванную и, открыв кран, подставил голову под холодную воду.

Вилли тем временем достал ружье из шкафа и уложил пакет с едой в рюкзак Харкуса.

Когда друзья вышли из дома, Вилли еще раз попытался уговорить Харкуса остаться, но тот наотрез отказался.

— Ну, тогда иди охоться! Пока!

— До встречи!

Харкус шел тяжело, широко расставляя ноги, словно рюкзак за плечами тянул его к земле.

Вилли стоял и, грустно глядя ему вслед, с сожалением думал о том, что у него мало свободного времени, чтобы как следует потолковать с другом. Он понимал, что Берт зашел к нему не только для того, чтобы сообщить об учении дивизиона. Берту, конечно, хотелось выслушать его, Вилли, мнение. И он высказал ему свое мнение, но только не совсем удачно. О таких вещах следует говорить в спокойной обстановке, когда не нужно никуда торопиться.

А Харкус шел, шел и вскоре оказался на окраине села. Остановился и, опершись на ружье, повернулся лицом к селу, словно раздумывая, не вернуться ли. Но в следующую секунду, поправив рюкзак, он твердой походкой зашагал дальше.

Примерно в то же самое время Криста Фридрихе вышла из дому. Она пересекла улицу и по тропинке пошла к лесу. В руке у нее была плетеная корзина, на дне которой лежал нож для срезания грибов, термос и немного печенья. Проходя неподалеку от полковой спортплощадки, она слышала удары мяча и громкий крик: «Гол! Забей им еще один гол!» Более того, Кристе показалось, что все жители поселка в тот день собрались на спортплощадке, потому что крики оттуда она явственно слышала, даже когда прошла более километра.

Она пересекла железнодорожное полотно, прошла несколько метров по тропинке прямо, потом свернула налево, к лесу, и пошла по опушке, на краю которой росли высокие ели.

В лесу было сухо и тепло. Криста невольно вспомнила Дрезден, Оттуда она тоже любила ездить в лес.

Во вторник она написала письмо брату в Дрезден я с тех пор почти все время думала об этом городе. Она вспомнила то, о чем забыла уже давным-давно: перед ней, словно наяву, к Эльбе спускалась лестница, на ступеньках которой она не раз сидела и глядела на воду. Вспомнила озеро с мутной водой, по которому она вскоре после окончания войны каталась на лодке вместе со своим школьным другом…

Приехав в поселок, она повесила над своим диваном открытки с видами Дрездена и фотографию, которую ей подарил Харкус. На ней были запечатлены руины Академии искусств, а на заднем плане — силуэты новых строений и большие краны.

Чем ближе был день отъезда из поселка, тем нетерпеливее становилась она и тем сильнее пробуждалось в ней желание еще раз увидеть все, что окружало ее в течение двух лет жизни здесь. Охотнее, чем когда бы то ни было, она разговаривала с женщинами и читателями полковой библиотеки, как будто больше не надеялась их увидеть.

Торжество, организованное по случаю дня рождения тети, сестры матери, так затянулось, что Криста решила заночевать у нее и вернуться в город только на следующее утро. Кристе постелили на широкой деревянной кровати. Лежа на этой кровати, Криста вдруг подумала, что тетя очень похожа на свою кровать: такая же широкая, довольно старая и скрипучая.

Ночью всех разбудил вой сирены. Он доносился из города. Временами он замирал, а затем раздавался с еще большей силой. Вслед за сиреной послышались взрывы, сначала одинокие, а затем групповые, донесся рев самолетов, от которого стыла кровь в жилах. Где-то рядом дрожали оконные стекла. Этажом ниже слышались чьи-то голоса, внизу гудел мотор отъезжающей машины.

Криста и ее братишка Клаус уже не спали, когда за ними на рассвете приехал их дядя. Они спустились вниз.

— Город разрушен, — сказал дядя. — Разрушен до основания. Дрезден стерт с лица земли.

Запах гари стоял в воздухе.

И даже когда в Дрездене были восстановлены первые улицы, дядя не переставал повторять, что города не существует. Клаус в то время уже изучал в институте архитектуру. Дядюшка не утратил своего пессимизма и тогда, когда Клаус показал ему чертежи и планы, на которых красовались широкие проспекты с двадцати — и тридцатиэтажными зданиями, великолепные дома из бетона и стекла, просторные площади и красивые парки, школы и магазины, ажурные мосты через Эльбу.

— Вот так мы будем строить в ближайшее время, — убеждал дядюшку Клаус. — Это всего лишь вопрос времени.

Клаус посылал свои проекты отцам города, и те в своих ответах просили Клауса набраться терпения и ждать.

Криста верила брату, поддерживала его во всем и просила:

— Постройте, пожалуйста, библиотеку где-нибудь в центре города, огромную такую библиотеку. Пусть она будет самым красивым и светлым зданием в городе. А когда я кончу институт, быть может, я попаду в нее работать.

— У тебя будет библиотека. Я обязательно построю ее для тебя, — пообещал брат.

Однако когда Криста окончила институт, такую библиотеку все еще не построили. Зато были другие. Криста начала работать в библиотеке швейной фабрики, над которой шефствовало офицерское училище Национальной народной армии.

Криста участвовала в кружке художественной самодеятельности. С ней занимались два унтер-лейтенанта, которые ухаживали за Кристой. Одним из них был Берт Харкус, от внимательных глаз которого невозможно было укрыться. При одном виде Кристы Берт становился молчаливым и замкнутым. Вторым был Хорст Фридрихе, веселый и находчивый человек, в противоположность Берту. Живостью Хорст напоминал Кристе ее брата. Подобно Клаусу, он строил смелые планы на будущее.

— Почему ты не стал учителем? — спросила однажды Криста Хорста.

— Как не стал — стал: среди офицеров, к сожалению, слишком мало учителей, а офицер — это тоже педагог, только военный.

В одно из воскресений Криста встретилась с Хорстом.

Девушка повезла молодого офицера на то место, где до войны стоял их дом. Они прошли по мосту, медленно спустились к реке.

— Криста, — тихо выдохнул Хорст и, неожиданно остановившись, взял руки девушки в свои. — Через шесть недель я должен уехать в Еснак.

— А где это?

— Поселок расположен в лесу: всего несколько десятков домиков, бараки и казарменные здания.

— Но библиотека-то там есть? — Девушка прикрыла глаза.

— Разумеется.

И в тот же миг она почувствовала вкус его губ.

Вскоре Криста и Хорст поженились.

Харкус поздравил их и подарил на память великолепную фотографию с видом Эльбы. Он даже улыбался, хотя в этой улыбке было больше печали, чем радости.

Клаус, узнав о замужестве сестры, с улыбкой предсказал:

— Ты еще вернешься в наш город. Самое позднее тогда, когда в центре его будет построена библиотека, о которой ты так мечтала. Это будет самое красивое и светлое здание во всем городе.

Обосновавшись в Еснаке, Криста часто вспоминала о Дрездене, но не тосковала по нему.

Харкус после окончания военного училища также получил назначение в Еснак. Правда, встречались они теперь довольно редко и совершенно случайно — то в поселке, то в библиотеке.

Осенью 1954 года, когда с начала их жизни в поселке прошло немногим более года, полк вернулся с осенних маневров.

Стоя у окна, Криста смотрела на улицу. Офицеры спешили к себе домой. Все машины давно скрылись в автопарке, перестали урчать их моторы, а Хорст почему-то не возвращался.

Вдруг Криста услышала шаги возле самого дома. До звуку шагов нетрудно было догадаться, что шли двое. Вот они поднялись по лестнице и вошли в комнату. Это были Харкус и Вебер.

В руках Харкус держал венок из роз. Молча он посмотрел на Кристу, и она прочла в его глазах глубокое сочувствие. Криста попятилась в угол.

— Фрау Фридрихе… — тихо начал Вебер и замолчал. Под глазами у него залегли тени, лицо было скорбным.

— Ваш муж… — продолжал Вебер. — Товарищ Харкус видел все собственными глазами…

— Это случилось неожиданно, — подхватил нить рассказа Харкус. — На самом повороте дороги выбежали детишки… Объехать их было просто невозможно… А у Хорста на голове даже не было каски…

Харкус прислонил венок к стене и протянул Кристе планшетку Хорста.

Криста смотрела на них широко раскрытыми глазами, но, казалось, ничего не слышала — ни шагов, ни голоса, ничего.

Похоронив мужа, Криста вернулась в Дрезден.

Летом 1955 года она снова стала работать в библиотеке швейной фабрики. Проработав полгода, перешла на работу в антикварный магазин. Позже она перешла работать в книжный магазин, потом в городскую, сельскую библиотеку, но нигде не задерживалась дольше года.

В душе у Кристы будто что-то оборвалось. Она потеряла почти всякий интерес к окружавшим ее людям.

Брат предложил ей работу у себя. Она согласилась. Выполняла у него секретарские обязанности, отвечала на письма, занималась расчетами. Клаус стал знаменит: ему заказывали проекты на строительство вилл, домов отдыха и производственных зданий. Не все давалось ему легко, так как не на все проекты удавалось получить официальные разрешения, но многое удавалось. У Клауса появились деньги.

Решающим для него оказался 1960 год, когда был утвержден генеральный план застройки города и многие проекты Клауса были приняты безо всяких изменений. Клауса пригласили работать в архитектурный совет, который руководил застройкой всего города.

Дрезден рос с каждым месяцем, но до строительства библиотеки дело все еще почему-то не доходило.

У Клауса появилось много новых друзей по работе. Вместе с ними он проводил и свободное время. Среди его лучших друзей были архитектор, врач и скульптор.

Криста всегда была с братом. Жизнь кружилась каруселью, но все как-то мимо нее. Она вращалась в кругу одних и тех же людей, и постепенно все стало однообразным. Криста хотела сойти с этой карусели, но не хватало сил.

В июне 1963 года она вернулась в город после очередной загородной прогулки. Брат остановил машину у ресторана, где они намеревались пообедать. В раздевалке Криста увидела Харкуса, который уже надевал фуражку. На лице офицера засияла радостная улыбка. Лицо у него было ясное и спокойное.

Криста хотела остановиться, но скульптор, схватив ее за руку, потащил в зал. Ей удалось лишь помахать Харкусу рукой.

Майор кивнул Кристе, махнул рукой ей в ответ.

Вечером вся компания собралась в доме у Клауса, чтобы повеселиться.

Спокойное и ясное лицо Харкуса стояло перед глазами Кристы. Она невольно вспомнила Еснак, тамошнюю библиотеку, располагавшуюся в деревянном доме. Ей приходилось самой носить туда воду, а зимой — уголь, чтобы натопить библиотеку. Теперь все это было далеко в прошлом.

Она подошла к бару и, налив рюмочку ликера, выпила. Потом Криста много танцевала с врачом, и бородатым скульптором, и даже с братом, подруга которого выпила так много, что ушла в спальню и там заснула.

В помещении было жарко. Мужчины сняли пиджаки и рубашки. Врач принес содовой воды и лил ее себе на спину и грудь.

— Ах, как я вам завидую! — воскликнула жена скульптора. — Как вам хорошо! Я тоже хочу содовой воды!

— Но сначала нужно раздеться, — предложил ей врач.

Жена скульптора, довольная, расхохоталась и начала раздеваться. У нее были крутые бедра и узкая талия.

Криста отчетливо помнит эту неприглядную картину.

В глазах у скульптора появился какой-то странный блеск. Он наполнил фужер коньяком и стал пить большими глотками. Коньяк лился у него из уголков рта, и капли поблескивали в бороде.

Встав рывком, скульптор быстро подошел к Кристе, держа в руках бокал с содовой. Схватив Кристу за ворот платья, он оттянул его и вылил воду ей за шиворот. Все громко засмеялись и зааплодировали.

Почувствовав на своем теле липкие руки скульптора.

Криста вскочила, хотела отбежать от дивана, но он крепко держал ее за платье. Она рванулась — платье затрещало — и она упала. Падая, ударилась головой о край стола и потеряла сознание…

И вот сейчас она лежит на деревянной кровати тетушки, наблюдает за игрой солнечных зайчиков на стене и вспоминает, вспоминает… Вспоминает Еснак с его деревянными домишками. Она смотрит в окно и видит за ним высокую темную стену соснового бора. Мысленно перед ее взором проходят лица людей, которых она давно не видела и о которых она давно не думала. И среди этих людей — Харкус.

Ранка, которая была у нее над левым глазом, благодаря стараниям врача довольно быстро заросла, остался едва заметный шрамик.

После злополучной попойки Криста уехала из города в Еснак, где в полку имелась вакантная должность библиотекаря. Вебер в письме написал ей о том, что у них открылась новая библиотека и они ждут ее. Криста захотела в ней работать.

Когда Криста вышла из леса на поляну, корзина ее была наполнена лисичками, а сверху лежало несколько белых грибов. Выйдя на поляну, она сняла с головы платок, повязала его на шею, затем расстегнула куртку и отряхнула ее. Захотелось присесть, выпить чашечку кофе, а уж потом идти домой. А вечером она решила пойти в кино или просто спокойно почитать.

По воскресеньям она всегда чувствовала себя одинокой, более одинокой, чем женщина, муж которой ушел на дежурство. С дежурства возвращаются на следующий день, а пока мужа нет дома, жена занимается хозяйством и детьми.

Когда Криста, отдохнув, пошла дальше, из леса вышел мужчина с рюкзаком за плечами и ружьем в руках. Мужчина шел, широко шагая и что-то громко насвистывая.

Это был Берт Харкус. Он первым увидел Кристу и пошел ей наперерез. Криста узнала его только тогда, когда он подошел к ней совсем близко — она впервые видела Харкуса в гражданском. Она остановилась поставила корзинку на дорогу.

— Криста! — воскликнул майор и рассмеялся. — Боги смилостивились надо мной и послали мне Диану. Нет ли у вас случайно чего-нибудь выпить? — Харкус кивнул на узелок, а сам снял с плеч рюкзак.

— Случайно я еще не выпила все, что у меня было, — засмеялась она.

— Счастливая случайность! Но имейте в виду: я еще не прочел книгу, которую вы мне дали. Не было времени, ну прямо-таки ни минутки! — начал оправдываться он, будто от этого зависело, получит он питье или нет.

Майор отошел в сторонку и, сев на траву, развязал рюкзак.

— Валеншток дал мне всякой еды: цыпленка, колбасу, хлеба, но ни капли жидкости. Решил отомстить мне за то, что я не остался у него. Присаживайтесь рядом, тут еды хватит на двоих.

Таким оживленным и веселым Криста еще никогда не видела Харкуса. Когда она хотела сесть, майор неожиданно воскликнул:

— Одну минутку! — Он вытащил из рюкзака салфетку и разостлал ее на траве. — Вот теперь, пожалуйста, садитесь!

— У меня в термосе есть горячий кофе.

— Мне все равно, лишь бы попить.

Криста протянула майору термос со словами:

— Только вы, наверное, не любите пить из термоса?

— Нет, почему же. — Он налил кофе в крышечку-стаканчик и сказал: — А вообще-то вы правы, я не очень люблю термосы. — Пил он маленькими глотками. — Есть товарищи, которые на дежурство таскают с собой термос. И на него они обращают больше внимания, чем на каску или противогаз. Лично на меня термос действует, как нарукавники. Вы знаете, что это такое? — И, хотя Криста понимающе кивнула, начал объяснять: — Это такие полурукавчики черного или серого цвета, которые натягивают на рукава. Их еще до сих пор используют в некоторых учреждениях. — Майор налил кофе в стаканчик и протянул его Кристе. — Но вы совсем ничего не едите. Возьмите чего-нибудь, Криста!

— Спасибо, но если бы был ножик…

— Нож у меня, конечно, есть, а вот вилки нет. — И майор, улыбаясь, ловко отрезал ломоть хлеба и, оторвав ножку цыпленка, протянул Кристе со словами: — Некрасиво, но лучше у меня не получается.

Несколько минут ели молча, поглядывая по сторонам. Вид у них был такой, будто они уже не первый раз вот так встречались на полянке в лесу.

Кристе сделалось грустно: как-никак они с Бертом знали друг друга двенадцать лет, а вот так, рядом, сидели впервые. И вполне возможно, что это в последний раз, так как через несколько дней она уедет в Дрезден и сама еще точно не знает, вернется ли сюда когда-нибудь.

Она смотрела, как быстро и ловко завязывал Харкус рюкзак. Когда-то давно он уже ухаживал за ней, и в его серых глазах можно было прочесть тоску. Правда, при неожиданных встречах он оживлялся, на лице появлялась радостная улыбка. С тех пор прошло двенадцать лет — срок немалый. Но вот в таком виде, без формы, без офицерской фуражки, она видела его впервые. Посчастливится ли ей еще раз когда-нибудь увидеть его вот таким: в охотничьей кожаной куртке, с двустволкой в руках, на которую он опирается, когда встает с земли? Быть может, ей уже никогда не удастся больше поговорить с ним о книгах, которые он брал у нее в библиотеке. Пройдет несколько минут, и они разойдутся каждый в свою сторону: он — в лес на охоту, она — в поселок, где будет в гордом одиночестве коротать воскресный вечер.

Харкус повесил рюкзак на правое плечо и, подав Кристе руку, помог ей подняться с земли.

Она посмотрела на него так, будто чего-то ждала. Лицо Кристы чуть-чуть загорело, бледным оставался только шрам над глазом. Лоб и подбородок немного поцарапаны ветвями. Свою длинную темную косу Криста, как обычно, забросила за правое плечо.

— Ну, что ж… большое вам спасибо за угощение, — поблагодарила она.

— А вам за кофе…

— Спасибо.

Рукопожатие Кристы было коротким, но крепким; она довольно быстро вытащила свою руку из его руки и, чуть помедлив, решительно повернулась кругом. Случайно она задела ногой корзину — на землю высыпались грибы.

Харкус присел на корточки и стал их собирать.

— Жаль, что рассыпались. Не поломать бы: каждый гриб какой красавец!

— Спасибо.

И Харкус снова заметил в глазах молодой женщины немой вопрос. Он сказал:

— Я, право, не знаю, какие у вас на сегодня планы, но хочу спросить: вы когда-нибудь бывали на охоте?

Она покачала головой.

— Если хотите, — продолжал Харкус, — можете пойти со мной, припасов нам хватит. Вот только вечером холодно станет…

— Меня нигде не ждут, так что я свободна.

— Тогда в путь! — Он с облегчением улыбнулся. — Посмотрю, не принесете ли вы мне счастья, охотничьего счастья.

— А если?..

— Тогда я вас всегда буду брать с собой на охоту.

— Я не против.

Харкус взял в руки ее корзинку с грибами.

— Нет-нет! — проговорила она, отбирая у него корзину. — С вас сегодня довольно и вашей ноши.

— Почему именно сегодня? — Майор вспомнил, как несколько дней назад они вместе шли от казармы до общежития и она несла книги.

— И если можно, — попросила она, — не идите так быстро.

Майор пошел медленнее, так что они оказались рядом, плечом к плечу. Харкус удовлетворенно кивнул и засвистел первый пришедший на память мотив.

Возвращаясь домой с футбольного матча, Курт Вебер встретил секретаря партбюро Кисельбаха с женой и дочкой. Они пошли обходной дорогой и не спеша пришли к дому Вебера. Решили посидеть в комнате. Поднесли стол к открытому окну, под которым росли великолепные георгины. Ильзе занялась приготовлением кофе, а жена Кисельбаха послала свою дочку в кондитерскую за пирожными.

Мужчины сидели и разговаривали. В основном речь шла о делах полка.

— Тебе следовало бы прочитать нам доклад о состоянии боевой готовности части, — предложил Курту Кисельбах.

— Я согласен.

Они немного помолчали, затем Курт сказал:

— Вот только не знаю, правильно ли именно так ставить вопрос. Я думаю, что нужно сосредоточить основное внимание на повышении боевой готовности полка, В этом направлении всегда можно и нужно работать. Но, как я полагаю, нельзя ограничиваться общими фразами. Необходимо указать конкретные пути и методы этого повышения.

— Хорошо, а я с твоим докладом ознакомлю членов партбюро.

Курт понимающе кивнул.

— В докладе должны быть цифры, факты, доказательства.

Женщины начали накрывать на стол. Через несколько минут Ильзе включила радио и пригласила всех к столу. Ели с большим аппетитом и так оживленно беседовали, что порой заглушали радио. Разговоры несколько поутихли лишь за сладким. После обеда детишки пошли в сад посмотреть на кроликов.

— А куда сегодня делся Берт? — поинтересовалась Ильзе.

— Берт? А его сегодня вообще никто не видел, — ответил ей Курт.

— Наверное, он устроил себе настоящий выходной, — заметил Кисельбах.

— Выходной, когда другие работают?!

— Может, он в лес пошел? — предположил Курт.

— Ах, да! — воскликнул Кисельбах. — Он ушел на охоту. Точное его местонахождение известно лишь шоферу.

— Вряд ли шофер знает это. — Курт с сомнением покачал головой.

— Может, он просто-напросто хочет от нас отдохнуть, — сказала Ильзе. — На охоте человек как раз остается наедине с самим собой.

— Наедине с самим собой? — удивилась фрау Кисельбах, отпив глоток кофе из чашечки. — Я, например, видела, как Криста Фридрихе пошла в лес. Значит, о том, где находится Харкус, знает не только его шофер.

— Ну и что? — Ильзе встряхнула головой. — Если они вместе, то им вовсе не плохо. Люди они свободные, так что ничего предосудительного в этом нет. — Ильзе встала и начала убирать со стола посуду. Она знала, что много лет назад Берт ухаживал за Кристой, у которой не было недостатка в женихах. Однако после Хорста она так и не вышла замуж, быть может, потому, что ждала Берта. Ильзе было нетрудно представить себе Кристу рядом с Бертом. Она считала, что женитьба не только не повредила бы ему, а, напротив, даже как-то смягчила бы его.

В кофейнике еще осталось немного кофе, и Ильзе налила фрау Кисельбах еще одну чашечку.

Кисельбах рассказал, что водитель командира полка должен будет заехать за Харкусом, остановиться на перекрестке просек и трижды посигналить.

— Вон оно что! — хмыкнул Курт. — А что, если он нам самим понадобится?

— А действительно, не устроить ли нашему командиру полка маленькую частную тревогу? — Кисельбах ехидно рассмеялся. — Вот посмотрим, как быстро он окажется в полку. Ну так как? Позвонить и вызвать? — Капитан встал.

В этот момент Ильзе подсунула капитану стопку грязной посуды и сказала:

— Если вам скучно и нечего делать, займитесь-ка лучше мойкой посуды.

Вебер невольно вспомнил свой разговор с женой, который произошел у них в четверг вечером, когда она сказала ему: «Не оставляй его одного» — и при этом очень строго и внимательно посмотрела на него.

— Видишь ли, — начал Кисельбах, — твоя супруга…

— Минутку спокойствия! — Вебер подошел к радиоприемнику, прислушался к тому, что говорил диктор.

«…В районе Тюрингии проводятся маневры стран — участниц Варшавского Договора. В них принимают участие штабы и соединения польской и чехословацкой армий, Советской Армии и Национальной народной армии ГДР. На маневрах будут отрабатываться вопросы взаимодействия объединенных вооруженных сил социалистических стран. Воинские части и соединения уже прибыли в район учений, где встретили самый дружеский прием у населения республики», — закончил читать диктор.

Забрав грязные чашки, Вебер направился на кухню. Вслед за ним вышел и Кисельбах.

— Видимо, нечто подобное «Квартету», — сказал капитан, когда они остались вдвоем.

— Вряд ли, — заметил Вебер. — Похоже, это более внушительное по размаху.

— Вот твой доклад и окажется очень своевременным, — сказал капитан.

Вебер ничего не ответил. Он вспомнил свой разговор с Бертом, который как раз тогда упомянул об этих маневрах. Но тогда это было всего лишь предположение, а сейчас — уже факт. И хотя сообщение о маневрах диктор зачитал спокойным голосом, Вебер, Кисельбах и их жены восприняли его с волнением. Кому-кому, а им было прекрасно известно, какая кропотливая и напряженная работа стоит за скупыми и строгими словами сообщения. Для женщин и детей это будет связано с ожиданием своих мужей и отцов, которые, к счастью, вернутся живыми и здоровыми, потому что все бои и сражения, какие разыгрываются на местности, бывают бескровными и не требуют человеческих жертв.

Почти два часа Берт и Криста неподвижно сидели в укрытии, но, как назло, не видели никакой дичи. Берту даже ни разу не пришлось поднять ружье.

Криста, получив разрешение Берта разговаривать, тихо-тихо расспрашивала его про охоту и про Дрезден, откуда он приехал всего неделю назад.

Харкус так же тихо отвечал ей, а о Дрездене рассказывал с таким же жаром и воодушевлением, как в свое время это делал брат Кристы.

Потом они немного помолчали. В лесу по-прежнему было тихо и тепло, пахло прелыми листьями.

Когда Криста поднимала голову вверх, она видела над собой широкую крону сосны, стоявшей несколько в стороне от леса и походившей на командира перед строем солдат.

Берт неподвижно сидел рядом с Кристой, подпирая подбородок руками, жадно вглядываясь в чащу смешанного леса. Время от времени он, чтобы не задремать, протирал глаза руками.

Он, который взбудоражил целый полк и даже почти весь поселок, сидел рядом с этой молодой женщиной тихий и молчаливый. Во время предыдущей встречи он пообещал Кристе, что она услышит о нем еще не раз и не такое. И она действительно много слышала о нем и в самой библиотеке, и в поселке. Одни говорили, что Харкус хочет выслужиться, чтобы заработать себе орден на грудь, другие, напротив, одобряли его действия, радуясь, что наконец-то над полком повеял свежий ветер. Однако большинство женщин неодобрительно отзывались о действиях майора Харкуса.

Все эти разговоры о новом командире полка еще больше разжигали любопытство Кристы. За несколько дней Харкус восстановил против себя почти всех офицерских жен и большое число самих офицеров. Как ни странно, сторонниками майора Харкуса оказалось большинство рядового и унтер-офицерского состава полка.

А теперь вот Берт как ни в чем не бывало сидит в лесу с Кристой. Ему очень захотелось вздремнуть, он уснул. Криста получила возможность спокойно и без помех разглядывать его голову: коротко подстриженные густые волосы, примятые, словно обручем, фуражкой, прямой тонкий нос, слегка загорелая кожа лица, не совсем чисто выбритая над верхней губой и около ушей.

Что она знала о нем? Почему он выбил полк, да и поселок из обычного, размеренного ритма жизни? Какой необходимостью вызвано то, что офицеры вот уже более недели с раннего утра и до позднего вечера не покидают расположения части, появляясь дома только ночью, но и тогда их часто поднимают по тревоге? Зачем посыльные и ординарцы, бегая ночами по улицам поселка, пугают стуком своих сапог местных жителей? Почему вдруг выходной день превращается в самый обычный рабочий день? С какой целью так поступает майор Харкус? И почему почти никто из сослуживцев не понимает его? Неужели он не может объяснить им целесообразность своих действий? Или они просто не хотят его понять? Но ведь до сих пор они не относились к тугодумам. Ни, например, Вебер, ни Пельцер, ни Кисельбах. Однако нового командира защищают солдаты и унтер-офицеры: Цедлер, Рингель, Грасе и Каргер. И даже Титце, которому Криста позавчера отослала несколько книг в госпиталь, на стороне Харкуса. Что, Харкус умнее и дальновиднее остальных офицеров? Или остальные для него вообще ничего не значат?

Криста не понимала Берта. Она чувствовала, что слишком мало знает Харкуса и почти не знакома с жизнью полка, хотя уже два года работала в полковой библиотеке; но уже в среду, когда Криста рассказала Берту о слухах, которые о нем ходят, она фактически встала на его сторону.

И вот сейчас он сидел рядом с ней и, глубоко вдыхая лесной воздух, дремал. Легкий ветерок приносил из чащи запахи леса.

Неожиданно Берт проснулся и открыл покрасневшие со сна глаза.

— Не скучно? — взглянул он на Кристу.

Она покачала головой и спросила:

— Устали?

Он вздохнул:

— Водка, которой меня сегодня угощали, — слишком крепкий напиток, а, откровенно говоря, устал я порядочно за неделю.

— Да, я слышала.

— Правда?

Криста накрутила на палец кончик своей косы.

— В библиотеку приходят разные люди, и некоторые из них кое-что рассказывают…

Криста выпустила из рук косу, но через секунду снова взяла ее. Со стороны она похожа на знакомую Анну, когда та утром сидит на краю кровати и заплетает косу, держа в зубах шпильки. Волосы у нее тоже темные, только не такие длинные, как у Кристы.

— И что же говорят эти некоторые? — поинтересовался Берт.

Криста задумчиво посмотрела на Харкуса, и он почувствовал, что она не решается отвечать.

— Видимо, ничего хорошего не говорят, — заметил он.

Она пожала плечами:

— Я не знаю, что вы считаете нехорошим.

Криста припомнила некоторые высказывания, а сама при этом наблюдала за выражением его лица и глаз. Глаза у Берта стали строгими, углубилась складка на лбу. Харкус уже не улыбался, как в прошлый раз, когда она рассказывала ему, что о нем говорят в поселке. Правда, он и сегодня ничего не стал уточнять.

«Наверное, было бы лучше, если бы я ничего ему не говорила», — подумала Криста.

В среду, слушая Кристу, он еще смеялся. Но с тех пор прошло четыре дня, и он уже ведет себя иначе. Все эти слухи и разговоры в какой-то степени отражают общественное мнение. Они напоминают ему о ситуации, которая создалась в полку, из которой он в настоящее время пока еще не нашел выхода.

Выслушав Кристу, Берт медленно сказал:

— Хорошего в этих разговорах мало.

— Лучше бы я вам ничего не говорила, — расстроилась она.

— Это почему же?

— Наверное, испортила настроение на весь вечер и к тому же… Хотя я не знаю… — Она передернула плечами. — Я и правда не знаю, кто прав и в чем тут, собственно, дело. Знаю только одно: с тех пор как я здесь, такого напряжения еще не было. В полку и поселке все накалены. В природе так бывает перед грозой: вот-вот начнется ливень и грянет гром. — Она подперла подбородок руками и, хотя не смотрела на Харкуса, чувствовала на себе его взгляд.

— Конечно, — произнес он.

— Что конечно?

— Везде, где я сегодня появляюсь, проявляют заботу и беспокойство о полке. Сначала Валеншток, теперь вот вы…

— Ну и что? Разве вы не можете ошибиться в чем-нибудь?

— Могу, и еще как! Я вижу, мне еще за все придется расплачиваться. — Берт старался говорить легким, непринужденным тоном.

Криста бросила на него беглый взгляд и заметила, что на лицо его снова легла тень озабоченности.

— Не понимаю вашего спокойствия, — сказала она, отпуская косу, которая тяжело упала по спине вниз.

— Знаете, Криста, грозы я не боюсь с детских лет. Не такая уж она страшная. Подчас сильный ветер наносит гораздо больше вреда. Гроза, по крайней мере, очищает воздух.

— Конечно, сравнение довольно поэтическое. За что же выступаете вы: за грозу или ветер?

Берт рассмеялся весело и непринужденно.

— Мои планы, — продолжала Криста, — вы тоже перечеркнули.

— Мне очень жаль. А вы какого мнения придерживаетесь?

— Никакого.

— Почему же никакого?

— Потому что… Мне кажется: все то, что вы делаете, видимо, необходимо сделать.

— Разумная мысль. — Берт кивнул и на миг опустил глаза. — Тогда почему же другие не думают так, как вы?

— Что вам сказать? Быть может, потому, что они знают больше, чем я. Собственно говоря, я вообще ничего не знаю. Например, не понимаю, зачем нужны все эти тревоги, тренировки и все эти… — она замолчала, подыскивая нужное слово, — эти споры и трения.

— Понятно.

Постепенно землю окутывала темнота, предметы теряли свои обычные очертания. Светлым оставалось только одно небо.

Харкус достал из рюкзака бинокль и, приложив его к глазам, долго осматривал лесную опушку.

Криста в душе сердилась на себя за то, что начала разговор о полке. Когда Берт пригласил ее с собой на охоту, она очень обрадовалась. Но почему? Чего ждала она от этого вечера? А сейчас рядом с ней был прежний Харкус, мрачный и молчаливый. В этот момент Криста казалось, что все, кто осуждал Берта, видимо, правы. Он действительно не считается ни с кем. К тому же он не верит женщинам, иначе не ходил бы до сих пор в холостяках.

Криста взглянула на Берта, который все еще всматривался в темноту леса, и невольно подумала о том, что она довольно часто встречалась с Бертом, но почти все эти встречи были чисто случайными и ничего не дали ей. Через несколько дней она уедет отсюда и уже, видимо, никогда больше не вернется. Так стоит ли сейчас ломать себе голову над тем, чью сторону она поддерживает?

Криста посмотрела на часы, но в темноте не рассмотрела стрелки. Она охотно вернулась бы сейчас в поселок, в свои маленькие две комнаты, но одна она не найдет дороги. Так далеко в лес она еще не заходила, а просить Берта проводить ее не хотелось, потому что тогда ему пришлось бы бросить охоту.

Вдруг Харкус опустил бинокль и подвинул к себе поближе ружье.

— Хотите посмотреть в бинокль?

Приложив бинокль к глазам, Криста увидела, как лес темной массой сразу же приблизился к ней, можно было различить даже отдельные деревья.

— Может, вы проголодались? — спросил он.

Криста опустила бинокль и подумала: «Он не хотел ссориться со мной».

Берт вынул из рюкзака сверток с провизией и положил на пенек. Закончив есть, он сказал:

— Жаль, что я до сих пор не прочел книгу, которую вы мне дали, а то сейчас мы с вами поговорили бы о ней. Посмотрите на небо и скажите, что вы там видите?

— Темные кроны деревьев над головой, а дальше — звезды на небе. Млечный путь… В одной своей книге киргизский писатель Чингиз Айтматов пересказал старинную легенду. Вот она. Подошел первый день жатвы. Собрав урожай, жнец пролетел по небу, гордый своей работой. Под мышкой он нес сноп. Урожай был большим, и жнец по дороге терял зерна. Так на небе появилась широкая светлая полоса.

— Я слышал другую легенду, по которой Геркулес пролил молоко на небесах, создав тем самым Млечный путь. Но легенда о жнеце мне нравится больше, так как в ней действует человек, а не бог.

— Да, — согласилась Криста и вкратце пересказала Берту содержание книги Айтматова, где автор описал жизнь одной семьи, которой война нанесла неизлечимые раны.

Берт поинтересовался, знают ли об этой книге другие читатели библиотеки.

— Да, я выступала на читательских конференциях: один раз — перед женами офицеров и два раза — перед солдатами.

— И всегда вы говорили о жертвах и страданиях?

— Разумеется. Я рассказывала о людях, которые пережили войну, стали героями… — И тут она замолчала, почувствовав в его вопросе упрек.

— И чего вы этим достигли? Ну, возьмем жен офицеров, что им дало ваше объяснение?

«Интересно, почему он спрашивает об этом?» — Криста вспомнила, как после читательской конференции она шла домой вместе с женщинами, которые приходили на обсуждение книги. По дороге в поселок все молчали, потом попрощались и разошлись.

На конференции в основном речь шла о мужчинах и детях. Говорили о том, что дети скоро подрастут и могут не успеть мирно пожить, как разразится новая война, И первыми на нее уйдут мужчины, а за ними последуют их сыновья, и кто знает, вернутся ли назад, в родной дом.

Последней спутницей Кристы в тот вечер была фрау Вебер, которая довела библиотекаршу до самого дома.

Перед калиткой фрау Вебер сказала:

— Меня удивило настроение женщин… Хотя, откровенно говоря, что-то сегодня было сделано не совсем так…

Криста не успела взять под защиту ни книгу Айтматова с ее героями, ни жен офицеров, потому что фрау Вебер уже направилась к своему дому.

Харкус еще долго расспрашивал Кристу о том вечере, пока не понял того, что хотел понять. Затем тихо, но убежденно произнес:

— Ильзе была совершенно права. Если жены офицеров ушли с читательской конференции в подавленном настроении, то нет ничего удивительного в том, что все они будут постоянно злиться, когда в полку объявляют тревогу. Они будут недовольны теми, кто требует от их мужей больше, чем, по их мнению, нужно. Они выступят против любого мероприятия, которое заставит их мужей покинуть дом. Мужья же, вольно или невольно, поддаются настроению своих жен и подчас сами начинают думать о том, что они и так очень многое сделали, а от них требуют еще чего-то.

— Теперь я начинаю кое-что понимать, — после долгой паузы продолжал он. — Некоторые вопросы военной темы в художественной литературе вы осветили не совсем удачно на своей читательской конференции. И не только на конференции жен офицеров… Скажите, а Вебер знает эту легенду?

— Какую легенду?

— О жнеце.

— Думаю, что нет. Жаль, конечно, что вы сами не прочли книгу, а то бы вы точно сказали, что именно я сделала не так.

Берт усмехнулся. Он попытался разглядеть выражение лица Кристы и не мог: было настолько темно, что он видел только овал ее лица.

— Может, мне и без этого удастся вам все объяснить, — начал Берт. — На читательской конференции вы главное внимание сосредоточили на жертвах и страданиях, которые несет война. Вы, конечно, правы, война требует и того и другого, но нельзя же говорить только об этом. Если слишком много говорить о страданиях, можно сделать людей пассивными. Нам необходимо говорить о более важном: о том, что войну можно предотвратить. Хотя мы достаточно сильны, но мы можем стать еще сильнее, и для этого каждый из нас должен сделать все от него зависящее. Сделать это, разумеется, нелегко, для достижения такой цели требуется мужество и героизм. И нелегко потому, что это мужество и героизм нужно проявлять каждый день. Сейчас, в мирное время, мы должны учиться. Чем лучше мы подготовимся к войне, тем больше у нас будет возможностей предотвратить новую войну. А какая может быть подготовка без тревог и учений? Кроме физической подготовки солдат должен быть подкован политически. Именно поэтому на любом занятии, будь то политзанятие или какое другое, будь то читательская конференция или простая беседа, необходимо воспитывать у солдат и офицеров чувство уверенности в собственных силах. Теперь вы понимаете, какую ошибку допустили?

Харкус замолчал и впервые за целый день вдруг почувствовал, что пришел к твердому убеждению: он действовал совершенно правильно. Уж теперь-то он сможет убедить Курта. Уж теперь-то он не пустит на самотек работу полковой библиотеки или клуба.

— Ну что же, пора и об охоте подумать, — произнес Берт, помолчав минуту.

— Вы еще надеетесь на успех?

— Вечер только начался, а вы обещали принести мне охотничье счастье. Или вы хотите уйти?

— Нет, нет.

— А вы не озябли?

Криста покачала головой.

Однако Харкус не поверил ей. Он полез в рюкзак и, достав плащ-палатку, накрыл ею ноги женщины.

Кристе такая заботливость пришлась по душе: ее уже давно никто не спрашивал, не озябла ли она.

В поселок они вернулись часа в два ночи. Ни в одном окне не было видно света. Где-то спросонок негромко залаяла собака, затем лай перешел в ворчание, но скоро и он прекратился. Небо над казармой оставалось светлым.

— Нужно идти на цыпочках, — тихо сказала Криста, — а то мы переполошим весь поселок, не правда ли?

Они тихо перешли улицу. Возле дома, где жила Криста, остановились.

Берт снял с плеча рюкзак и, достав из него большой кусок мяса дикого кабана, которого ему посчастливилось убить, протянул Кристе.

— А что же вам останется? — спросила она, не решаясь взять мясо.

— Я себе оставил другой кусок.

— Я возьму, но только при условии, что вы отужинаете у меня.

— Когда прикажете?

— Не будем откладывать в долгий ящик. Ну, например, завтра вы не пойдете ужинать в столовую, а поужинаете у меня. Вам ведь все равно…

— Нет, мне далеко не все равно. Я надеюсь, что вы готовите вкуснее…

— Тогда в семь часов, хорошо? — сказала Криста, чувствуя, что Берт еще колеблется. — Если вам не очень удобно в семь, можете прийти в шесть.

Берт засмеялся:

— Не знаю, смогу ли я быть пунктуальным. Дело в том, что на завтра у меня очень много работы.

— Ничего, я подожду.

Они договорились встретиться ровно в семь. Только после этого Криста взяла мясо кабана. Харкус надел рюкзак, взял ружье.

— Благодарю вас за приятно проведенный вечер, — сказала Криста.

— А я благодарю вас за то, что вы принесли мне охотничье счастье.

— Может, и еще когда-нибудь принесу?..

— До пятницы вряд ли.

— Почему именно до пятницы?

— Ведь вы собираетесь ехать в Дрезден?

— Да, собираюсь.

— Тогда до завтра.

— Хорошо. Я жду вас.

Криста ушла, а Харкус стоял и смотрел ей вслед, хотя ее почти не было видно в темноте.

Войдя в дом, Криста подошла к окну и увидела, что Берт уже в конце улицы.

«Интересно, откуда он узнал, что я собираюсь ехать в Дрезден? — думала, не отходя от окна, Криста. — Я ему об этом не говорила. И почему он заговорил об этом?»