03 августа 2002 года Военный аэродром Десять километров восточнее Варшавы

Аэродром находился под контролем частей безопасности вот уже третьи сутки…

Собственно говоря, в России (а Польша как бы то ни было была ее частью) офицеры придерживались правила "гусары газет не читают", что приводило в бешенство представителей самых разных общественных групп (в основном связанных с заграницей) пытающихся на что-то распропагандировать нижних чинов и офицерский корпус. Не раз и не два таким горе-пропагандистам, околачивающимся у КП или в тех местах, где собираются после службы офицеры элементарно били морду.

Каждый офицер, выражающий согласие служить в Виленском крае (полтора денежных довольствия и полторы выслуги лет, потому как военное положение) отчетливо понимал, на что он соглашается. Поляки были странным, часто совершенно непонятным для русских народом — они взрывались от таких вещей, на что русский просто не обратил бы внимание. То, за что в России просто набили бы морду, попинали ногами и забыли — здесь представлялось ни много, ни мало — оскорблением нации. Вот ведь размах — нации!!! Если русский полициянт остановил на дороге вдрызг пьяного пана, стреляя по колесам — это повод для митинга. Если как сейчас — произошло подозрительное, непонятное убийство — это вообще спичка, поднесенная к бочке с порохом. Усугубляло ситуацию то, что польские семьи, которым надоедало жить на бочке с порохом, просто снимались со своих мест и уезжали вглубь России. А те в России, кто алкал демократии и четыреххвостки[33] — наоборот, по тем или иным причинам оказывались в Виленском крае, в Польше. Кому-то надоело отмечаться у исправника, кто-то всерьез рассчитывал на то, что рано или поздно Польша освободится от русского ига, изгонит со своей земли оккупантов и превратится в цивилизованную страну, с демократией. Тем более — что история Польши давала надежду на такую демократию, какой в современном мире не было нигде, даже в САСШ[34]. Вот так и получалось — что в Польше скапливались самые анархичные и ненавидящие власть люди, какие только находились по всей Великой Руси.

Капитан армии Его Величества Константин Терентьевич Дмитрюк, в отличие от многих других офицеров и нижних чинов даже во время рокоша, когда аэродром был в бестолковой, надо сказать, "дырявой" осадке, ночевал в городе, показывая тем самым свой гонор и молодецкую удаль. В городе как начался рокош, было неспокойно, ночью стреляли — но это его мало волновало, ибо командир части с началом беспорядков разрешил всем военнослужащим, в том нижним чинам постоянное ношение оружия в том числе — за пределами части. Собственно говоря — постоянное ношение в условиях военного положения не нуждалось в дополнительных разрешениях, оно и так было прямо предписано — но на практике многие командиры частей в мирное время приказом по части обязывали нижних чинов сдавать оружие по выходу из воинской части. Срабатывал неискоренимый принцип "как бы чего не вышло" — не прокатывал он только с офицерами, для которых требование сдать оружие, было равносильно требованию снять с формы погоны.

К КП части Дмитрюк подъехал на велосипеде — городок был недалеко, всего-то три километра — и это расстояние он каждое утро преодолевал на своем железном коне, не только добираясь до части, но и делая зарядку. В этот раз пришлось ехать, оглядываясь — полицейских постов на трассе не было, то и дело по ней на огромной скорости проносились машины с зажженными фарами — опасаясь обстрела, все ездили как… ужаленные. На дорогах теперь был полный бардак, спокойно только там, где успели выставить посты, а таких мест было немного, армия шла вперед, а жандармерия запаздывала, и между ними был немалый разрыв.

КП полка встретил выдвинутыми вперед дозорами на боевых машинах пехоты, хмурыми, прячущимися под дождевиками от то и дело накатывающей мелкой мороси нижними чинами, настороженными, ведущими наблюдение и не выпускающими из рук оружие. Тут же, военные инженеры в спешном порядке укрепляли периметр части — одну линию окопов открыли еще вчера, сейчас землеройные машины спешно трудились над второй — а первую укрепляли сложенными из бетонных блоков временными фортификационными сооружениями. Если не взбунтуются "тяжелые" части, в руки восставших не попадет тяжелая бронетехника — такой линии обороны периметра должно хватить…

Получилось все как всегда — мы так ничему и не научились, несмотря на многочисленный опыт предыдущих восстаний. Митинги с требованием покарать виновных в убийстве какого-то польского профессора переросли в массовые беспорядки, как-то разом в руках у митингующих появилось оружие. Большая часть полициянтов трусливо разбежалось, меньшая часть — примкнула к восставшим. По слухам — из страны убежал король, бросив Польшу на произвол судьбы. Чего-то подобного и стоило ожидать от этого монарха, сибарита и сластолюбца, абсолютно не приспособленного к управлению государством. Ходили и слухи, что наследника престола, цесаревича Бориса видели в рядах митингующих.

Военные части, расквартированные в Виленском крае, делились на две неравные части. Территориальные — скомплектованные из поляков — утратили боеспособность. Часть "солдат" просто разошлись с оружием по домам, часть примкнула к митингующим, часть — бросились под защиту русских частей, опасаясь быть разорванными разъяренной толпой. Только в одном случае командир части дал приказ открыть огонь на поражение по лезущей на охраняемой периметр вооруженной толпе — сейчас он держался в периметре. Пути к отступлению он себе отрезал…

Потом вошли русские части, тяжелые бригады и казаки — после чего большая часть "гвардейцев людовых", жолнеров недоделанных просто бросились бежать.

Снова тот же идиотизм… Тот же самый русский неискоренимый идиотизм. Мы никак не можем понять одной простой вещи: для среднестатистического поляка другой поляк — это, прежде всего поляк, и только потом — изменник, заговорщик, нарушитель периметра и так далее. Поляк — если не произойдет чего-то экстраординарного — никогда не станет стрелять в другого поляка. Русский в русского — станет, русские мыслят по-другому, для русского нарушитель есть нарушитель, а приказ "огонь на поражение" есть приказ, долженствующий быть исполненным. А поляк в поляка стрелять не будет.

Так получилось, что на их аэродроме — большом летном поле первого класса, с тремя бетонными ВПП, способными принимать все типы самолетов — скопились почти все, кто в обстановке разбушевавшегося людского шторма видел спасение в русских военных. При помощи имеющихся на аэродроме частей — случись в первый день бунта штурм аэродрома, они не продержались бы ни часу — но тут начали подходить кадровые части, с техникой, с русским личным составом. Потом поступила команда из Генерального штаба — обеспечить периметр аэродрома, начать процесс эвакуации. Первым делом отправили семьи офицеров и нижних чинов, потом — остальных, кто скапливался у КП военной базы в надежде на помощь и защиту. Эвакуация означала, что готовится силовое подавление мятежа — но приказа почему-то не поступало. Тем не менее — на аэродром прибыли три тяжелых военно-транспортных самолета, на них доставили дополнительный личный состав, спецоборудование и немного припасов. Самолеты сразу загнали в капониры, о том кто на них прилетел и с какими задачами — личному составу части не сообщили.

Потом сообщили, что к аэродрому идут русские части, вошедшие со стороны Буга, а уже через несколько часов они были у аэродрома, по пути так и не встретив более-менее серьезного сопротивления. На этом осада закончилась.

Предъявив офицерскую книжку и вложенный в нее пропуск, капитан Дмитрюк попал на охраняемую территорию — территорию полка. После эвакуации гражданских порядка на территории стало побольше, полк уже не походил на гигантский табор — но все равно ему, кадровому офицеру, привыкшему к идеальному порядку, к тому, что даже брошенный на газон окурок является поводом для дисциплинарного взыскания — видеть то, что происходило сейчас было больно. Например, офицеры части пытались создать на территории перед штабом что-то типа японского сада камней на русский манер, подстригали газоны, планировали местность, выкладывали узоры из морской гальки и угловатых валунов, занимались этим в свое свободное время не один год… Теперь идеально подстриженные газоны, равно как и выложенные вручную дорожки были разворочены гусеницами, на месте главной скульптурной композиции из камня угловатой прямоугольной глыбой высился контейнер с аппаратурой спутниковой связи, а у входа в здание штаба кто-то небрежно смел в две большие кучи весь мусор — и как насмешку поставил возле каждой из куч по одному вооруженному часовому из прибывших на усиление частей.

Часовые майору честь не отдали. Ну, полный бардак. Подавив гнев, он шагнул в здание штаба части…

Офицерское собрание вел полковник Смирницкий, командующий полком ПВО, ракетчик, командующий летчиками.[35] Когда Смирницкий только занял должность комполка, многих это возмущало — но потом, своим неизменным профессионализмом, также и беспристрастностью он доказал право командовать полком и заслужил уважение своих подчиненных. Не последнюю роль в этом играл его товарищ (заместитель, если называть на армейский манер), майор Федорченко, один из немногих истребителей ПВО, имеющий опыт работы по реальной цели. Сейчас, во время рокоша полковник Смирницкий проявил себя и как дипломат — расположение полка так и не пытались штурмовать, только обложили со всех сторон, а как началось наступление — разбежались. И как хозяйственник — аэродром работал с нагрузкой, превышающей максимальную, превратившись в гибрид летного поля и склада.

— Господа офицеры, внимание! — Смирницкий начал без предисловий, не дожидаясь, пока последние офицеры рассядутся на собранных со всей части раздрызганных стульев — сегодня, примерно в двенадцать ноль-ноль ожидается Высочайший визит, борт-1 будут сажать на наше поле. Сегодня утром я прошелся по территории — в цыганском таборе и то меньше срача! Поэтому — мобилизуем всех свободных нижних чинов — и на уборку территории! Все свободные от дежурств офицеры — организуют процесс и отвечают за него. В одиннадцать принимать буду лично я, фронт работы получите у Балакина. Вопросы?

— Господин полковник, а почему вчера не известили? — спросил кто-то из молодых

— По кочану — исчерпывающе ответил полковник — если такой умный, твой сектор будет перед штабом, там, где господа офицеры, и местные и приезжие изволят курить. Не дай Господь, хоть один окурок найду. Все, приступаем!

Первый борт — тяжелый грузовик-шестидесятитонник Юнкерса приняли в десять ноль-ноль, на нем прибыли офицеры Гвардии и часть ЕИВ Конвоя. Визит был большой неожиданностью и для них, потому как у них не было даже нормальных карт местности. Выгрузив из объемистого чрева грузовика две автомашины и немалое количество каких-то кейсов, они начали устанавливать какие-то приборы, по-видимому сеть контроля периметра, широкополосные подавители радиосигналов, чтобы никто не смог привести в действие радиовзрыватель и приборы "Антиснайпер", позволяющие определить снайпера по блеску оптики. Члены антиснайперских групп, спешно надевая снаряжение, начали занимать позиции на диспетчерской вышке и крышах зданий части. Они были вооружены четырехлинейными винтовками, стоящими на треногах, напоминающих пулеметные. Эти треноги прибивались к любой поверхности строительными дюбелями, давая винтовке жесткую опору, а сами винтовки позволяли поразить одиночную цель на расстоянии два с половиной километра.

Офицеры части продолжали героически убирать накопившийся за время беспредела срач на территории, матерясь последними словами и подпрягая всех свободных нижних чинов, которые только появлялись в поле зрения.

Примерно в одиннадцать ноль-ноль один за другим сели еще три грузовика — на двух находились бронемашины, на одном — лимузины Императорского конвоя. Их было пять. Полковник Смирницкий, как и обещал утром — пошел принимать работу по уборке территории, щедро карая невиновных и награждая непричастных.

Примерно в одиннадцать-тридцать Борт ВВС-1 вошел в польское воздушное пространство, сопровождаемый истребительным эскортом…

— Внимание, Борт-один входит в сектор снижения. Руководитель дальней зоны Борт-один сдал.

— Подтверждаю, Борт-один в секторе снижения, начал первый разворот — подтвердил второй диспетчер.

— Доклад от Тигра-главного, посадочный сектор чист. Глиссада свободна

— Руководитель ближней зоны Борт-один принял! Всем Тиграм — очистить посадочный сектор. Вывести их в эшелон пять — два нуля, держать эшелон, не выходить за пределы сектора.

— Есть! Тигр-главный, вам изменение эшелона. Новый эшелон пять — два нуля, курс девяносто, не выходить за пределы сектора.

— Тигр-главный принял, выполняю.

— Диспетчеру СДП — доклад!

— Господин майор, подтверждаю, посадочная зона свободна.

Руководитель полетов, полковник Быкадоров, старший дежурный офицер, он же начштаба базирующейся здесь эскадрильи ПВО пристально всматривался в экран, выдающий информацию по движению Борта-один. Что-то ему не нравилось — вроде как Августейшую особу везут, а пилотирует — как простой пацан, даже хуже — башку оторвать за такой пилотаж, он что — на истребителе?! Второй поворот кое-как выполнил, третий… Б…ь, там что вообще творится?

— Руководитель посадки, что там у тебя делается? — резко спросил Быкадоров, глядя на маневры первого борта и убедившись в обоснованности своих подозрений — у тебя борт едва не вышел за посадочный сектор, ты что — не видишь?! Запросить борт, немедленно!

— Есть! Борт-один, я Двина, вы отклонились от глиссады…

Борт-один не отвечал — и у дежурного офицера, выполняющего сегодня функции руководителя посадки (так он был штурманом авиаэскадрильи) по спине пробежал холодок

— Борт-один — я Двина, немедленно выйдите на связь!

Слово "немедленно" в авиации особое — если летчик слышит "немедленно" — то это означает именно немедленно и ничто другое. При современных скоростях, расстояние между жизнью и смертью разделяет порой секунда.

Борт-один снова не ответил — а через секунду произошло такое, отчего захолодела спина уже у всех летных офицеров, находившихся на КП эскадрильи.

— Сваливание! — закричал кто-то — они вышли за пределы глиссады! Они не попадают в створ!

— Вертикальная пять, увеличивается!

Руководитель полетов, опытный и много повидавший офицер переключил управление на себя.

— Борт-один! Я Двина! Ниже глиссады! Ниже глиссады!!! На оборотах!!! Посадку запрещаю, уходить на второй круг, подтвердить!!!

— Господин полковник, Тигр Главный доложил — Борт-один свалился в штопор!!!

Увы — но ошибку совершила охрана. Последнюю — и смертельную, хотя неуправляемый самолет еще можно было вывести из пике. По статистике, хвост самолета — самое безопасное место при авиакатастрофе, а в этой модели он был еще дополнительно укреплен. Там не было спасательной капсулы, как бывает на некоторых лайнерах перевозящих высочайшие особы — Государь сам был летчиком и считал ниже своего достоинства спасаться одному, бросая на произвол судьбы экипаж и свиту. Более того — когда в кабине началась драка — он оказался единственным на борту человеком, который мог принять управление самолетом и избежать катастрофы, он летал именно на этом типе самолетов и налетал на нем около трех тысяч часов. Первый и второй пилот вцепились друг в друга мертвой хваткой, штурман не мог ни разнять их, ни добраться до штурвала, ни даже включить автопилот. Когда самолет внезапно дал крен, да такой, что один из свитских, стоящих недалеко от Государя в проходе между креслами полетел с ног — Император попытался встать, чтобы добраться до кабины самолета. Но тут его схватили офицеры личной охраны — по дурацкой инструкции полагалось увести первое лицо в хвост самолета.

— Пустите!

— Ваше Величество…

Несмотря на то, что Государь был уже в годах — силы у него еще хватало. Ударом локтя он сшиб с ног одного их охранников — и сам полетел вперед, к кабине самолета. Ударился, на секунду потемнело в глазах — цепляясь за кресла, поднялся на ноги. Охрана не успевала за ним, самолет уже штопорил, все вцепились в кресла не в силах встать — но он успел-таки рвануть за ручку, которая в этом самолете была — и оказался в пилотской кабине.

— Андрюха!

Командир корабля, хрипя как дикий зверь, вцепился во второго пилота, то ли чтобы задушить, то ли просто — пытаясь ударить. Государя поразили его глаза — в них не было ничего человеческого, он сам пожимал руку этому человеку перед тем, как взойти на борт, смотрел его в глазах. А теперь… того человека, у которого он спросил, не нужна ли ему помощь — в кабине не было, в кресле первого пилота сидело неизвестное, лишь внешне похожее на человека существо.

В кабине было тесно — но Государь сумел протиснуться, отстегнуть ремни — и бортмеханик поняв, потащил этих на себя. В этот момент самолет снова бросило в сторону, левый крен угрожающе увеличивался…

Каким-то чудом Государь отпихнул в сторону уже отстегнутого от кресла пилота, добрался до штурвала, принял его на себя, мельком бросил взгляд на основные приборы — курс, скорость, высота. От показаний обезумевшего авиагоризонта становилось дурно.

Земля стремительно приближалась, рядом кто-то утробно рычал и хрипел, штурвал еле поддавался — но все же поддавался. Самолет угрожающе трясло, он постепенно выходил из пикирования — но земля была уже близко. Слишком близко. Они пробили нижний край облачности — и на них, навстречу со скоростью литерного неслась земля. Негостеприимная польская земля…

В зверином безумии рукопашной схватки кто-то включил связь с залом боевого управления аэродрома, никто этого не заметил — но связь была. Полковник от авиации Российской Империи Александр Александрович Романов отчетливо понимал, что запаса высоты, для того чтобы вывести сорвавшийся в пике огромный самолет у него нет — но, как и подобает русскому офицеру и дворянину сражался с машиной и с судьбой до конца. И когда до земли оставалось всего ничего — он выкрикнул прощальные слова, которые бесстрастная АБД[36] прилежно записала — как и команды руководителя полетов, пытающегося предупредить обезумевший экипаж о смертельной опасности.

Боже, храни Россию!

А потом связь прервалась…

— Борт — один пропал с экранов радаров! Борт-один пропал с экранов радаров!

В окне диспетчерского монитора зловеще горел трехлистник — символ, которым принято обозначать самолеты, находящиеся в чрезвычайной ситуации. Самое плохое было то, что символ этот не двигался.

— Что произошло? Что произошло?!

Полковник Быкадоров с недюжинной силой оттолкнул офицера безопасности Конвоя, находившегося в диспетчерской, вырвал у дежурного микрофон.

— Воздух, это руководитель полетов! — шпарил он открытым текстом — все кто находится к Востоку от аэродрома, выйдите на связь!

В ответ раздалось такое, отчего у всех, кто находился в зале управления мурашки пошли по коже.

— Руководитель полетов, это Тигр-старший. Наблюдаю пожар на земле, первый борт сорвался в штопор и разбился… — находившийся в кабине штурмовика боевой офицер не смог дальше говорить, тяжело задышал, захлюпал…

— Тигр-старший, это руководитель полетов, вопрос, там могли остаться живые? Тигр старший, отвечайте!

— Нет… там только пожар. Там пожар, слышите…

За спиной офицер конвоя что-то быстро говорил в рацию.

— Тигр-старший, сообщите место падения, сообщите место падения.

— Я прямо над ним… извините…

Хрястнули двери, в зал управления ввалились сразу несколько человек

— Что произошло? Полковник, отвечайте, что произошло?! — один из офицеров в форме без знаков различия схватил Быкадорова за грудки

— ВВС-один сорвался в штопор и потерпел катастрофу. Примерно семью километрами восточнее.

— Вы что такое говорите?! Да я вас…

Быкадоров, казачьего происхождения отшвырнул конвойного от себя так, что он едва не упал, несмотря на всю свою подготовку

— Ты, падаль здесь не распоряжайся! У меня двадцать бортов в воздухе…

— Он прав! — раздалось от двери

Свитские сразу отхлынули

Невысокий, тонкой кости человек в отличном штатском костюме прошел в диспетчерскую, охранники отхлынули

— Что произошло? Коротко и четко.

— ВВС-1 сорвался в штопор… извините, не знаю как вас

— Никак! Продолжайте.

— Сорвался в штопор и упал семью километрами восточнее, потерпел катастрофу. Мы пытались сделать… они прошли третий поворот, потом начала резко нарастать вертикальная… как будто пилот там с ума сошел. Мы запретили посадку, приказали уходить на второй круг, но они ничего не предприняли…

— Подтверждение?

— Есть. От старшего сопровождения.

— Все задокументировано?

— Так точно… по инструкции…

— Хорошо. Смену не сдавать, остаетесь здесь до особого распоряжения. Сейчас можно изъять аппаратуру боевого документирования?

— Никак нет, нужен технический специалист.

— Терьяков — найти!

— Есть! — один из охранников выбежал из диспетчерской

— Что мы должны делать дальше, полковник?

— Проводить спасательную операцию… У нас есть вертолеты, нужно отправить спасательную группу. И по земле пожарные расчеты, у нас есть… несколько аэродромных машин тушения. Семь километров это немного, прибудут быстро.

— Так направляйте! Господа, что вы стоите?! Работайте!

Вертолеты их не обнаружили — просто прошли на пугающе низкой высоте, вжимая в землю ревущим ветром от лопастей. Потом наступила тишина.

А потом появился самолет. Он был довольно далеко от них, уже отклонился от зоны глиссады. Это был большой четырехдвигательный самолет. И он падал — шел со все увеличивающимся креном к земле, потом стал выпрямляться… потом за деревьями взметнулось пламя…

Снимали все это сразу с трех камер — потому что хоть один, но должен был дойти и донести до небольшого острова, омываемого холодным морем весть о том, что еще один его давний враг нашел себе упокоение…

Спецназовцы без команды, перебежками, начали отходить к фургону…

— Дмитрюк! Дмитрюк, ты что о…ел?!

Поскольку территорию перед штабом, где раньше курили, вычистили до блеска, как говорится… муха ничего не делала — пришлось организовывать другую курилку. Тот же Дмитрюк притащил в укромное место бочку, чтобы не разбрасывать окурки и пепел по территории, а потом опять убирать, и сейчас курил, весьма довольный собой. Курить в присутствии Его Величества… как-то не с руки, а он не курил с утра, и испытывал настоятельную необходимость дернуть хоть пару затяжек. Тут-то на него и выбежал, тяжело дыша, майор Ткач, уже не в форме, а в серебристом защитном пожарном комбинезоне, с каской на ремешках, бьющейся по груди.

— Общая тревога! Быстро в машину!

— Так не наш же день…

Поскольку на каждом аэродроме должна была быть пожарная техника и пожарная бригада — была она и здесь. Целых четыре мощные, полноприводные машины на шасси тяжелых армейских грузовиков, на каждой — кабина для расчета и огромная установка для производства пены, пеногенератор вместе с запасами исходных ингредиентов для пены. Упавший самолет — это страшное дело, там могут быть десятки тонн высокооктанового горючего, а в салоне — сотни пассажиров. Поэтому, аэродромные пожарные машины тушат не водой, а только специальной пеной, а сами машины представляют собой настоящих монстров, способных везти двадцать тонн груза и пожарный расчет по бездорожью со скоростью сто километров в час.

Пожарные машины были — а вот штатных пожарных в части не было, никто не выделил бы фонды на то, чтобы содержать штатные пожарные расчеты. Был один освобожденный брандмейстер, который следил и за мерами пожарной безопасности в части, и были офицеры пожарных расчетов, которые были обучены обращению с техникой и получали за это доплату к жалованию. Полных расчетов было три, и дежурили они по очереди.

— ВВС-один упал! Бегом!

Вместе они побежали к ангару, оттуда уже выезжали, крякая сиренами, ярко-красные монстры. Их подбирали уже на ходу, Дмитрюк втиснулся в заднюю кабину, кто-то передал ему упакованный пожарный костюм, он начал натягивать его прямо поверх формы. Машины неслись по дороге, потом прыгнули сразу на поле через кювет, отчего сидевших в них пожарных так тряхнуло, что кто не был пристегнут — набил себе шишки об потолок. Колокола громкого боя, включенные на всех машинах, извещали всех о случившейся беде.

Потушили достаточно быстро, самолет заходил на посадку, и горючее было выработано на четыре пятых, если не больше. Вертолеты сели на пару минут раньше их, кто-то, вырвав в салоне из креплений большой огнетушитель, пытался безуспешно бороться с огнем — но тут первый же подъехавший пожарный автомобиль повернул в сторону пожара раструб пенной пушки — и белая струя ударила неудержимым потоком, покрывая раскаленный металл белым, невесомым ковром. Первая машина и закончила тушение, помощь остальных уже не понадобилась.

Все что могло сгореть — сгорело.

После часа нахождения на месте пожара, видя, что его помощь не требуется, Дмитрюк решил отойти в туалет.

Народа на пожаре было много, и с каждым часом его прибывало все больше и больше, уже все потушили и сейчас осторожно разбирали то, что осталось от самолета — в общем, капитан решил отойти подальше, чтобы никого не вводить в смущение. Это значит — за лесополосу, там было неубранное хлебное поле, колосья уже наливались желтизной.

Отойдя немного от лесополосы, Дмитрюк начал искать, где бы присесть, и тут что-то привлекло его внимание. Какой-то пролежень… как будто здесь лежало какое-то животное. Он происходил из сельской местности, и знал, что кабаны и медведи очень даже не против разнообразить свой рацион. Но что для кабана, что для медведя было рано, тем более что кабан выкопал бы себе копытами большую яму, и тут этого не было.

Забыв про свои насущные потребности, Дмитрюк осмотрелся, руками поднял примятые колосья, чтобы посмотреть на землю. Никаких следов, но видно, что тот, кто это сделал, потом ушел к дороге. Пройдя по следу, он понял, что здесь все-таки был человек — в двух местах остались-таки смазанные следы. Человек шел очень аккуратно, следов почти не оставалось… он не сломал ни единого колоска, тем более что колосья тут низкорослые, такой сорт пшеницы, ее скармливают скоту…

Еще два-три часа — и все бы поднялось. Не осталось бы никаких следов.

Выйдя по едва заметному следу к дороге, он прошел по обочине. Нашел еще один выходной след. И еще…

Вечером, в Санкт Петербурге был объявлен траур. Гремели пушки Петропавловки, басом отвечали форты Кронштадта, отдавая последний салют ушедшему в мир иной главнокомандующему.

Оружие спецназа КМП САСШ 3