5. Садовые вредители

Все звали его Дружочек, и он возделывал свой сад. Каждое утро, на рассвете, он надевал деревянные башмаки и отправлялся проведать грядки. В тени высоких стен дома, где когда-то обитал местный священник, выкуривал сигарету без фильтра, а потом склонялся над растениями. Ни одно не оставалось без его внимания, без его заботы — в любое время года. Даже зимой.

Дружочек был счастливым человеком. Всю жизнь он проработал сельским учителем, носил серую форменную блузу, точь-в-точь как в старых фильмах, и пользовался всеобщим уважением. Когда пришла пора уйти на пенсию, он вышел в последний раз со школьного двора и всего-навсего пересек улицу, окончательно перебравшись туда, где вот уже сорок лет его преданно дожидался сад. Дружочек обладал редким умением начинать жизнь с чистого листа. Кроме сада у него была еще одна страсть — книги. Он обожал исторические романы. Труды по ботанике, напротив, не признавал, полагая, что настоящему садоводу нужны лишь здравый смысл и терпение. По счастливому совпадению, этими качествами он обладал в полной мере.

Чай пили за кухонным столом. Заварочный чайник в коричнево-белую полоску, клеенка в красно-белую клетку, желтые чашки из толстого стекла. Все было точно так же, как в те времена, когда маленькая Элиза с сестрой, замерзшие, но веселые, прибегали к полднику и с гордостью выкладывали перед бабушкой Маргаритой свой улов — моллюсков и мелких крабов, не догадываясь, что воспоминания об этих днях останутся с ними на всю жизнь.

Обстановка в кухне была скромной: чугунная газовая плита, доисторический холодильник и батарея медных кастрюль на беленых стенах. Дружочек всегда пил здесь кофе по утрам, стоя у окна и попутно обмозговывая план действий, прежде чем отправиться на ежедневное свидание с природой. Окно выходило в сад.

Родители Элизы и ее сестра Кристина собрались вокруг бабушки Маргариты — сморщенной старушки с глазами ребенка. В рукаве бабушкиного кардигана всегда лежал аккуратно свернутый носовой платок, которым она частенько утирала слезы. Слезы наворачивались от радости, смеха или солнечного света. Вот только от горя бабушка никогда не плакала, а горя она хлебнула достаточно — пережила войну, потеряла ребенка и победила рак. Невзгоды она переносила с высоко поднятой головой, без жалоб и слез. В трудные времена, как, например, в дни траура, она попросту не желала тратить время на нытье. Элиза восхищалась ее чувством собственного достоинства. Ей казалось, что по сравнению с бабушкой она — ни то ни се. Дружочек мог бы ей объяснить, что для столичного жителя это нормально — ведь у парижан в жилах не кровь, а водица!

В Шербур Элиза приехала первым же поездом. Порывистый северный ветер выворачивал зонты, по улицам бродили безработные. В деревню к бабушке она домчалась на такси и, как всегда, сразу же ощутила себя чужой в этом сельском мире, где она, впрочем, родилась и выросла. Элиза слишком хорошо научилась жить по законам большого города, полюбила его сутолоку, привыкла к асфальту и роскошным магазинам. Для нее существовало только два времени года — «тепло» и «холодно». Она была в курсе всего: какую выставку стоит посмотреть и что будет модно в следующем сезоне, но при встрече с многочисленной родней (бабушкой, дедушкой, дядями, тетями, двоюродными братьями и сестрами) чувствовала себя дремучей провинциалкой на модном вернисаже.

На этот раз слезы бабушки Маргариты огорчили Элизу. Плакала бабушка не от горя или отчаяния, все было гораздо хуже: Маргарита была сломлена, она признала поражение. Старушка казалась такой хрупкой, почти бестелесной. Когда она прижалась к Элизе, ее старые кости чуть ли не дребезжали от рыданий. Они поменялись ролями. Впервые бабушка Маргарита искала защиты в объятиях той, кого прежде баюкала и утешала.

За окном простирался ликующий сад: кусты пионов, ранние розы, глицинии, увивающая беседку жимолость, белые гортензии, колокольчики, дельфиниумы, настырный жасмин и даже ноготки, попахивающие мочой, — все сверкало на солнце. И было от чего ликовать — сад чудом уцелел после последнего нашествия ветров. Дружочек мог бы гордиться им. Но уже не сможет. Никогда. Дружочек умер.

Похороны были назначены на следующее утро. Отпевание не предусматривалось, тело просто переместят из морга в семейный склеп на приморском кладбище, где уже покоятся родители Маргариты и ее ребенок. Дружочек был человеком свободомыслящим. При жизни это обстоятельство лишь облегчало общение с ним, но сейчас родня оказалась в затруднительном положении — как придать похоронам торжественность без церковного обряда?

Кристина, сестра Элизы, а заодно председатель районного комитета по организации торжеств, безапелляционным тоном предложила произнести над могилой прощальные речи, а затем возложить венки под похоронный марш Шопена (на чердаке пылится старый магнитофон, можно захватить его на кладбище). Родители сочли этот сценарий слишком вычурным. Маргарита не проронила ни слова. Элиза, все еще обнимавшая бабушку, тоже промолчала. Затем принялись обсуждать вполголоса список приглашенных, вызвавший недовольство. Кристину возмущало, что в него не включили ее бойфренда, но бабушка осталась непреклонной. Прожив пятьдесят шесть лет в браке, она признавала только зарегистрированные пары.

От одной неприятной темы Кристина перешла к другой, еще более неприятной:

— Элиза, тебе сказали, что ты отвечаешь за цветы?

— Не беспокойся, все будет в порядке.

— Ты заказала венок и корзину?

— Я сделала все, что нужно! А сейчас, если ты не возражаешь, я бы хотела поговорить с бабушкой, — резко ответила Элиза. И тут же устыдилась.

Бурная деятельность Кристины раздражала ее, но в глубине души она была рада, что сестра взяла на себя организацию похорон. Благодаря ее стараниям завтра тело старого садовника положат в гроб, а потом без заминки перевезут в семейный склеп, который раскроет перед ним свои двери. Кристина обо всем договорилась, оформила все бумаги. От младшей сестренки Элизы требовалось лишь не забыть про цветы…

На следующее утро Элиза помогла Маргарите одеться. Ночь она провела в комнате, примыкающей к бабушкиной спальне. Родители и Кристина предпочли старому дому комфортабельную гостиницу. С утра их ждала встреча в больнице со служащими похоронного бюро. Элиза и Маргарита собирались присоединиться к ним на кладбище.

Элиза вскипятила воду и отрезала бабушке хлеба. За завтраком они вспоминали Дружочка.

— Ты была его светом в окошке. Он всегда так говорил, помнишь? — спросила Маргарита.

— Да, но это не мешало ему меня шлепать.

— Ну что ты! Это случилось всего один раз. К тому же дедушка так расстроился, что сразу же побежал покупать тебе конфеты. Наверное, ты сделала что-то ужасное, если он поднял на тебя руку.

— Ты забыла? Я угодила мячом в синий клематис. Все цветы осыпались, а стебель сломался. Дедушка тогда чуть не плакал!

— Да, его сад… Кто теперь будет им заниматься?

— Никто. Прикасаться к шедевру за спиной создателя кощунственно.

Маргарита подошла к окну. Элиза хотела было остановить ее, но передумала. Бабушка, не веря своим глазам, смотрела в окно.

— Ты могла бы меня предупредить…

— Извини. Просто я никак не могла себе представить, что дедушка отправится в последний путь, усыпанный жуткими искусственными цветами.

— Честно говоря, я тоже. Ты поступила правильно, малышка. Дай я тебя поцелую.

Маргарита тихонько рассмеялась. Она все еще улыбалась, когда Элиза помогала ей устроиться в машине.

— Поведу медленно, — пообещала Элиза. — А то ты так развеселишься, что зальешь слезами всю машину!

На кладбище они прибыли раньше катафалка. Около тридцати человек уже ждали у ограды. Элиза припарковалась. А затем с помощью нескольких добровольцев вытащила из багажника ведра с цветами и раздала букеты гостям. Вот так Дружочек отправился в последний путь в компании цветов из своего сада.

— Узнаешь меня?

— Э-э…

— Я — Улисс!

— Ах да, конечно! Сначала я приняла тебя за твоего брата.

Улисс на секунду помрачнел, но тут же снова просиял улыбкой.

— Твоя сестра просто взбесилась. А мне идея с цветами понравилась. Так поэтично… Дедушка уходит в мир иной, не расставаясь с тем, что он больше всего любил при жизни. Уверен, это твоих рук дело!

Элиза пристально взглянула на собеседника. Она уже порядком замерзла, каблуки утопали во влажной земле лужайки, а угощение по милости кузины Франсины оказалось несъедобным. Поставив тарелку с рисовым салатом на поднос, она улыбнулась.

— Спасибо, что не забыл нашу семью. Столько лет прошло…

— Я прочитал некролог в газете и пришел на тебя посмотреть.

— Ты живешь здесь, в деревне?

— Не-е-ет! Уже тринадцать лет, как перебрался в Монпелье — пейзажисту там гораздо лучше. С тех пор я здесь не был. И вот как раз когда собрался продавать дом, умер твой дедушка. Можно сказать, удачное стечение обстоятельств. А ты здесь надолго?

— Завтра уезжаю.

— Может, поужинаем вместе?

— Прости, я обещала бабушке, что этот вечер проведу с ней.

— Жаль.

Элиза мучительно пыталась отыскать в этом незнакомом мужчине черты подростка, которого она когда-то поцеловала на пляже Сиувилля. Тогда она впервые целовалась с мальчиком.

— Помнишь нашу картофельную хижину?

Он что, читает ее мысли? В тот знаменательный июльский день они слопали гигантскую порцию картофеля фри, сбрызнутого уксусом. Искупавшись, они выскочили из воды совершенно синие — вода в Ла-Манше была четырнадцать градусов. Стуча зубами от холода, они спрятались от ветра за какой-то лачугой. Одно полотенце на двоих. Огромная порция картошки. И поцелуй, чтобы окончательно согреться.

В то лето им было пятнадцать. Два последующих Улисс был ее верным рыцарем. Виделись они только во время летних каникул, поскольку Улисс учился в интернате, но это не мешало им любить друг друга. Никаких сомнений, это была любовь, настоящая. Не подойди Улисс к ней на похоронах, Элиза бы до сегодняшнего дня так думала. Однако реальность сильно противоречила воспоминаниям. Смущенно разглядывая седеющего пузатенького мужчину, в чьих глазах иногда мелькало что-то смутно знакомое, Элиза испытывала неуверенность: неужто она и вправду была в него влюблена?

— Ты замужем?

— Ну… Давай не будем о замужестве…

У нее не было никакого желания вдаваться в подробности своей личной жизни. Она ночевала у Каролины, а детей навещала днем, причем прекрасно понимала, что рано или поздно все вернется на круги своя, но уже несколько месяцев оттягивала возвращение.

— Понятно, — отозвался Улисс. — Мне тоже похвастаться нечем. Брак — ужасная фигня, тебе так не кажется?

А ведь когда-то он фактически сделал ей предложение! В старом кинозале, увешанном рекламными объявлениями ближайших магазинчиков и таксопарков, показывали «Завтрак у Тиффани». Восторженные девчонки отчаянно задирали нос, пытаясь изобразить лебединую шею Одри Хепберн. Во время знаменитой сцены обручения, когда не имеющий гроша за душой герой дарит возлюбленной скромное колечко (от Тиффани на нем была только гравировка), Улисс не выдержал: схватил руку Элизы и притворился, будто надевает ей на палец кольцо. На следующий день он и впрямь преподнес ей дешевенький перстенек, на котором нацарапал их инициалы.

— Если мне не изменяет память, мы с тобой когда-то обручились.

Элиза покраснела. Второй раз Улисс прочел ее мысли. Она даже растрогалась: они думают об одном и том же! Но все равно этот человек оставался для нее совершенно чужим.

Конец замогильным ухаживаниям положил дождь. Прощаясь, Улисс повторил приглашение на ужин. Элиза повторно отказалась. Они обменялись телефонами и разошлись, пообещав «позванивать».

Элиза привезла Маргариту домой. Когда они проходили по разоренному саду, бабушка не смогла сдержать слез. Дверь в сарайчик с инструментами стояла приоткрытой, в проеме виднелись деревянные башмаки Дружочка и лопата — печальное напоминание о том, что сад больше некому лелеять.

Сели в гостиной. На камине красовалась фотография счастливых молодоженов: юная Маргарита и ее жених. Когда старушка задремала в кресле на полуслове, Элиза прикрыла ей колени и осторожно подложила под голову атласную подушку. На подушке бывшей ученицей Дружочка было вышито какое-то безобразие. Элизу охватила тоска. Дом вдруг показался зловещим, в нем было душно от воспоминаний.

В маленькой комнате на чердаке, служившей кладовкой, издавна хранились продавленные ракетки, удочки, старая обувь, походная утварь — всякий хлам, оставшийся от счастливых и навсегда ушедших времен. Кухонный буфет лимонного цвета берег иные секреты: тетрадки, коробочки с мелом, перья, школьные учебники и дедушкину серую блузу. Со слезами на глазах Элиза смотрела на эти останки прежней дореформенной школы. Она знала, как любил дедушка свою профессию, как верил в образование, позволившее ему, крестьянскому сыну, прожить жизнь менее тяжелую, чем у его родителей. Он был сторонником обучения всеобъемлющего, светского и одинакового для всех и отстаивал эти идеи с горячностью подчас наивной, отказываясь признать, что времена изменились и последнее слово все чаще остается за неучами. Дедушка почувствовал себя преданным, когда его внучка Элиза согласилась на должность в частном колледже, вдобавок католическом.

За плинтусом, справа от буфета, было пустое пространство. Его обнаружил Улисс, когда она однажды показывала ему дедушкины реликвии, и юная Элиза не преминула воспользоваться этим тайником.

Опустившись на четвереньки, Элиза выдернула плинтус. Она хорошо помнила, что покоилось там в течение двадцати лет — коробка из-под печенья, она же «шкатулка с драгоценностями». Она спрятала ее здесь, у бабушки с дедушкой, чтобы быть уверенной: ни родители, ни сестра никогда до нее не доберутся. Элиза открыла шкатулку. Хороши драгоценности! Всего-то черно-белая фотография мальчика в шортах на фоне моря и дешевое колечко. Надев кольцо на палец, Элиза принялась разглядывать фотографию. Красивый подросток с длинными черными волосами, густой россыпью веснушек и той широкой улыбкой, какая бывает только в юности. Элиза тоже улыбнулась, вдруг осознав, что действительно любила его в том безоглядном возрасте, когда еще веришь, что кто-то может сделать тебя счастливой — навсегда.

«Зря я не согласилась поужинать с ним, — подумала Элиза. — Конечно, он изменился, но ведь не он один… Годы летят, и на нашем горизонте уже маячит та, что заграбастала Дружочка и уже подстерегает Маргариту. Жизнь коротка, он разведен, я почти в разводе. Возможно, сегодняшняя встреча — это знак, который посылает мне дедушка. Он всегда учил меня жить настоящим. Не пора ли наконец научиться?»

Элиза и Маргарита поужинали рано — супом, вареными яйцами и йогуртом. Скудность рациона подействовала на Элизу угнетающе. С каждым часом дом, лишенный сада, казался ей все неприветливей. После ужина Маргарита, извинившись, приняла снотворное и легла: слишком трудным выдался день. Не было и девяти, когда Элиза, подоткнув бабушке одеяло и поцеловав ее на ночь, закрыла ставни на первом этаже и замерла в сгустившихся сумерках.

«Настанет и мой черед», — подумала Элиза, и у нее засосало под ложечкой. В ее возрасте уже непозволительно отмахиваться от мыслей о смерти. В тридцать шесть лет она все еще принадлежит к категории молодых женщин, но сколько еще это продлится? Ей уже требуется не один день, чтобы восстановить силы после бессонной ночи. Иногда она просыпается с чувством усталости или болью в спине, и дыхание у нее стало короче, и она все чаще пользуется лифтом, избегая подъемов по лестнице. Эти признаки надвигающейся старости, смерти на марше, пугали ее.

Ей вдруг отчаянно захотелось укрыться в объятиях мужа, прижать к себе детей, вцепиться в эти живые существа, которым она нужна. Рядом с ними бег времени обретал смысл, с ним можно было мириться как с неизбежным злом, ведь время тратилось на то, чтобы создавать семью и растить детей. Но она поссорилась с Марком в один из тех моментов, когда воображаешь, будто молодость и здоровье даны тебе навечно. И теперь она одна — в ночи, в тоске и печали, а за окном вырубленный сад… Не позвонить ли Марку, не попросить ли прощения? Но позвонила она Улиссу.

Утром, когда она возвращалась домой к бабушке, на ее губах играла улыбка шальной девчонки, тайком сбежавшей на свидание. В комнате Улисса ничего не изменилось вплоть до постеров над кроватью и моделей самолетов на полке. Они вспоминали прошлое и обнимались с пылом подростков, нарушающих запреты. Потом заснули на слишком узкой для двоих кровати. И расстались, ничего друг другу не обещая. Дожидаться рассвета Элиза не пожелала, опасаясь разочаровать Улисса своим помятым с утра лицом. Да и ей самой, опьяненной воспоминаниями детства, не хотелось при резком свете дня столкнуться нос к носу с оплывшим седым мужиком.

Проходя через поникший сад, она почти ощущала, как бьется о спину коса, отрезанная шестнадцать лет назад. Свежесть и бодрость — вот что она испытывала, и ничего у нее не болело, несмотря на чересчур жесткую кровать. Элиза улыбнулась, заметив нарцисс, то ли уцелевший, то ли заново распустившийся. Он первый. За ним появятся другие цветы и заполонят дорожки. Без дедушкиного надзора сад одичает. Но это лишь значит, что жизнь никогда не кончается, просто становится другой.

— Где ты была? — осведомилась Маргарита. Она уже сидела за кухонным столом перед кружкой кофе. — Ты не ночевала дома?

Элиза чуть было не соврала, но решила, что в ее возрасте уже не обязательно оправдываться за каждый шаг.

— Я встречалась с приятелем.

Маргарита грозно сдвинула брови:

— У тебя еще остались приятели в наших краях?

— Бабушка, мне ведь не пятнадцать лет!

— Деточка, а как же Марк? Твоя мать говорила, что с мужем у вас не все ладится… Так вот, ночуя неизвестно где, брак не спасешь.

Элиза была потрясена: бабушка читает ей нотации!

— Да ничего особенного не случилось. Мы просто засиделись допоздна, я не хотела тебя будить и осталась там. Вот и все.

Маргарита молча намазывала масло на хлеб. Элиза не осмелилась попросить ее держать происшедшее в тайне.

— Понимаешь, бабуля, я была у…

— Элиза, я ни о чем тебя не спрашиваю!

— Но мне самой хочется с тобой поделиться. Потому что этого приятеля ты давно и хорошо знаешь. Не раз угощала его здесь, за этим столом. И вчера ты его видела, он был на похоронах.

— Да? Он со мной хотя бы поздоровался?

— Не знаю, но, думаю, поздоровался. Улисс. Ты должна его помнить.

Маргарита вдруг молитвенно сложила руки и прикрыла глаза:

— Девочка моя, я еще в своем уме. Хватит рассказывать мне сказки.

— Но это правда! Да что с тобой? Неважно себя чувствуешь?

— Улисса не было на похоронах твоего дедушки.

— Уверяю тебя — был. Он приехал продать родительский дом. Там я и ночевала.

— Улисс никогда бы не продал дом…

— Да говорю же тебе…

— Послушай, деточка, я не допытываюсь, с кем ты провела ночь, едва успев схоронить своего несчастного деда. Но вранье слушать не желаю! Если бы ты почаще приезжала сюда, если бы поменьше презирала людей, среди которых выросла, ты бы знала…

— Это несправедливо! У меня семья, работа, и живу я за тридевять земель! Но тот факт, что Улисс через столько лет узнал меня с первого взгляда, доказывает, что я по-прежнему здесь своя.

— А ты его тоже узнала?

— Ну… внешне он очень изменился, но когда мы разговорились, я поняла, что он остался прежним.

— Господи, твоя воля!.. — Маргарита встала, не допив кофе. Взмахом руки она дала понять, что разговор окончен. — Я собираюсь на кладбище. Проверить, все ли в порядке. Ты со мной?

Элиза намеревалась сесть на одиннадцатичасовой поезд, но не могла же она уехать, не помирившись с бабушкой.

Машину они оставили на том же месте, что и накануне. Ветер стих, потеплело. Земля была усыпана лепестками, напоминая о прощании с Дружочком, великим садовником.

— Надеюсь, они уже установили памятник. В этой яме еще хватит места. Для меня. Я их попросила сделать надпись так, чтобы можно было добавить и мое имя.

Не доходя до дедушкиной могилы, Маргарита вдруг свернула.

— Нам не сюда, — окликнула ее Элиза.

— Знаю. Идем, я тебе кое-что покажу.

В детстве бабушка иногда водила Элизу на кладбище. В каждой могиле обитал либо друг, либо знакомый, либо родственник, близкий или дальний. Маргарита знакомила внучку с усопшими.

— Кузина Жюли, — бормотала она. — А здесь лежат мои родители, ну, ты знаешь. Я хотела похоронить ребенка с ними, но Дружочек воспротивился. Теперь мой малютка уже не один…

Возле скромного надгробия из розового мрамора она остановилась и взяла Элизу за руку.

— Вот! Это здесь.

— Ты о чем? — спросила Элиза. — Кто?..

И осеклась, увидев бисерную надпись на памятнике.

— Не может быть!

— Да, милая. Погиб в автомобильной катастрофе девять месяцев назад. Бедный Улисс! Скончался, не приходя в сознание. За рулем был его брат, Виргилий.

— Почему ты мне ничего не говорила?

— В ту пору дедушку уже забрали в больницу, у меня было столько хлопот, что из головы выскочило. А Виргилий тебе разве не рассказал?

— Какой Виргилий? Я не видела его сто лет и вряд ли даже узнаю.

— Перестань! Я еще не совсем ослепла. Вчера у Франсины ты только с ним и болтала.

Маргарита погладила нагретый солнцем мрамор.

— Мерзавец он, этот Виргилий. А вот Улисс совсем другое дело… Ты была бы от него в восторге. И почему лучшие всегда уходят первыми?