"Последний камикадзе" - читать интересную книгу автора (Иванкин Анатолий Васильевич)

Пожилой шофер искусно вел такси по тесным переулкам, по широким магистралям, где под сенью небоскребов и высотных домов, в удушающем смоге, рычали моторами и визжали тормозами нескончаемые автомобильные стада.

У водителя чуткие руки, движения артистичны, казалось, ведя машину, он наслаждается своей работой и умением. Но отрешенный вид, резкие морщины у сжатого рта говорили, что это не наслаждение, а давно обретенное мастерство, украшенное великолепной реакцией. Рефлексы пожилого водителя были коротки, как вспышка молнии, и пришлись бы впору двадцатилетнему боксеру. Он довольно часто обгонял попутные машины. Но на это его толкала не лихость, а так же давно обретенный расчет и стремление к экономии времени.

Взглянув внимательно на водителя, можно было определить: он из тех, чьи предки поколениями жили в метрополии, не смешивая кровь с иноземцами, не принимая чужих, привычек и традиций. Лицо шофера по европейским стандартам даже красиво. Чуть косой разрез глаз придает ему сосредоточенный, суровый вид, подбородок крепкий, волевой. Лоб крутой и высокий. Одет подчеркнуто опрятно; не ему позволять небрежность — привилегию миллионеров и бесноватых юнцов — хиппи. Почти седая голова водителя заставляла думать, что он немало пережил. Замкнутый вид его не располагал к разговору: на все вопросы — короткие или односложные ответы — и снова молчание.

Вздумайте расспросить о нем его товарищей по работе, узнаете очень мало. «Такахиро-сан? Кажется, воевал. Кажется, одинок. Извините… он так неразговорчив. Но он свой. Работать умеет. Всегда придет на помощь товарищу. Вместе со всеми участвует в демонстрациях и забастовках».

Вот и все, что можно услышать о шофере Такахиро, человеке пятидесяти, а может быть, и более лет. Сложно определить возраст мужчины, если он здоров, мышцы его крепки и морщины залегли только у переносицы да в уголках рта.

При въезде на Гиндзу Такахиро резко затормозил: на огромном кинорекламном щите огненные, словно налитые кровью, иероглифы высвечивали:

Над иероглифами — молодой парень в очкастом пилотском шлеме. На его широких плечах — саван. Твердые скулы, широкие брови, сросшиеся на переносице, взлетали к вискам. Взгляд подавляюще жесток. «Итихара Хисаси…» — узнал Такахиро летчика с рекламы.

Припарковав машину к платной стоянке, преодолевая волнение, он зашагал вдруг отяжелевшими ногами к билетной кассе, словно загипнотизированный взглядом парня. Сел в кресло и, глядя на неосвещенный еще экран, подумал: «Неужели это он?»

Весной сорок пятого года в отряд, в котором служил Такахиро, приезжали кинорепортеры, что-то снимавшие своими громоздкими аппаратами. Ему так и не удалось тогда посмотреть отснятые кадры. Из каких же архивов извлекли этот фильм и пустили в прокат, чтобы через многие годы воскресить кошмары прошлого?

На экране отряд «Конго», вооруженный подводными лодками, носителями человекоторпед. Полным составом он выходит из базы в Куре к далеким берегам Гуама. Огромная флотилия катеров и лодок с провожающими заполнила всю акваторию порта. Они шлют восторженные улыбки и крики в адрес водителей человекоторпед, идущих в рейс, из которого не возвращаются. Виновники торжества восседают в самоходных гробах, воинственно потрясая саблями. Их головы обвязаны белыми повязками смертников. На лицах решимость: «Умрем за императора!» На стеньгах подлодок вместе с военно-морскими флагами реют вымпелы «Неотвратимая кайтэн».

Такахиро оглянулся — молодые парни, сверстники тех, чьи ожившие тени метались по экрану, смотрели фильм, лениво пережевывая резиновую жвачку. Но он, обычно невозмутимый Такахиро, сегодня не мог быть бесстрастным.

…На экране возник строй неправдоподобно юных пилотов, совсем мальчишек. Занялось столь же юное, раннее утро. На фоне рождающегося дня замерли тупоносые самолеты, разрисованные драконами и лепестками цветущей сакуры. Летчики из отряда смертников «Горная вишня» получают предполетный инструктаж. Перед строем — молодой капитан-лейтенант с усталыми глазами зрелого мужчины. Правильные черты лица, высокий лоб — истинно благородный самурай, капитан-лейтенант Ясудзиро Хаттори! На нем белый шарф. Грудь украшает орден Золотого коршуна — награда за высокую летную доблесть. В руке — фляга с рисовой водкой. Он подходит к пилоту, стоящему на правом фланге. Погребальный костюм пилота выделяет его из строя офицеров, одетых в обычную форму. Это заместитель Ясудзиро Хаттори лейтенант Итихара, тот самый Итихара Хисаси, чье мужественное лицо с подавляющим, жестоким взглядом высится сейчас на фасаде кинотеатра.

Лейтенант облизал пересохшие губы, отрешенно взглянул куда-то мимо командира, с трудом изобразил улыбку и с поклоном принял последнюю чашку сакэ. Ему, молодому, сильному, полному кипучей энергии, остается жить не более сорока минут. Прощальная церемония заканчивается. Ясудзиро Хаттори подает команду, и летчики, стремительно разбегаясь, занимают кабины своих самолетов. Сначала медленно, затем бешено вращаются винты. Капитан-лейтенант отбрасывает пустую флягу и выхватывает саблю:

— Банзай! За императора! — Сверкающая сабля показывает направление взлета.

Очередная группа камикадзе[2] уходит в последний полет, чтобы таранными ударами топить корабли американского флота, вошедшие в воды метрополии…

Такахиро, как во сне, вышел из зала и медленно побрел к своему автомобилю, придавленный тяжким грузом воспоминаний. Он мчался через город, затем крутил по серпантину спускающейся к морю автострады. Остановив машину у прибрежных камней, сошел к самой кромке прибоя и опустился на песок. Прошлое, от которого он бежал столько лет, настигло его властно и неотвратимо. Память понесла его против течения времени…

А в те же дни, по другую сторону океана, побывал на просмотре японо-американского фильма «Тора-Тора-Тора!»[3] Чарлз Мэллори, «розовый» журналист, изгнанный из солидных журналов за причастие к движению борцов за мир и прекращение войны во Вьетнаме. И фильм вызвал у него не меньшую, чем у японца, бурю воспоминаний.

Американский, журналист ничего не слышал о токийском шофере. Но тесен мир… И волею судеб, а если быть точнее, по воле «сильных мира сего» пути Чарлза и Такахиро скрещивались неоднократно. Не один раз они смотрели друг на друга через остекление коллиматорных прицелов, нажимая на гашетку управления огнем. Только необычное везение помогло им сохранить жизнь, и только чистая случайность помешала низвергнуть друг друга с сияющих небес в темную океанскую бездну…

Глава четырнадцатая

В середине апреля 1942 года авианосное соединение адмирала Нагумо прибыло в воды метрополии.

Страна восходящего солнца чествовала своих воинов. Они вернулись на родину увенчанные славой, грозные и непобедимые. Это благодаря им стало возможно завоевание империей огромных территорий в Южном полушарии. Это они вселили ужас в своих противников безжалостными авиационными ударами. А их командующему адмиралу Нагумо Тюити в Японии создали такую славу, перед которой бледнели лавры «потрясителя вселенной» — Чингисхана.

Вот в этот кульминационный период могущества Японии, когда войска союзников были отброшены от нее на многие тысячи миль, когда казалось, что метрополия неуязвима и находится в полной безопасности, на Токио и Иокогаму 18 апреля 1942 года посыпались американские бомбы.

Налет американских бомбардировщиков носил скорее демонстративный характер и нанес не столько материальный, сколько моральный ущерб. Многим японцам пришлось впервые увидеть лик войны во всей его неприглядности. И некоторые поняли, что война совсем не похожа на победное шествие, каким ее изображала официальная пресса.

Ясудзиро прибыл в Токио накануне американского налета. Он своими ушами слышал выступление по столичному радио популярной дикторши Йоко Окамото, которая долго распространялась о неприступности японского неба для авиации противника.

Ей охотно верили миллионы японцев. Это ведь очень приятно — бить других, оставаясь самим неуязвимыми.

Но на следующий день раздался грохот бомб, посыпавшихся с заоблачных высот.

Неизвестно откуда прилетевшие самолеты принесли первые сомнения в душу Ясудзиро: «Можно ли верить японской пропаганде после всего услышанного? Не лжет ли она и в других, более серьезных заявлениях?»

Сомнения и разочарование закрались в сознание не одного Ясудзиро Хаттори. На свое недоумение, высказанное по поводу американской бомбардировки и предшествующего ей заявления японского радио, старший лейтенант услышал от Моримото следующее:

— Ясудзиро-сан, ты же умный человек. С каких это пор женщина стала оракулом японской нации? И что может понимать эта радиогейша, ни разу не побывавшая за облаками, не знающая возможностей авиации? Мы недавно летали на Гавайи. Так почему же американцы не могут налететь на Токио? Ты, Тора, привык видеть пожары в чужих городах и портах. Причем мы сами работали факельщиками на этих пожарах. А теперь увидели, как горят жилые кварталы японской столицы, посмотрели на жертв бомбардировки, на убитых японских жителей, непричастных к войне. И нас это поразило, заставило задуматься. Боюсь, что это только начало и мы скоро привыкнем к таким зрелищам… — Моримото замолчал на полуслове, словно что-то вспомнив. — Одну минуту. — С легкостью, необычайной для его грузноватой фигуры, он поднялся на ноги и исчез за ширмой.

Вскоре перед Ясудзиро стоял лакированный столик на низких ножках.

Среди открытых банок с консервированными крабами и тунцом сияла этикетками бутылка довоенного сакэ.

— Откуда у вас все это, сэнсей? — удивился Ясудзиро, обрадованный угощением. С прилавков японских магазинов давно исчезли такие товары.

Но Моримото, загадочно улыбнувшись, не стал отвечать на его вопрос, а заговорил о другом. Ему хотелось закончить начатый разговор.

— А знаешь, почему на тебя произвел впечатление сегодняшний налет? Мы с тобой, Ясудзиро-сан, раньше лишь нажимали на кнопки сброса торпед да на гашетки пулеметов и не видели крови, грязи, убитых и раненых. А сегодня мы оказались на земле в роли зрителей и наблюдали за зрелищем американского налета и его последствиями. А это не одно и то же…

Моримото обеими руками сильно потер лицо, словно пытаясь отогнать видения, стоящие перед глазами, затем опустился за столик против Ясудзиро.

— Последнее время ко мне все чаще приходят мысли, которые, возможно, тебе, мой юный друг, покажутся странными в устах самурая. — Моримото разлил подогретое сакэ в бокалы. — Кампай! Да минуют болезни!

Ясудзиро выпил и закусил кусочком тунца, приправленного имбирным корнем.

— Послушай, Тора, — продолжал Моримото, — ты не задумывался над тем, почему мы убиваем белых, черных и даже таких же желтых, как мы, людей? Что нам дурного сделали жители Австралии или Цейлона, которых мы забросали фугасными бомбами?

— Сэнсей, это враги нашей империи.

— Я понимаю это, когда передо мной воины противника. А когда под замками моих бомбодержателей женщины и дети? Ты видел сегодня убитого малыша на руках матери?

Ясудзиро промолчал. Ему тоже запомнилась рыдающая женщина в кимоно, залитом кровью ее ребенка, сидящая на земле у входа в парк Уэно.

Моримото, раскрасневшийся от многих бокалов, бил своими словами по самым чувствительным местам:

— А ты не задумывался, Ясудзиро, над тем, что в любой момент и твое молодое и сильное тело превратится в смердящий труп или исковерканный обрубок?

Ясудзиро был ошеломлен услышанным. Под таким углом зрения он еще ни разу не смотрел на свою жизнь, службу и свои идеалы. Если бы эти речи он услышал от кого-нибудь другого, он подумал бы, что это говорит коммунист, подрыватель устоев империи, растлитель сознания верноподданных. Но это он услышал от сэнсея, своего самого авторитетного учителя, капитана 3 ранга, которого сам микадо отметил высочайшей летной наградой — орденом Золотого коршуна.

Было от чего закружиться голове! Но Моримото еще не закончил. Глядя в окно гостиницы на изуродованные взрывами бомб деревья в парке Уэно, он проговорил:

— Война закончится не скоро. Сейчас империя напоминает удава, который проглотил очень крупную добычу. Он сонный и неподвижный, истративший силы на охоте. Нужно время, чтобы переварить добычу и восстановить силы. Не знаю, дадут ли это время нам наши противники. Налет янки может служить дурным предзнаменованием.

По случаю первого воздушного налета на Японию по американскому радио выступил президент Рузвельт, заявивший, что бомбовые удары по Токио и Иокогаме нанесли бомбардировщики, взлетевшие с авиабазы Шангри-Ла. Японские разведчики сквозь сильные лупы просмотрели все подробнейшие карты прилегающих к Японии стран, тщетно пытаясь отыскать загадочную авиабазу. На самом деле название Шангри-Ла, позаимствованное из романа Хилтона «Потерянный горизонт», было кодовым наименованием этой воздушной операции. Тот высокопоставленный штабной офицер, который предложил название операции, был не лишен сентиментальности.

…Далекий буддийский монастырь Шангри-Ла затерялся где-то среди заоблачных вершин Гималаев. В этом сказочном месте живет китаянка, для которой остановился стремительный бег времени, и она навечно осталась молодой и красивой…

Название романтической легенды зашифровало операцию, в ходе которой погибнут более тысячи человек и шестнадцать бомбардировщиков «митчелл» не вернутся на свои базы.

Адмирал Ямамото был твердо убежден, что армейские бомбардировщики Б-25 «Митчелл» могли прилететь только с базового аэродрома. Авианосцы он исключал категорически. Причем он был уверен и в том, что самолеты прилетели с острова Мидуэй, этого ближайшего к Японии клочка суши в центральной части Тихого океана.

После бомбардировки Токио он посетил императорский дворец с извинением за то, что было допущено осквернение токийского неба.

— Такое больше не повторится, — заверил он микадо. — В скором времени мы захватим атолл Мидуэй и лишим американцев возможности прилетать оттуда. Для этого сухопутный генштаб выделил мне полк солдат.

Хирохито был удивлен щедростью армейцев, но не подал виду, что знает о тех распрях и вражде, которые обострились между «кайгунсё» и сухопутным генштабом.

— Желаю успехов доблестному флоту, — сказал Хирохито, заканчивая аудиенцию.

Ямамото, низко кланяясь, попятился к двери, не смея поглядеть в глаза потомку богини Аматерасу…

Замысел операции «Шангри-Ла» родился в январе 1942 года. Адмирал Кинг и его заместитель по оперативным вопросам подробно изучали возможность нанесения удара по сердцу Японской империи.

Подводные лодки, ходившие в разведывательные походы к берегам Японии, установили, что берега империи охраняются лишь сторожевыми кораблями прибрежного действия. И хотя оборонительные силы Японии почти не были известны, решение на нанесение авианосного удара было принято и утверждено президентом.

2 апреля 1942 года из бухты Золотой Рог вышел авианосец «Хорнет» в сопровождении крейсеров «Винсеннес» и «Нэшвилл» и трех эсминцев. Когда белоснежный красавец Фриско[33] остался за кормой, эсминцы, взрезав воду, вырвались вперед, заняв свои места в походном ордере. За боевыми кораблями, не отставая, мчался эскадренный танкер «Симаррон». Группа держала курс в центральную часть Тихого океана. На борту «Хорнета», выполнявшего архисекретную миссию, находились 16 сухопутных бомбардировщиков Б-25 «Митчелл» — авиагруппа подполковника Дулиттла.

Когда готовилась операция «Шангри-Ла», оказалось, что палубные бомбардировщики типа «грумман» — «эвенджеры» обладают слишком малой боевой нагрузкой и дальностью полета.

Пришлось отказаться от этих специальных самолетов, подобрать в ВВС группу лучших летчиков-добровольцев и обучить их производству взлетов с палуб авианосцев.

Все эти приготовления производились в глубокой тайне. О подробностях боевой задачи экипажи узнали от Дулиттла только после выхода в море.

13 апреля авианосная группа «Хорнет» встретилась вблизи атолла Мидуэй с группой кораблей авианосца «Энтерпрайз». Объединившись в одну группу, они образовали 16-е оперативное соединение под командованием адмирала Хэллси. Помимо «Энтерпрайза» в оперативное соединение вошли крейсеры «Нортгемптон», «Солт Лейк Сити» и четыре эсминца. От Мидуэя быстроходное оперативное соединение двинулось к берегам Японии, сохраняя все меры скрытности и предосторожности.

Американцы не обладали достаточными авианосными силами, чтобы сотворить возмездие за Пёрл-Харбор, да, пожалуй, во всей Японии и не нашлось бы такой цели, что встретили японские летчики в бухте Пёрл-Харбор.

Помня это, командование флота США ставило перед собой более скромную задачу. Необходимо было как можно скорее продемонстрировать американским налогоплательщикам, уставшим от поражений, что доллары, выжимаемые из них, начинают приносить дивиденды. Особенно такая необходимость появилась после разгрома Филиппинской армии генерала Дугласа Макартура. Незадачливому командующему удалось избежать печальной участи своих войск. Бросив подчиненных в безвыходном положении, он тайно убыл с Баотана на торпедном катере, а затем пересел в самолет, доставивший его в Австралию. С тех пор к нему приклеилась позорная кличка Баотанский беглец, которую не смогли смыть последующие победы, одержанные под его командованием.

Теперь, спустя четыре месяца после, трагедии Пёрл-Харбора, в обратном направлении — с востока на запад — к берегам Японии крались американские авианосцы. Радары кораблей непрерывно ощупывали пустынные небо и море. Внешне невозмутимый, Хэллси ощущал сильное беспокойство. С начала войны американские надводные корабли еще не забирались столь далеко на запад. Адмирал почти не покидал боевой рубки «Энтерпрайза». Нервное напряжение не прошло для него даром. Вскоре у него началось обострение нервной экземы. Командующий 16-м оперативным отделением, сжав зубы, драл ногтями зудящую кожу, с трудом удерживая рвущиеся с языка проклятия и богохульства. Не то чтобы Хэллси сильно боялся божьей кары, просто не хотелось гневить всевышнего, вступать с ним в конфликт накануне завершения такого ответственного рейда.

В течение трех суток океан, был пустынен. По мере приближения к берегам Японии стали попадаться все чаще рыболовецкие суда, которые заблаговременно, до подхода объединения, топились палубными торпедоносцами, поднятыми с «Энтерпрайза». К исходу 17 апреля авианосное оперативное соединение прибыло в точку, расположенную в 700 милях восточнее Токио. До этого момента все шло по плану, но дальше обстоятельства начали складываться так, что весь ход операции «Шангри-Ла» был поставлен под угрозу срыва.

Погода стала портиться… Океан начал хлестать штормовой волной, раскачивая громады авианосцев. Небо нахмурилось тучами; Засвистел, загудел ветер в растяжках антенн, прижимая клубы дыма, выброшенного из труб, к пенным вершинам волн.

Обеспокоенный Хэллси вызвал на доклад начальника метеослужбы. Тот явился в рубку «Энтерпрайза» с рулоном синоптических карт, кольцовок, таблиц с данными зондирования атмосферы. Разложив свое хозяйство, он приступил к докладу.

Адмирал встревоженно посмотрел на карту погоды, где синяя штриховка циклона вставала на пути движения авианосной группы. Прогноз, составленный синоптиками, обещал дальнейшее ухудшение погоды.

— А вы не ошибаетесь? — спросил Хэллси у главного синоптика, глядя на него как на заклятого врага. Погода ему путала все карты. Сильное волнение океана создавало крены летной палубы авианосцев, которые могли помешать взлету бомбардировщиков Дулиттла. К ночи, когда планировался взлет, шторм должен был разыграться вовсю, а работа с авианосцев возможна только при волнении моря до 5 баллов.

Еще более неприятным событием оказалась неожиданная встреча соединения с японским сторожевым кораблем. Обнаружив его внезапно на близкой дистанции, крейсер «Нэшвилл» открыл огонь из артиллерии главного калибра. Время между обнаружением корабля и его потоплением заняло считанные минуты, но и за этот короткий отрезок времени он мог сообщить о местонахождении американской эскадры.

Адмирал Хэллси, не имея никаких сведений о противнике, не мог больше рисковать авианосной группой. Если местонахождение ее обнаружено, он должен вернуться назад. Таковы были строжайшие указания Вашингтона. Но Хэллси был упрям. Недаром он полжизни проносил кличку Хэллси-буйвол. Он привык всегда идти напролом. Так и сейчас он решил выполнить операцию «Шангри-Ла» во что бы то ни стало. И Хэллси дал команду на взлет Дулиттлу не в 400 милях, как это было предусмотрено планом, а в 600 милях от Токио.

— Пошли, парни! — позвал Дулиттл своих летчиков. В такую мерзкую погоду не хотелось даже разговаривать. Обошлись без пышных проводов и напутственных речей.

Экипажи с видом обреченных заняли свои места в кабинах. Шансы на благополучный исход вылета были у них ничтожно малы. Это понимал каждый. Но то, что они должны были сделать, было важнее их жизней.

Взревели запускаемые «Райт-Циклоны».[34] Предельно загруженная машина Дулиттла оторвалась от раскачивающейся палубы и первой ушла в воздух. Вслед за ней благополучно взлетели и остальные 15 машин. Штормовой ветер облегчил взлет перегруженных самолетов, но, дуя почти в лоб, создал дополнительный расход горючего. Собравшись после взлета в компактную группу, бомбардировщики легли курсом на Токио. Было 8 часов утра. Четыре часа шли самолеты по маршруту, не видя под собой ничего, кроме кипящей океанской воды. Четыре длинных часа самолеты швыряло с крыла на крыло порывами ураганного ветра. Наконец к 12 часам впереди смутно проступили очертания суши и надежный ориентир — конус Фудзиямы.

В 12.15 из бомбоотсеков Б-25 высыпались первые серии бомб с неприличными надписями, намалеванными в адрес премьера Тодзио. Они падали на артиллерийские и газовые заводы, на электростанции и жилые дома, на благоухающий парк Уэно, осыпанный облаками цветущих вишен. Глядя в трубки оптических прицелов, штурманы-бомбардиры более всего остерегались угодить фугасками в квартал, где располагался императорский дворец. Резиденцию микадо бомбардировать запрещалось самым строжайшим образом. Часть бомб была сброшена в портах Нагоя и Кобэ. В Иокогаме «митчеллы» отбомбились по стоящему на стапелях огромному корпусу какого-то строящегося корабля. Еще не было ясно, что это — линкор или авианосец. Японская противовоздушная оборона действовала вяло. Самолеты-истребители были подняты с большим опозданием. По-видимому, у японцев еще не было на вооружении радарных установок. Ни один из поднявшихся в воздух тридцати истребителей не мог похвастаться победой. Ни один Б-25 не был сбит над Японией.

Но зато, когда задание было выполнено и самолеты направились на китайский аэродром Чучжоу, горючее было на исходе. Выработав топливо, бомбардировщики начали падать с сухими баками: один рухнул в море вблизи китайского побережья; другой взял курс к границам России и приземлился вблизи Владивостока; экипаж третьего выбросился на парашютах вблизи Наньчана и был пленен, а затем расстрелян японцами; остальные машины произвели посадку на территории, занятой чанкайшистскими войсками. Несколько летчиков погибло при производстве вынужденной посадки вне аэродрома. Но все же большинству летчиков во главе с Дулиттлом удалось остаться в живых. Эффективность этого рейда не шла ни в какое сравнение с материальными затратами на его осуществление. Но разрекламированные американской пропагандой удары по Токио, Маршалловым островам и острову Уэйк немного подняли дух американцев, с самого начала войны терпевших одно поражение за другим.

Эти удары не сказались на работе японской военной машины. Ее продвижение в юго-западной части Тихого океана продолжалось.