4. Званый обед по-деревенски

Оказывается, я еще не забыла дорогу. Ржавый указатель, похоже, все-таки рухнул в траву, но я свернула не задумываясь, машинально, хотя не была в Анжанардьере уже два года. За это время деревья вдоль проселочной дороги подросли и теперь загораживают дом, оттягивая момент встречи с ним. По шуршанию гравия под колесами я понимаю, что от прошлого меня отделяет не более пятисот метров. Бросаю взгляд в зеркальце заднего вида и сразу торможу: так дело не пойдет, мертвенная бледность не входит в мои сегодняшние планы. Припудриваю щеки, разглаживаю новую юбку, измятую в дороге, слегка взъерошиваю волосы — стрижка, сделанная вчера у знакомой парикмахерши, должна выглядеть естественно и чуть небрежно.

Ну вот, теперь порядок. Можно трогаться. Только нога на педали дрожит и всю меня колотит, как перед экзаменом. Надо же, к встрече с людьми, которых я знаю двенадцать лет и зову «папа» и «мама», я готовилась три дня!

Клятвенно заверив, что охлаждение их сына ко мне никак не отразится на наших отношениях, родители мужа больше года не подавали признаков жизни. Они, разумеется, были на стороне Франсуа и теперь обхаживали его новую избранницу, которая бессовестно заняла мое место в этой семье и наверняка не скрывает своего торжества.

На прошлой неделе, под Новый год, поддавшись порыву, я позвонила с поздравлениями. Пристыженные и взволнованные, родители мужа тотчас же выразили горячее желание меня увидеть.

— Приезжай к нам обедать, — предложила мама с излишним воодушевлением. — В конце концов, с нами ты не разводилась!

Я пообещала приехать, тоже делая вид, будто ничего не изменилось.

Ставлю машину во дворе, как обычно. Коротко сигналю — и папа с мамой тут же выбегают из дома с радостными возгласами. Как обычно.

Точно так же всегда встречали нас с Франсуа. Привычный ритуал придает мне отваги и в то же время настораживает. Правда, на этот раз я, как порядочная гостья, протягиваю маме букет тюльпанов. С Франсуа мы неизменно приезжали с пустыми руками: сами — подарок. Хозяева поспешно ведут меня в дом, заботливо помогают снять пальто (бывший муж купил мне его на наше последнее совместное Рождество). Кажется, больше всего им хочется сделаться невидимыми или просто провалиться сквозь землю, но это, к сожалению, невозможно, поэтому они, напрягая голосовые связки, тараторят о погоде, о замерзших гладиолусах, о состоянии дорог — подозреваю, эти фразы они репетировали все утро. Мама восторгается тем, как я выгляжу: «Потрясающе!» Наверное, старается убедить себя, что ее драгоценный сын не заставил меня страдать слишком сильно.

От знакомого запаха горящих поленьев и тушеных овощей сердце мое начинает биться с удвоенной силой. Пианино стоит на прежнем месте, в проеме между окнами. Именно здесь, на этой потертой банкетке, прервав исполнение концерта Шуберта, Франсуа сделал мне предложение, а затем, раскрасневшуюся, повел в сад, чтобы сообщить приятное известие родителям, которые отнеслись к услышанному до обидного скептично.

На обоях над пианино выделяется светлое пятно, на этом месте прежде висела наша свадебная фотография.

Батарея флакончиков с духами на журнальном столике увеличилась. Мама зачем-то хранила все, что я накупила ей за одиннадцать лет на День матери и Рождество. Интересно, кто теперь пополняет коллекцию?

Мы с Франсуа обедали у родителей каждое воскресенье, поэтому раньше я чувствовала себя здесь как дома. Сегодня не воскресенье, а четверг, и я даже присесть не смею без приглашения. В придачу меня знобит, несмотря на пылающий в камине огонь.

— Как у тебя дела, Флоранс? Расскажи все по порядку!

Я начинаю описывать свою жизнь, придерживаясь общих мест: должность пресс-атташе, новая квартира, здоровье родителей. Острые углы сглаживаю, о трудностях умалчиваю. Нам не до откровенностей — пришла пора вежливости и хороших манер. Уже полчаса минуло, как я приехала, однако имя «Франсуа» до сих пор никто не произнес.

Свекровь восхищается моим элегантным костюмом, хвалит стрижку. Я понимаю, что мои усилия обольстить их не пропали даром, и сразу становлюсь очаровательной, разговорчивой, готовой вступить в бой с Морган. Я лишу ее всех преимуществ в глазах папы и мамы, за исключением разве что сомнительной прелести новизны.

Еще портвейна? Нет, спасибо. Несмотря на воинственное настроение, я чувствую себя одиноко на диване, где Франсуа любил смаковать виски, держа меня за руку. Нам нравилось прикидываться счастливыми молодоженами. Новобрачную я изображала столь же серьезно и увлеченно, как в детстве играла в куклы. Что ж, нынче у меня новый имидж — блистательная молодая женщина в разводе, которая, в отличие от своих ровесниц, более не морочит себе голову поисками принца на белом коне.

С редкостным упорством мы находим все новые темы для беседы. Лица у нас нестерпимо ангельские. Наконец часы бьют положенное число раз, и мы садимся за стол. Ради меня достали белую скатерть, столовое серебро и хрустальные бокалы. Наверное, я должна радоваться такой чести, но мешает досадная мысль: а что, если меня деликатно ставят на место — мол, теперь ты здесь в качестве редкой гостьи? Нас с Франсуа обычно принимали без особых церемоний — фаянсовые тарелки, повседневные приборы и круглые деревянные подставки с нашими именами: Клод, Полетт, Франсуа, Флоранс. Куда они дели мою? Интересно, а Морган уже заслужила подставку или этой награды удостаиваются только после свадьбы?

— Спасибо, мама. Ой, извините, вырвалось…

— Нет-нет, не извиняйся, мне приятно, что ты продолжаешь меня так называть. У Франсуа своя жизнь, у нас своя, ведь правда?

Ну вот, слово сказано. Какими бы ни были мои отношения с его родителями, Франсуа они более не касаются. Отважившись произнести при мне его имя, мама словно отворила шлюзы, ее прорвало:

— Флоранс, деточка моя, я не хочу сказать ничего плохого о Морган, но для нас она не равноценная замена. Для Франсуа тоже… хотя он сам этого еще не понял.

Очко в мою пользу! Еще бы: невзрачная заурядная Морган на пятнадцать лет старше Франсуа и, должно быть, уже страдает от климакса, бедняжка. Меня всегда задевало то, что родители мужа видят во мне только мать будущего продолжателя их рода, но теперь я могу позлорадствовать: наш развод лишает их надежды иметь внуков.

— Мы очень расстроились, — с некоторой заминкой признается свекор. — Одиннадцать лет вместе — это не шутка. Мы так к тебе привыкли.

— Для нас ты была как дочь, — добавляет мама. Она не умеет вовремя остановиться и всегда говорит лишнее. — Заметь, против нее мы тоже ничего не имеем… Она добрая, заботится о Франсуа, и поскольку вы больше не были счастливы вдвоем…

Мы не были счастливы вдвоем? Вот оно что! Я почему-то этого не замечала, а Франсуа не успел меня просветить. Вероломное решение сделать явной свою тайную двухлетнюю связь он принял единолично, со мной этот шаг не обсуждался.

— Такова жизнь, — вздыхает свекор. Он из тех, кто считает разумным покориться судьбе — когда речь идет о других.

— Ты еще встретишь своего мужчину, — говорит свекровь, и непонятно, то ли она меня утешает, то ли хочет выспросить подробности моей личной жизни. — У тебя будут дети, а у Франсуа — уже нет.

Мне вдруг становится жалко этих стариков, которые разрываются между любовью к сыну и мечтой о внуках — как они станут их баловать, крестить, возиться с ними днями напролет.

— Ничего, — жизнерадостно заявляю я, — я одолжу вам своих детей! Вы станете для них приемными бабушкой и дедушкой!

Свекровь порывисто целует меня, растроганный свекор утирает слезу. Я довольна: свое место в этой семье я отвоевала, хотя мне немного стыдно, что цель достигнута не совсем честным приемом. Но ведь и со мной не церемонились: вынудили расстаться с квартирой, которая мне так нравилась, лишили удовольствия просыпаться рядом с любимым мужчиной, отняли друзей, теперь они стали друзьями Морган. В этом доме царит идеальный порядок, и оттого все выглядит уныло. Родители мужа — по сути старые зануды, но долгое время они были частью моей жизни, и я не хочу их терять. Поцелуй свекрови тешит мое самолюбие, слезы свекра возвращают уверенность в себе. В Анжанардьере я вновь обретаю свое прошлое, его даже Морган не сможет у меня отнять.

После обеда мама предлагает прогуляться. Мы всегда отправлялись на прогулку после обеда, если позволяла погода. Папа называл это «пищеварительным променадом», и, когда он так говорил, я с отвращением представляла, как бурлят наши кишки. Мы с Франсуа брели впереди, взявшись за руки, родители тащились за нами.

— Ты бы переобулась. Грязно, — советует свекровь.

— Я не захватила с собой другой обуви.

— Твои ботинки на прежнем месте, в чулане под лестницей.

Настал мой черед прослезиться. Мама и папа тоже по-своему верны нашему общему прошлому, сберегая всякие дурацкие мелочи.

В чулане пахнет старой кожей. Мои ботинки на крепкой подошве действительно лежат на прежнем месте и хранят форму моей ноги, словно я сняла их только вчера. Обуваясь, я едва не вышла из образа блистательной молодой женщины в разводе — с такой неподобающей моему имиджу нежностью я разглядываю ботинки. «Старенькие, разносившиеся, — благодарно думаю я, — вы мне не изменили. Не исчезли из моей жизни и не ушли к другой». Проживи я в браке с Франсуа лет сорок, я бы стала похожа на эти ботинки.

Родители уже натянули сапоги и ждут меня у входной двери. Я стою на одной ноге, собираясь надеть второй ботинок. Именно в этот момент раздается автомобильный сигнал. Папа вздрагивает.

— Что это? — восклицает мама. По испугу в ее глазах можно догадаться, что она знает ответ на свой вопрос.

Она торопливо выбегает на крыльцо; свекор, виновато оглянувшись, следует за ней. Я по-прежнему стою в темном чулане, и до меня доносятся радостные возгласы свекрови:

— Родные мои! Вот это сюрприз!

— Здравствуй, мама! Привет, отец! Мы проезжали мимо и решили нагрянуть. Угостите кофе?

Заслышав голос Франсуа, я покидаю свое укрытие: не хватало только, чтобы он подумал, будто я прячусь. Выхожу на порог и как раз успеваю застать трогательную сцену: мама нежно обнимает будущую невестку.

— Выглядите просто великолепно, мамочка, — сюсюкает Морган.

«Мамочка»? Меня вырвет, если я еще раз это услышу! Пытаюсь перехватить взгляд свекрови, но вместо этого встречаюсь глазами с Франсуа.

— Флоранс! Что ты здесь делаешь?

Это упрек, надо полагать. Физиономия Морган становится пурпурной, в тон лаку на ногтях. Она явно не намерена уступать ни пяди завоеванной территории:

— Идите в дом, мамочка, а то простудитесь.

Этот приторный голосок, это сладенькое «мамочка» — вот, значит, какими дешевыми уловками она заманила в свои сети моего мужа.

Франсуа все не может успокоиться:

— Ты тоже проезжала мимо?

— Да-да, именно так, — отвечает за меня свекор, избегая глядеть в мою сторону.

— Пойдемте, я сварю вам кофе, мои дорогие, — суетится свекровь, радушным жестом приглашая в дом. Ко мне, как я понимаю, это приглашение не относится.

Спускаюсь с крыльца в сопровождении Франсуа, ему даже в голову не приходит чмокнуть меня в щеку.

— Может, зайдешь на минутку? — спохватывается он, когда Морган и его мать скрываются в доме.

— То есть хлебни кофе и выметайся?..

— Не задерживай Флоранс, — вмешивается свекор. — Она заскочила буквально на секунду, чтобы забрать свои прогулочные ботинки.

— Зачем они тебе вдруг понадобились? — удивляется Франсуа.

Он не дурак и понимает, что это вранье, но ему очень хочется поверить. Я согласна ему помочь.

— Все перерыла, а потом вспомнила, что оставила их здесь. А сегодня случайно оказалась в этих местах и решила забрать. Надеюсь, ты не против?

— Нет, что ты! Мы купим Морган новые.

Свекор испаряется. Из дома доносится смех Морган и свекрови. Едва кивнув на прощанье, Франсуа тоже исчезает за дверью. Меня, как неприжившийся гладиолус, вышвыривают за калитку. Сажусь в машину, не сказав хозяевам ни «до свидания», ни «спасибо». На левой ноге у меня старый ботинок, на правой — туфля, в руках — туфля и второй ботинок. Поглядываю в зеркало — Анжанардьер медленно удаляется, и, как только он вовсе исчезает из виду, торможу на обочине. Меня и впрямь вырвало. Корчусь в спазмах до последнего кусочка овощного рагу и яблочного пирога, угощения искусницы-свекрови. Метким броском отправляю в овраг ботинки, загаженные потом чужих ног. Вот и полегчало. Чувствую себя отлично. Решительно жму на газ. Мне нужно спешить — навстречу новому счастью.