"Симуляция" - читать интересную книгу автора (Ефимов Владимир)

КАМИКАДЗЕ ПРЕДМЕСТЬЯ

Больше месяца мы прожили с бездомными, ночуя по чердакам, подвалам и отопительным коллекторам. Однажды, чудом избежав полицейской облавы, мы решили, что риск слишком велик. Мы сняли частным порядком комнатку у одной смирной старушки, и прожили там почти полгода, выходя на улицу только за продуктами. Сначала я просто отдыхал и отсыпался, потом мы оба начали маяться от безделья и первых симптомов клаустрофобии. К тому же деньги таяли слишком быстро. Мы перепробовали еще кое-какие варианты, но в конце концов обосновались в Блоке.

Блок – это огромное заброшенное здание, частично конторского, частично промышленного типа. Оно стоит на самом краю Пустоши, обширной территории, некогда занятой заводами и фабриками, но уже много лет покинутой своими хозяевами и постепенно превращающейся в руины. У Пустоши было единственное преимущество: туда боялась заходить даже полиция. И жили там те, кого это преимущество привлекало. Заходить вглубь Пустоши было смертельно опасно даже для самых отчаянных, но мы-то жили на ее окраине, и вылазки делали в другую сторону, в цивилизованные кварталы.

Там, в Блоке, совершенно без нашего участия, и началась история, развязка которой позволила шестерням моей судьбы провернуться еще на один щелчок.

1.

Любимчик Жека покинул Блок в пять тридцать утра. Опаловый колпак, заменяющий Городу небо, только начал менять оттенок с грязно-бордового на молочно-голубоватый. Это означало утро нового дня.

Спал Любимчик сегодня только полтора часа, зарывшись в тряпки на тюфяке старухи ведуньи, но походка его была легкой и упругой, и смотрел он по сторонам ясным взглядом человека, имеющего цель и уверенного в ее достижении. Трущобы, на которые падал его взгляд, не портили ему настроения. Он привык к этому пейзажу за свою недолгую жизнь. Любимчик Жека вырос в этих руинах. Лет пятнадцать назад он был одним из беспризорников, таким же, как те, что следили сейчас за ним из темных проемов. С освещенной бледным утренним светом улицы они оставались невидимы, но он знал, что за ним следят и получал этому подтверждения. Хрустнувший в глубине заброшенного цеха осколок стекла, шевельнувшаяся тень среди менее плотной тьмы, дрогнувшие веки у спящего на куче щебня пьяного оборванца – все это были для него ясные знаки, как следы зверя в джунглях для опытного охотника. Или для хищника. Жека видел, что Пустошь, как и во времена его детства, затаилась в ожидании. Любой забредший сюда чужак легко мог превратиться в добычу, если не смог бы за себя постоять. Желанным трофеем здесь были не только деньги и ценные вещи, но даже и любая одежда, достаточно приличная, чтобы в ней можно было бы выйти в более благопристойные кварталы. Любимчик был одет не только прилично, но даже и щеголевато. Но он не был легкой добычей и, к тому же, не был здесь чужаком. Его узнавали.

Оборванец, казавшийся то ли мертвым, то ли мертвецки пьяным, поднял голову и проводил пустым взглядом Любимчика до угла. Лишь затем он снова откинул голову, прикрыл глаза и замер неподвижной кучей тряпья.

Пройдя в редеющих сумерках еще пару кварталов, Любимчик увидел старого нищего, сидящего на ящике, привалившись к стене. Видно было, что старик ждал гостя – он сидел, глядя на тот угол, из-за которого Жека появился. Но в следующий же миг он опустил лицо и замер, неподвижный, как камень. Можно было подумать, что он смотрит на жестянку с медяками у своих ног. Остановившись перед ним, Любимчик выдержал паузу, как это требовалось при обращении к старшим, и лишь затем поздоровался:

– Чтоб ты жил, Валун.

– Живи тоже, Любимчик, – ответил старик, не поднимая головы, потом помолчал и добавил, – рано не спишь сегодня.

– Иду проведать девочек, Валун. Они еще работают. Сегодня длинная ночь.

– Да, длинная ночь, большие игры, немного монет крысам, как я. Но ты идешь не из дома. Твой дом в другой стороне.

– Ты прав, Валун, мой дом в другой стороне. У меня были дела в Блоке.

– Хорошо, не пытаешься обмануть.

Жека почтительно молчал.

– Как твой биз, Любимчик?

– Мой биз живет, батя.

– Ты давно не приводил мне новых девочек.

– Мне хватает тех, что есть, Валун.

– Марго исчезла, Устрица заразилась, а крошка Лили раскрасила кровью своих вен камни Пустоши.

– Крошка Лили все равно была еще слишком мала для игры.

– Твой биз болеет, парень, – нищий вскинул голову и посмотрел Любимчику прямо в глаза. Взгляд его был, как осколок льда.

Жека выдержал этот взгляд. Он не испытал не только страха, но даже легкого беспокойства. Его лицо, смазливое и еще молодое, но уже заметно поношенное, лицо сутенера, оставалось спокойно, как и его душа. Он с удивлением обнаружил, что не испытывает к Валуну ни обычного восхищения ученика, ни столь же обычного парализующего страха. "Наверное, я стал взрослым", – подумал он, успокаивая себя. И все же, в глубине души, эта внезапная перемена в себе пугала его даже больше, чем привычный панический ужас перед батей.

– А ты изменился, парень, – проговорил Валун, все так же глядя ему в глаза.

– Я в порядке, батя.

Старик еще некоторое время неотрывно смотрел в глаза Любимчика, потом вдруг уронил голову, как бы вспомнив о своих медяках, и бросил:

– Через неделю!

Жека спокойно воспринял назначенный срок.

– Чтоб ты жил, Валун.

– Живи тоже, парень.

Любимчик двинулся дальше, постепенно выбираясь из диких пространств Пустоши и приближаясь к местам, где располагались действующие еще фабрики и жмущиеся к ним рабочие предместья. Два мира плавно переходили один в другой. В одном мире рыхлой массой лежал нижний пласт социума: разнорабочие, гостарбайтеры, инвалиды, те, кто мог сводить концы с концами и платить убогие налоги, мог предъявить патрулю документы и ответить на его вопросы. В другом мире невидимой россыпью таились те, кому общество отказывало в праве на существование, те, кого в честь места их обитания иногда называли "пустынниками". Чистые горожане говорили о них языком романтических легенд, в которых грязь и мерзость выглядела возвышенно и загадочно, либо языком страшилок, в которых кошмары действительности были приуменьшены и обретали некий смысл. Жители предместий знали о Пустоши побольше. Они говорили о пустынниках с превосходством обывателя, но для многих из них Пустошь была последним приютом, если, спасите Боги, случится потерять работу или вдруг подведет какая-нибудь важная деталь в собственном теле. Она была и последним шансом, если тянуть унылую лямку станет невмоготу. Иные из работяг, особенно подвыпив, любили говорить о своей дружбе с героями Пустоши: Косым, Сколом, а то и самим Валуном. Но все эти разговоры были пустым трепом, хотя бы потому, что на Пустоши не знали слова "дружба".

Четкой границы между рабочими кварталами и Пустошью не было, но если бы кто-то взялся ее провести, бар "Коврига" с Жестяной улицы оказался бы точно на ней.

Над входом еще можно было разглядеть изображение античной колесницы, запряженной четверкой лошадей, из чего явствовало, что когда-то бар носил другое название. Но окрестных жителей больше устраивало нынешнее. В этом месте Пустошь общалась с предместьем, заключая сделки, предлагая недорого запретные развлечения, сбывая краденное и планируя набеги во внешний мир.

Выйдя на Жестяную улицу из закоулков между гаражами и сараями Любимчик обнаружил, что, несмотря на неурочный час, он здесь не один. Да они и не таились. Семь теней в утреннем сумраке развернулись, перегораживая проход. Один вышел вперед, держа у плеча самодельную биту, выструганную из ножки стола:

– Что ночью гуляешь, фраер?

Они даже не пытались его окружить. Это не была засада, это не были грабители. Обычная шпана, нанюхавшаяся "белой сажи" – вытяжки из суставной смазки. Юность предместья.

Жека поднял руку и в пальцах его оказалась зажатая в щепоть отточенная по краям монета. Еще три таких же он прижимал двумя пальцами к ладони.

– Уже утро, бэби! – неуловимое движение кисти, и монета, коротко свистнув, вонзилась в твердое дерево биты. В руке у Любимчика осталось еще три, и она из них уже была готова к новому броску.

– Вира-майна… – прошептал старший, трезвея на глазах, – Да это никак Любимчик… Чтоб ты жил, Любимчик Жека!

– Чтоб ты жил, Любимчик Жека! – эхом повторили остальные.

– Кто такие?

– Мы? – переспросил главарь, – Я Шпуля. Акира Шпуля. А это мои "Ткачи".

Любимчик был ему почти ровесником, но из глаз его ясно смотрела смерь. Жутко было называть себя перед этими смертельно спокойным парнем, страшно было брать на себя ответственность за всю команду, но только так можно было стать главарем. И только так можно было им остаться.

– Писку приводи, – проговорил Жека негромко.

– А? Да, сейчас! – Шпуля не без труда выковырял отточенную монету из дерева и протянул ее сутенеру, – Ты прости нас, Любимчик Жека, за глупость.

Любимчик оглядел притихшую компанию и вынес вердикт:

– За глупость с вас по десятке.

Шпана судорожно зашарила по карманам.

Когда Жека, милостиво приняв дань, удалился в направлении "Ковриги", Шпуля вздохнул с облегчением и полез за сигаретами.

– Блин, пить охота. У кого-нибудь вода есть?

Ему подали пластиковую бутыль с мутноватой водой. "Ткачи" знали, что после "белой сажи" всегда мучает жажда. Самый молодой спросил:

– А кто это?

– Ты что, Сопля, это же Любимчик Жека, шмаровоз. Он пустынник.

– Вира-майна, – повторил Сопля, впервые видевший обитателя Пустоши так близко, – Вот бы научиться так монеты кидать.

Он вытащил из кармана монету и попытался крутить ее между пальцами, но нетвердые после стимулятора руки его подвели. Монета выскользнула, и пытаясь ее поднять, Сопля уронил и арматурный прут, который держал зажатым под мышкой. "Ткачи" заржали.

– Зачем тебе? – спросил долговязый подросток, когда смех затих.

– А то не знаешь, Фитиль? Я бы Костолома "Плутона" замочил. Ка-а-ак зафигачил бы ему прямо в глаз. Или в брюхо. Он же моего брательника изувечил.

– К Костолому у каждого из нас счетик есть. Доберемся мы до него, зуб дам, доберемся. Потому что мы ткачи, – на последнем слове Шпуля возвысил голос, и все, вскинув кулаки, хором гаркнули:

– Вау!!!

– А "Плутоны" лохи. Они бы здесь все остались, потому что пустынников даже в лицо не знают. Потому и боятся на промысел ходить. Гуляют на деньги своих мамочек. Лохи.

– Как он так писку метнул… – не мог успокоиться Сопля, правда упражняться больше не пробовал.

– В эту школу, Сопля, без экзаменов берут. Только поздновато тебе туда идти. На Пустоши, знаешь как, берут десять малышей, совсем мелких и велят, к примеру, монеты в цель кидать. Кто хуже кидает – того на фарш. И так пока один не останется.

– Врешь ты все, бугор, – с одобрением сказал долговязый Фитиль.

– Вру – не вру, а правды никто не знает, – по-взрослому рассудительно завернул Шпуля, – у каждого пустынника, говорят, три таких фокуса есть. Первый – пацанов, вроде нас, пугать. Второй для серьезной драки. А третий – на самый крайний случай. И у кого какие фокусы никто, кроме паханов не знает. А может и врут все.

Он опять приложился к бутыли и передал ее по кругу:

– Хорошо, денег хватило, а то бы на счетчик поставил. Ладно, по хатам пора.

Снаружи уже уверенно вступило в свои права утро, в "Ковриге" же царил вечный вечер. Посетителей почти не было. Из девочек тоже остались только самые стойкие. Роза, Лягушонок и Лань сидели за дальним столиком, поглядывая на пару угрюмых парней, занятых серьезной беседой. Был шанс, что покончив с делами ребята захотят развлечься.

Любимчик подсел к девочкам, собрал с них деньги и привычно посетовал на маленькую выручку. Но сегодня деньги для него были не главным, и девочки почувствовали это. Жека с трудом скрывал нетерпение. Он обвел бар скучающим взглядом и проговорил сквозь зубы:

– Пойдем наверх, Лань. Девочки справятся и без тебя. Посмотрим, не научилась ли ты новым фокусам.

На самом деле, он хотел проверить, научился ли новым фокусам он сам.

Девицы проводили парочку почти сочувственными взглядами. Лягушонок скорчила гримаску:

– Ну вот, опять начинается! Будет до вечера убеждать бедняжку Лань, что на самом деле он крутой самец.

Роза прыснула.

– Да уж… Знаешь, что я тебе скажу? Если бы он смотрел на эти вещи проще, всем было бы лучше.

У Любимчика Жеки была проблема, если не сказать – беда. Он нравился женщинам, в ремесле сводника это помогает. Когда он был моложе, то выглядел вообще ангелочком. Но то ли тяжелое детство на Пустоши сказалось, то ли просто тайный ход фишки так предопределил, однако в постели Любимчик был более чем слаб. Никого, кроме него самого, это особо не волновало. Сам же он в последнее время так переживал по этому поводу, что стал неуверен в себе и начал даже несколько опасаться женщин. А это уже вредило бизнесу.

– Да уж, Розочка. Мы ж его не за это любим, верно?

Эта мысль обеим показалась ужасно смешной.

Девицы, действительно, по-своему любили своего хозяина, хотя больше, все-таки боялись. Отсмеявшись, они переключили свое внимание на парней, которые продолжали свою тихую беседу.

Двое мужчин, укрывшихся в полумраке бара, явно были людьми серьезными. Крепкие тела обеспечили бы им хороший заработок на любой фабрике. Но они сидели здесь, ссутулив крутые плечи и склонив головы друг к другу так, чтобы никто посторонний не мог бы их услышать. Тот, что постарше, говорил в полголоса:

– Ты прав, Чико, ты сомневаешься, и я в твои годы тоже сомневался. Потому я и стал тем, кем я стал. Все знают Перочиста, и каждый тебе скажет, что Перочист – парень верный. Любого спроси. Перочисту верить можно. Но если бы я в твои годы хватался за любое дело, которое мне предложат, хрен бы я тут сидел. Остался бы от меня один позвоночник, ржавел бы он сейчас в руинах Пустоши.

– Ты меня как будто уговариваешь?

– Я? Да я просто рассказываю тебе, Чико, что и как.

– Я благодарен, Перочист. Есть инфа, а есть мудрость. Инфу приносят шестерки, а мудрость дают старшие.

– Ты правильный парень, Чик. Другому я не стал бы давать такую добрую указку. К вечеру придет Консерв, он расскажет подробности.

Такому серьезному парню, как Чико, полагалось бы промолчать, всем видом показывая, что его ничего не интересует. То что тебе нужно, ты уже знаешь, так учат старшие. Но Чик был нетерпелив:

– Что хоть за пойнт, Перочист?

Перочист не смог скрыть презрительной усмешки, но от поучений удержался. Чико предстояло идти на дело. Он даже ответил:

– Одежный магазин Орехова знаешь?

Чико глянул удивленно:

– Это ж не наша земля.

– Не наша и не чужая. Его никто взять не может. А мы возьмем.

Консерв был нищим, и, в отличие от Валуна, для него подаяние было основным доходом. Но не единственным. Он не попрошайничал в людных и доходных местах, там работали городские нищие, в сущности наемные работники, отдающие большую часть заработка своим хозяевам. Консерв презирал их, как и всех городских жителей. На Пустоши каждый был сам себе хозяином. Там тоже были свои правила и свои начальники, но никто не говорил тебе, когда вставать, что делать, как смотреть. На Пустоши никто не решал твоих проблем, потому и выжить там мог не каждый, но пока ты жив, твоя жизнь принадлежит тебе.

Консерв побирался на улицах рабочих кварталов, его можно было увидеть и в таких местах, где за день проходит меньше сотни человек. Выручка его бывала невелика, зато конкурентов никаких. Да и патрули встречались нечасто. К тому же, его ремесло было удобно совмещать с другим – с ремеслом наводчика, что он и делал весьма успешно. Переходя со своей жестянкой от одного угла к другому, он внимательно наблюдал за магазинчиками, аптеками, прачечными, а потом, за стаканчик-другой, щедро делился со знакомыми иванами добытой инфой: когда уходят и приходят хозяева, когда уносят выручку, как запирают двери, сколько людей бывает в заведении и когда. Если с его указки проходило успешное дело, то ему обычно подбрасывали небольшую долю.

Сейчас он по просьбе Перочиста уже вторую неделю наблюдал за большим одежным магазином, самым жирным куском во всем предместье. Собственно, он уже и не принадлежал к рабочим кварталам, и одевались в нем в основном "белые воротнички" из более приличных районов. Но и рабочие позажиточнее заходили туда, когда был повод шикануть.

Консерв изо дня в день наблюдал за работой магазина, меняя точки наблюдения, примечая детали опытным глазом, иногда даже делая фотографии на полученную у Перочиста камеру. Обычно первым в магазин приезжал его хозяин, коммерсант Орехов со своим водителем и секретарем. Важно пройдясь по торговому залу, он проверял, все ли выглядит достаточно внушительно и, частенько, начинал мелкие реформы. По его указаниям сотрудники переставляли стеллажи с одеждой, переодевали манекены или переставляли их с места на место. Господин Орехов выглядел как полководец, размещающий войска перед решительной битвой. Затем он скрывался в своем кабинете и больше не показывался оттуда до конца дня.

Одновременно подходили первые сотрудники, магазин открывался, подтягивались редкие покупатели. В торговом зале начинали работать один-два продавца, кассир, два охранника. К полудню покупатели уже тянулись ручейком, и к этому времени вся ореховская рать была в сборе. Два кассира, почти десяток продавцов, уборщица, трое подсобников. Вечером ручеек покупателей превращался в реку, по субботам эта река была особо полноводной и продавцы сбивались с ног.

Кассиры несколько раз за день снимали кассу и относили деньги в кабинет хозяина. Видимо, у него там был сейф. Потом поток редел, и к закрытию в магазине оставался, фактически, только скучающий персонал. Охранники запирали двери и проверяли не осталось ли посторонних в зале.

Продавцы наводили порядок на стеллажах. В это время подъезжали инкассаторы, их броневик останавливался почти вплотную к главному входу. Один сидел за рулем, другой заходил внутрь, третий оставался у двери. Охранник впускал инкассатора и опять запирал дверь. Орехов выходил из своего кабинета с опечатанной сумкой и вручал ее инкассатору. Тот, в сопровождении двух охранников, направлялся к выходу. Охранники отпирали дверь и выходили сами, блокируя с двух сторон пространство между входом в магазин и броневиком. Затем выходил инкассатор с деньгами и тут же садился в машину. Через мгновение броневик уже удалялся по улице. Все это время в торговом зале было около дюжины сотрудников, а охранники и инкассаторы действовали четко и сосредоточено. Они прекрасно представляли себе, сколько желающих наложить лапу на их кассу найдется в неблагополучном соседнем районе.

Лишь проводив броневик, Орехов проводил со своими людьми короткий разбор полетов, отпускал всех, кроме ночной охраны и покидал магазин сам.

Благодаря обширным прозрачным витринам Консерв мог за всем этим наблюдать. Сейчас он ясно видел клерка, подбиравшего себе галстук с рубашкой. Тот рылся на стеллажах, подходил к зеркалу, шел к вешалкам и опять возвращался к зеркалу, чтобы сложить две покупки бутербродом и оценить их в сочетании со своим лицом. Лицо было сведено стандартной жизнерадостной судорогой преуспевающей шестерки.

"Давай, давай, – подумал Консерв, – Хрен тебе поможет твой галстук. Высушат и выкинут. И удавишься ты на своем галстуке". Все, кто работал по найму, представлялись ему безнадежными слабаками, продавшими хозяину и тело и душу. К ореховским продавцам он относился более сочувственно. Пока он изучал распорядок магазина, работники стали ему родными. Он и сам однажды поймал себя на мысли, что считает магазин Орехова своим местом работы. Он знал о нем все. Он уже мог угадать процентов на семьдесят, что сделает продавец или кассир через пятнадцать минут. Одного он не мог понять, сколько не ломал голову: каким образом Перочист собирается взять кассу? Консерв не видел к этому никаких реальных возможностей. Система была отлажена идеально, пробить ее можно было разве что чудом.

Если бы клерк Чарли Нуар, подбиравший галстук с рубашкой, мог услышать мысли Консерва о своем будущем, то вряд ли стал бы сильно возражать. Будущее ему и самому представлялось безрадостным. И новый галстук тут действительно не поможет, хотя Чарли и предпочитал встречать критические моменты своей судьбы в новом галстуке и впервые одетой рубашке. Это было своего рода жертвоприношение, попытка сбросить старую шкуру вместе со всеми прошлыми неудачами. Переговоры, которые ждали его в конце следующей недели, могли стать последними в его карьере. Шеф ясно дал понять, что если Чарли не сможет договориться о поставках, его просто вышвырнут. Это ни к черту не годилось. Как можно вообще так ставить вопрос? Все годы, отданные фирме, служба не за страх, за совесть… Что же все это уже ничего не значит!? Чарли уже и сам себя убедил, что служил верой и правдой и принес фирме немалую пользу. Но, конечно, дело было не в справедливости. Он чувствовал, что из этих переговоров толка не будет.

Фирма поставляла оборудование для аэродромов. Суммы заказов были огромны, клиентов были единицы, один контракт мог кормить десять лет. Как получилось, что последние три года Чарли занимался только подготовкой контракта с приморской авиакомпанией? Если бы кто-нибудь спросил его сейчас, он бы сказал, что его подставили, чтобы теперь сделать козлом отпущения. Но все эти три года ситуация его вполне устраивала. Четкая задача, ясный круг обязанностей, широкие полномочия… Вовсе не хотелось думать о том, что задача может оказаться невыполнимой и за все придется отвечать. Чарли готовил варианты предложений, собирал сведения о заказчике, составлял досье и психологические портреты на его руководство. На него работали инженеры, экономисты, сыщики из службы безопасности. Можно было собой гордиться. Отчеты выглядели так внушительно! Но к ведущим менеджерам в фирме относились, как в средние века к пушечным мастерам: кто отливает пушку, тот из нее и стреляет. И если ее, спаси и сохрани, разорвет… Можно сколько угодно объяснять, что пушка отлита и высверлена по всем правилам, что сталь прекрасная и раковин в ней нет, но какое это будет иметь значение, когда клочья твоего тела разлетятся праздничным салютом?

Образ был популярен. У шефа над столом даже висела цитата из древней рукописи, в которой говорилось о несчастном пушкаре, которого "разметах неведомо куда". Чарли три года отливал, высверливал и заряжал свою пушку. И теперь, когда не стрелять было уже невозможно, на стволе обнаружилась заметная трещина. Разведка сообщила, что приморцы ведут переговоры и с конкурентами. Впрочем, это можно было и предвидеть. Как бы там ни было, все должно было решиться на ближайших переговорах меньше, чем через неделю. Чарли знал, что решение еще не принято, но абсолютно не верил в успех. Большее, о чем он мог мечтать – это что все как-нибудь да отложится еще на недельку-другую. Хотя в случае успеха его ждало не просто прощение. Его ждало немедленное повышение и гарантированная спокойная жизнь на ближайшие лет десять. Следующие поражения ему бы прощали, а если бы ему удалось заключить еще один контракт, он, скорее всего, занял бы место своего шефа.

Но удачный расклад представлялся Чарли беспочвенной фантазией. Такой исход виделся ему чудом. А в чудеса Чарли Нуар не верил. Хотя…

Недавно подруга его жены сотворила со своей жизнью совершенно немыслимый фортель, и по всем параметрам это было именно чудом, причем чудом зримым и осязаемым. Он имел счастье наблюдать весь процесс в развитии, поскольку тоскующая от однообразия собственной жизни супруга жадно выслушивала все рассказы Марьям (так звали подругу), а потом пересказывала их ему, переживая драму, как свою собственную.

Марьям была несколько моложе его жены и заметно моложе самого Чарли. Это отчасти извиняло чересчур романтический характер всей истории. Девочка влюбилась. Это вполне естественно, тем более что она слишком долго оставалась одинокой и личная жизнь, равно как и будущее, тонули в неопределенности. Неестественной была только сила этой страсти. Или о других подобных историях мы просто не знаем? Так или иначе страсть была сокрушительной. Ее предметом был молодой человек по имени Кирилл, слишком легкомысленный и трусливый, чтобы всерьез думать о супружестве, слишком робкий, чтобы пойти на контакт и слишком симпатичный, чтобы страдать от одиночества. Марьям не была охотницей и шансов у нее было ноль целых, ноль десятых. Все что она могла, это метаться в отдалении и планировать попытки самоубийства. Самое ужасное началось после того, как ей, наконец, удалось переспать с Кириллом. Казалось, он стал еще дальше. Дойдя до крайней степени отчаяния, Марьям разыскала какую-то не то ведьму, не то колдунью, чтобы приворожить своего милого. "Это в наше-то время!" – возмущался Чарли, но продолжал следить за всей историей с интересом и даже со вниманием, ведь эти африканские страсти помогали ему отвлечься от собственных проблем. Он прежде всего поинтересовался во что это выльется в денежном выражении. Сумма для молодой одинокой женщины была значительная, слишком большая для заведомо бесполезного расхода. Но, с другой стороны, слишком маленькая для оплаты за реальное решение проблемы.

Жена Чарли настояла, чтобы Марьям зашла к ним после магического сеанса – убедиться, что с подругой все в порядке. От ведьмы та вернулась под утро, осунувшаяся, но окрыленная. Она явно не жалела потраченных денег и точно знала, что ей делать. Когда Чарли вышел утром из спальни и застал Марьям в гостиной, она взахлеб излагала его супруге план предстоящей кампании, вперемежку с фрагментами воспоминаний о сеансе. В то утро на службу он отправился с мыслью о том, что колдунья оказалась не такой уж примитивной мошенницей.

Однако далее события развивались весьма неожиданным образом. Марьям закрутила два романа почти одновременно. Чарли об этом узнал уже не от жены, а от сослуживцев – они работали в одной фирме. Первый из ее кавалеров был первым бабником на всю контору. Он был одновременно и изрядным трепачом, так что новость мгновенно разнеслась по всему коллективу. Весь мужской персонал фирмы осознал, что Марьям является сексуальным объектом.

Весть о втором ее романе распространилась через неделю с небольшим, то есть ровно тогда, когда публика заскучала, сама еще не понимая, что ждет новых развлечений от "этой шлюхи Марьям". Однако, новость разрушила все ожидания. Новая интрига, действительно, состоялась и ровно тогда, когда ее ждали, но объектом ее оказался самый неожиданный человек. Его звали Гук. Он был одним из самых достойных и уважаемых людей в компании. Это было настолько неожиданно, что общественное мнение, если можно так сказать, на какое-то время впало в растерянность. Не самый успешный и не самый завидный жених, много старше ее, но обсуждая историю, все невольно вспоминали его остроумные решения, вошедшие в анналы, но оставшиеся без должного вознаграждения, и ту помощь, которую он оказывал многим, совершенно бескорыстно. Это был общепризнанный, но не вознагражденный добрый гений. О таких людях обычно вспоминают лишь после того, как они уходят. Подобно окаменелым отпечаткам вымерших растений, пустота от их отсутствия оказывается более рельефной, чем то незаметное добро, которое они делают. Гуку в этом смысле повезло больше. Мужчины неожиданно вспомнили о том, что "ни одна сука не только не могла его оценить, но и вообще, не обращала на него внимания". Марьям же не только обратила внимание, но и дала гению так много, как только могла. А могла она дать немало, как свидетельствовал ее первый любовник. Она вытворяла в постели такие вещи, что даже он, бывалый донжуан, остался под неизгладимым впечатлением. Теперь, неожиданно потеряв свою новую, как он думал, случайную игрушку, он все чаще делился воспоминаниями, и от раза к разу его рассказы становились все красочнее и восторженнее.

Прошло меньше трех недель, а имя Марьям уже стало синонимом слова "секс". У нее появилось множество поклонников, но она их всех деликатно держала на расстоянии. С Кириллом же они вдруг оказались друзьями, много бывали вместе, разговаривали, но все время на людях. К Гуку пробовали подкатываться с расспросами, но он, даже когда напивался на корпоративных вечеринках, говорил что Марьям святая, что он не может ее ревновать, потому что она молодая женщина и не имеет перед ним, стариком, никаких обязательств.

Прошел еще месяц, и было объявлено о свадьбе. О свадьбе Марьям и Кирилла. Как-то невзначай выяснилось, что любила она всегда именно его, а новые романы завела… первый – чтобы забыться, а второй – чтобы вознаградить несчастного Гука за его добродетельную жизнь. Почему бы и нет, раз уж ее жизнь оказалась такой безысходной. Свадьбу сыграли достаточно скромно, чтобы не шокировать робкого юношу, и все поздравляли его с великолепной партией.

Чарли не знал, что и думать. С одной стороны, события развивались достаточно естественным образом. С другой… Марьям проявила черты, которых до сих пор не обнаруживала, черты, которых никто в ней не подозревал. А с третьей стороны все это было до жути похоже на грамотно разыгранную PR-кампанию. И теперь, видя всю историю ретроспективно, Чарли ясно понял, что невероятный успех девушки был прямым следствием посещения ведьмы.

"Приворот тебе не нужен", – пересказывала Марьям слова старухи, тогда, утром, – "Тебе нужен успех. Знаешь, где у человека успех? Успех у каждого человека вот здесь", – и ведьма грубо постучала девушку по лбу, – "А вовсе не здесь и не здесь, как думаете вы, молодые!" Жесты старухи ясно показывали, что она разумеет. "И не в кошельке, как думают кто постарше. Твой успех, красавица, может быть только у тебя в голове. И я его тебе туда положу! Прямо в голову!"

Этот бред звучал логично. И Чарли сейчас тоже нужен был успех, причем цену он готов был платить почти любую. Он внезапно принял решение. Надо идти к колдунье. Надо купить чудо, благодаря которому переговоры могли бы пройти успешно. Узнать у Марьям адрес, снять со счета нужную сумму…

Он только сейчас заметил, что стоит посреди магазина, глядя невидящим взглядом сквозь витрину на тихую улицу и сидящего на углу нищего. Продавцы уже начали поглядывать на него беспокойно. В своих руках Чарли обнаружил темную рубашку и серо-коричневый галстук. Неужели он всерьез собирался идти на встречу в таком мрачном виде? Он вернул все это на стеллажи и быстро выбрал чуть голубоватую рубашку и к ней галстук, желтый с синими полосами, яркий, как блик первого весеннего солнца.

Кассовый аппарат звякнул, молодая продавщица сверкнула пластмассовой улыбкой, охранник проводил профессионально-подозрительным взглядом, и Чарли Нуар, держа в руках хрусткий пакет с обновами, покинул магазин Орехова.

Прямо сегодня он навестит Марьям в больнице. Вскоре после свадьбы бедняжка заболела от всех переживаний. Проходя мимо нищего, Чарли бросил в его шляпу купюру. Возможно, придется много общаться с подобной публикой. Марьям говорила, что ведьма живет возле самой Пустоши.

Консерв проводил щедрого "пиджака" ничего не выражающим взглядом бедуина. С такими глазами на Пустоши живут, с такими убивают и с такими же – умирают. Никто не должен знать, что ты чувствуешь, тогда у тебя есть шанс. Но к Чарли Консерв по-прежнему испытывал только презрение. Одна бумажка тут ничего изменить не могла.

Дождавшись конца рабочего дня, он ссыпал в карман содержимое жестянки, сунул ее за пазуху, сложил картонку, на которой сидел и не спеша направился по пустеющим улицам предместья.

Когда Консерв зашел в "Ковригу", Чико с Перочистом сидели за тем же столиком, как будто никуда и не уходили. У Перочиста был свой столик, который немедленно освобождался при его появлении.

Посетителей с утра заметно прибавилось. Новый человек мог бы сказать, что бар полон. Это если он не видел, что здесь творится по вечерам в дни выплат. Проститутки Любимчика работали в полном составе, кроме Лани, которая все еще оставалась с Жекой наверху. Девочки были совершенно поражены этим фактом, и с удовольствием бы его обсудили, если бы горячее вечернее время дало бы им такую возможность. Они успевали лишь обмениваться выразительными взглядами и коситься на потолок.

Консерв сразу прошел к столику Перочиста и сел, зная, что его ждут.

– Чтоб ты жил, Перочист, и ты, парень.

– И ты живи, Консерв. Выпьешь с нами?

– Отчего ж не выпить с правильными людьми?

Опрокинув стопку и неторопливо закусив, нищий вытащил свою картонку и сверясь с понятными только ему пометками, начал пересказывать в мельчайших деталях все виденное за день в магазине. Чико быстро заскучал от обилия подробностей, но Перочист слушал с неослабным вниманием, переспрашивая некоторые нюансы и уточняя то одно, то другое. На этот раз его заинтересовал утренний ритуал перестановки манекенов, и наводчику пришлось ответить на множество заковыристых вопросов. Потом Перочист начал выспрашивать, не выходил ли Орехов из своего кабинета до закрытия, причем вопросы ставил как опытный следователь, подъезжая к одной и той же теме с разных концов.

– Скандалы какие ни то были?

– Нет, Перочист, все было спокойно.

– А необычные какие-нибудь покупатели?

– Не… Хотя был один пиджак с приколом. Галстук себе выбирал, – Консерв глянул на свою картонку, – час сорок где-то. Выбирал, выбирал, потом встал столбом и простоял минут двадцать. Зарубило его. Может припадочный какой. А скорее просто не в себе был. Знаешь, как у них, пиджаков… А до того ты, Перочист, заходил. Фраером прикинутый. Носки купил, да по сторонам смотрел.

– Годи. Тот пиджак, он что так и простоял столбом двадцать минут?

– Не меньше.

– И что продавцы?

– Да ничего. Косились, как на психа.

– А из начальства никто не выходил?

– Перочист, если я сказал, что хозяин не выходил весь день, значит так оно и было. Разве что, когда я отлить отлучался. Но и то вряд ли. У него там, верно, и сортир и столовая. Но сам я этого, понятно, не видел.

– Добро. Спасибо тебе, Консерв, за инфу, – Перочист выложил на стол несколько купюр, – твоя работа пока кончилась. Гуляй три дня, а потом опять погляди, до пятницы. Это будет не мелкое дело. Таких дел и старики не помнят.

Нищий с сомнением покачал головой, забрал деньги и направился к выходу. А Перочист привстал и гаркнул, перекрывая шум толпы:

– Хозяин! Комната нужна!

У пустынников был не лишенный смысла обычай никогда не обсуждать опасные дела дома, точнее в тех местах, которые заменяли им дом. Они прибегали к временным убежищам, а Перочист мог даже позволить себе снять на несколько часов комнату. Там он вынул из кармана несколько листов бумаги и начал их комментировать, не столько поясняя, сколько рассуждая вслух:

– Вот, это магазин, его зал. Три стены стеклянные, это витрины. Сзади контора, что там творится, мы не знаем. Босс выходит вот из этой двери с кассой в мешке. До начала работы он наводит свою декорацию в зале и уходит к себе. Больше он в зале не появляется, а если надо отлучиться среди дня, он пробегает по залу, как заяц. Вот фото. Я так думаю, что он покупателей боится.

– Как так? – удивился Чико.

– Обыкновенно. Своих продавцов он строит, а перед покупателем надо шестерить. А кому шестерить охота? Но днем он, возможно за залом следит по видео. Камеры здесь, здесь и вот тут. Короче, Чик, – Перочист, наконец, решил головоломку, – Ты должен появиться вот здесь, в зале, вот в этой точке. И ровно в тот момент, когда Орехов будет проходить мимо. Берешь у него кассу, и выходишь здесь, через витрину. Дальше просто, – он взял листок с другой схемой, – бежишь вот сюда, во двор. Шагов двести. Здесь надо приготовить мопед. Я буду за ним присматривать.

– Почему мопед?

– Потому что на мопеде нет номеров. И угнать его проще. И можно будет уйти дворами, прямо в Пустошь.

– Его же хрен заведешь!

– Здесь горка. Первые триста метров идут под уклон… Стоп! Берем два мопеда, и уходим вместе. Если один заглохнет – уходим на одном.

– Перочист, ты, конечно, голова, но скажи мне, ради Бога, как мне появиться посреди магазина, когда он будет закрыт и в зале будут только охрана и продавцы с кассирами?

Губы Прочиста растянулись в некое подобие улыбки:

– А вот это, Чико, и будет наш самый большой сюрприз.

Бар "Коврига" привык к колоритным сценам. Поэтому никто не обратил особого внимания, когда ближе к полуночи сверху спустился серьезный парень Чико, оставивший где-то свою непременную невозмутимость. Он подошел к стойке, хлопнул один за другим два стакана крепкой и покинул заведение. Все это время он скреб свой бритый затылок и приговаривал: "Ну, блин! Ну, вира-майна!" Вид у него при этом был самый потерянный.

Никто особо не удивился и позже, ближе к утру, когда на верху лестницы, ведущей в номера, появилась Лань, хотя вид у нее был несколько необычный. Она нетвердо стояла на ногах, откровенное платье сидело на ней как-то косо, по лицу блуждала улыбка Будды. Девочки, дожидавшиеся ее появления в полном составе, разинули рты. Лань спустилась на подворачивающихся ногах, крепко держась за перила, подсела к подругам, и, повертев в руках заботливо поданный стаканчик, обратила к ним затуманенные глаза, окруженные темными кругами размазанной косметики.

– Девочки… – проговорила она и замолкла, глядя поверх голов, – Девочки, я и не знала, что так бывает, – и лицо ее расцвело уже вовсе идиотской улыбкой.

В воцарившейся тишине она отставила стакан, к которому так и не притронулась, пробормотала: "Пойду я" и, пошатываясь, направилась к выходу.

Завсегдатаев "Ковриги" действительно трудно удивить, но все же посетителя, явившегося на другой день, они запомнили надолго. Сразу после полудня в бар вошел клерк Чарли, собственной персоной. Разговоры умолкли, и все, как один, уставились на его безупречный костюм, строгий галстук и портфельчик в правой руке. Громилы из рабочих сразу стали прикидывать, к чему бы придраться, жулики – как бы добраться до бумажника, а у хозяина одна за другой промелькнули несколько мыслей, одна неприятнее другой. Сначала он подумал, что это явился с инспекцией какой-то чиновник из неведомого еще департамента, но инспекторы всегда излучают особое агрессивное спокойствие, а гость явно был взволнован и неуверен. Потом он решил, что это адвокат по поводу одной из драк, которые иногда кончались и убийствами, а без членовредительства вообще обходилась редкая неделя. Впрочем, вряд ли кто из пострадавших мог нанять такого холеного адвоката. Хозяин даже начал склоняться к дикой мысли, что кто-то из центральных кланов решил прибрать "Ковригу" к рукам и прислал своего эмиссара для переговоров, но к этому времени Чарли уже подошел к стойке, заказал пиво и спросил, где можно найти человека по имени Пойнтер.

Чарли не просто было узнать это имя. Когда он вчера вечером пришел в больницу к Марьям, предварительно уточнив у супруги корпус и номер палаты, он не смог узнать от нее ничего вразумительного. Он и нашел ее далеко не сразу – оказывается, Марьям за это время перевели в другое отделение. Исходив немало пахнущих хлоркой коридоров, и открыв, наконец, нужную дверь, он был совершенно поражен увиденным.

Все, и он в том числе, были уверены в том, что болезнь Марьям – это всего лишь легкое недомогание, результат несколько истрепанных нервов. Его супруга на правах первой подруги беседовала с врачом, и принесла много интересных слов про стресс достижения, который дает сильнейшую психологическую нагрузку и потому чреват психосоматическими проявлениями. Чарли ожидал увидеть девушку, утомленную излишними переживаниями, а войдя в палату увидел лишь тень, призрак былой Марьям. Он ее не сразу узнал, настолько она осунулась. Лицо ее потемнело и заострилось, глубоко запавшие глаза горели лихорадочным огнем. Невероятно худая рука с уходящей под кожу иглой капельницы выглядела беспомощно и трогательно.

Она, казалось, не сразу смогла остановить на нем свой взгляд и с трудом проговорила:

– Зачем пришел?

Чарли опешил. Он совершенно не был ко всему этому готов. Он сказал:

– Марьям, это я, Чарли!

– Чарли… Кто ж еще… Чего тебе не хватает? Чарли, у тебя же есть все, о чем только можно мечтать!

– Марьям, я пришел тебя проведать… Как ты себя чувствуешь?

– Проведать-отведать… Я себя никак не чувствую. Понимаешь? Совсем не чувствую! Ты, небось, слышал, что я могла, когда я чувствовала? Я чувствовала себя, чувствовала мужчину… И давала и ему почувствовать кое-что. Кое-что, чего не почувствуешь больше нигде, а только у меня! А теперь я совсем себя не чувствую!! Чарли! Ты понимаешь?! Это хуже смерти.

– Ты о чем, Марьям? Как это, хуже смерти!?

– Хуже, Чарли. Если бы я умерла, то и чувствовать было бы некому. А я жива, но СОВЕРШЕННО себя не чувствую! Это ад, Чарли.

Чарли, как ведущий менеджер, получил некоторую психологическую подготовку, и сейчас в нем проснулись запрограммированные на тренингах навыки профессиональной коммуникации, и даже вспомнились рекомендации по общению с эмоционально неуравновешенными лицами. Он заговорил, тщательно подбирая выражения и пытаясь нащупать точки контакта.

– Марьям, я тебя так давно не видел. Ты заболела сразу после свадебного путешествия…

Пауза. Женщина молча продолжала глядеть на него своими горящими глазами. В пластиковой капельнице отстукивала ритм стерильная капель.

– Ты даже не зашла к нам после свадьбы.

Пауза.

– А мы за тебя так радовались.

– Радость-гадость… А своих радостей не хватает?

– Свои радости тоже есть, но они привычны. А твоя история была как сказка.

– Страшная сказка. В черном-черном городе, на краю… Нет. В сером-сером городе, на краю серой-серой Пустоши стоит серый-серый Блок… Знаешь, Чарли, я даже своего свадебного путешествия не помню. Как только мы с Кириллом зарегистрировались, я поняла, что желание мое выполнено, и теперь пришла пора платить. Начался сплошной кошмар. Я старалась выглядеть нормально, старалась, чтобы ему было хорошо. Потом просто старалась, чтобы он ничего не заметил. Потом уже только старалась выжить…

– Ты поправишься, Марьям. Ты просто переволновалась.

– Море переволнуется три, морская фигура – умри! А в этом сером-сером Блоке есть серая-серая комната, где ты можешь выполнить свое серое-серое желание… Но за это придется отдать свою серую-серую душу, – голос ее звучал все слабее, взгляд расфокусировался.

Чарли до сих пор боялся упоминать то, зачем он пришел, но когда-то надо было переходить к этой теме.

– Где это, Марьям? Где ты нашла эту старуху?

Она с усилием подняла на него глаза и, кажется, вопросительно приподняла брови.

– Я заинтересовался, Марьям. Как найти ту женщину, что тебе помогла?

– Помогла!? Да, она помогла. Она помогла мне умереть. Помогла мне убить себя.

– Я хотел…

– Перестань.

– Что?

– Брось хотеть немедленно. А то получишь, то, что хочешь, да так, что мало не покажется.

Она откинулась на подушке и, казалось, заснула, но глаза ее под веками постоянно двигались.

"Надо спросить, с чего все это началось", – подумал Чарли, – "И, между прочим, спросить, как она нашла старуху". В тот момент, когда он, наконец, выстроил стратегию, составил первую фразу и набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить, Марьям резко села и заорала так что стекла зазвенели:

– Вон! Вон! Во-о-он!!

Чарли от неожиданности отскочил к стене, а она продолжала кричать, натянув одеяло до подбородка. На сгибе руки, на месте выскочившей иглы, появилась струйка неожиданно светлой крови.

Он счел за благо выскользнуть за дверь и отправиться на поиски кого-нибудь из персонала. Впрочем, ему на встречу уже спешила дежурная медсестра.

Когда он дошел до лифта, крики прекратились.

Чарли был подавлен увиденным, но собственных проблем это не снимало. Остаток вечера он провел обзванивая и расспрашивая общих знакомых. Никаких зацепок не обнаружилось. Больше всего сведений он получил от собственной жены, но все равно, к утру он знал лишь в каком приблизительно районе обитала загадочная ведьма, а так же то, что живет она в какой-то трущобе, которую все называли "Блок", и что стоит этот Блок на краю Пустоши. Что такое "Пустошь" объяснять было не обязательно – все в Городе слышали об этом жутковатом районе, хотя мало кто бывал даже поблизости. Все это согласовывалось с тем бредом, который он слышал в больнице.

Правда, было и еще кое-что. Марьям в своих рассказах упоминала, что в том районе ведьма просто-таки знаменита. Если это не было обычным для всех колдунов рекламным трюком, то появлялся шанс разыскать ее просто с помощью расспросов.

Чарли очень не хотелось отправляться в предместье, но он был по-прежнему полон энтузиазма и видел в колдунье свою единственную надежду. Можно было бы взять с собой кого-нибудь из охраны, но во-первых не хотелось, чтобы по фирме раньше времени поползли слухи, будто он совсем спятил, а во-вторых оставалось не так уж много времени. Поразмыслив, Чарли даже не стал одевать джинсы или спортивный костюм. Нет смысла притворяться кем-то, кем ты не являешься, да и уверенней он чувствовал себя при галстуке.

Пока еще привилегированное положение на службе позволяло ему отлучиться в любое время, так что с самого утра он разменял побольше мелких купюр и ходил по предместью, выискивая места большей активности, высматривая там личностей поподозрительнее и обращаясь к ним с одной и той же фразой. Он говорил: "На краю Пустоши в Блоке есть ведьма, то ли колдунья. У меня для нее работа. Как ее найти?" Вопрос он подкреплял купюрой. Барыги, сутенеры и драгдилеры охотно принимали деньги, но редко говорили что-нибудь вразумительное. Чаще всего он получал советы не соваться на Пустошь и не соваться в Блок. Реже – координаты других, еще более сомнительных типов, которые могут знать больше.

Так он в конце концов попал на одном из крошечных рынков к лотку, торгующему всякой оккультной чепухой: амулетами, четками, гадальными картами и прочим. Тетка, стоявшая за лотком, и лицом и комплекцией была обычной рыночной бабой, однако для имиджа она обвешалась своим товаром – разными мистическими побрякушками. Услышав вопрос, она выбралась из-за лотка, ухватила Чарли за рукав и зашептала ему прямо в ухо замогильным голосом:

– Ты хочешь попасть к ведунье?

– Да.

– Тебе туда идти нельзя. Пропадешь. Провожатый нужен. Могу подсказать, – и она выжидательно замолчала.

– Подсказывай! – Чарли пожертвовал еще парой купюр.

– Приходи в "Ковригу" после полудня, спроси Пойнтера. Он все устроит.

– Какую еще "Ковригу"?

– Бар "Коврига". Пройдешь Жестяную улицу до конца. Там тебе любой скажет. Над дверью еще четверка лошадей нарисована.

– Так "Коврига" или "Квадрига"?

– Ты что? – удивленно отшатнулась тетка, – какая еще "кадрыга"? Говорят же тебе "Коврига"! – от удивления она даже забыла свой мистический тон, – Спросишь, там все знают.

Так Чарли и оказался за стойкой "Ковриги" с кружкой пива в руке. Выслушав его вопрос, бармен показал столик Пойнтера и посоветовал заказать пару стопок крепкой, чтобы разговор лучше клеился. Когда же Чарли поблагодарив направился к указанному столу, бармен громко провозгласил:

– Господин герцог здесь по делу!

– Вы Пойнтер? – обратился Чарли к щуплому субъекту неопределенного возраста.

– Ну, – ответил тот.

– Мне сказали, что вы тот человек, который знает где найти… то, что мне нужно, – Чарли не хотел говорить при лакее, который как раз принес заказанную водку.

– А что интересует герра герцога? Девочки? Мальчики? Травка? Или, может, мушка Би-Зет? Я вселенский сводник, могу свести герцога с кем угодно и с чем угодно.

– Я всего лишь хотел бы попасть к ведунье, которая живет в Блоке. Вы можете это устроить?

Пойнтер принял глубокомысленный вид:

– Я могу много чего. Но господину герцогу придется рассказать, что ему нужно от ведуньи. Это не любопытство, герцог. Иначе я не смогу договориться с ней о вашем визите.

Пришлось Чарли вкратце изложить свою проблему. Пойнтер выслушал со вниманием, и по некоторым его вопросам было видно, что он понял больше, чем можно было ожидать.

– Так это большие деньги, – заключил он в конце.

– Для фирмы – да. Для меня это всего лишь работа, к которой я привык. Я могу найти другую, но мне этого не хотелось бы. Я знаю, что ее магия может оказаться действенной, и готов попробовать.

Чарли говорил так, чтобы не дать вселенскому своднику уж очень задрать цену. Но пока он говорил, он вдруг с удивительной ясностью понял, что работа для него, действительно, еще не жизнь, а потеря ее – еще не гибель. Ему стало легко и почти весело. Приключения последних суток сместили масштаб. С этим новым настроением он, неожиданно для себя, закончил:

– Я готов попробовать, если вам удастся развеять некоторые мои опасения.

Пойнтер почувствовал его настроение, и названная им в конце концов цена была вполне умеренной – лишь немногим больше суммы о которой говорила бедняжка Марьям. Они договорились встретиться в этом же баре в полночь, после чего Чарли отведут в Блок. Без провожатого туда, действительно, лучше было не соваться.

– А сомнения господина герцога пусть снимает сама ведунья. Я тут не авторитет, – закончил Пойнтер свои инструкции, – Устраивает?

– Вполне. Только почему вы меня все время называете герцогом?

Вселенский сводник обнажил мелкие зубы в ухмылке:

– Это еще от старого хозяина пошло. Он говорил, что принц или король сюда вряд ли заглянет, и потому всех чужаков называл герцогами. Чтобы не обидеть. Кто вас, городских, разберет, кто мистер, кто доктор, кто полковник… Да и ребятам проще, раз сказали "герцог", значит не надо цепляться, по делу человек пришел… Может, и угостит всех…

Чарли понял намек, и когда он покидал бар редкие дневные посетители пили за здоровье герцога.

2.

Я впервые увидел Блок когда Чирок привел меня туда на нашу "прописку". Идея поселиться в Блоке принадлежала Чирку, ему доводилось там жить и раньше, хотя и совсем недолго. Накануне он навел справки и выяснил, что порядки там не изменились.

Мы шли от станции подземки пешком около получаса. Никаких троллейбусов в предместье не ходило. Убогие многоквартирники постепенно расступились и нас окружали одни гаражи, сараи и заборы. И из-за них и вынырнула эта серая махина, настолько огромная, что я удивился – как это ее только что не было видно.

Мы пролезли через дыру в проволочной сетке и еще довольно долго шли вдоль стены до входа. Через пустой проем, бывший когда-то подъездом, мы зашли внутрь и начали подниматься по лестнице, погружаясь во все более густую вонь. Во мне нарастало недоумение, которое достигло максимума, когда обнаружилась ее причина – бродяги совершенно опустившегося вида слонялись по загаженным помещениям, сидели и спали на полу и прямо на лестнице. Идея поселиться в этом месте казалась мне недоразумением, но Чирок не давал никаких объяснений, а лишь хитро ухмылялся, продолжая шагать.

Мы покинули лестницу и шли, изредка перешагивая через слабо шевелящиеся заскорузлые тела. Затем началась другая лестница, еще более вонючая, поскольку эти этажи, похоже, использовались как отхожее место. Клошаров здесь, однако, уже не было. А мы продолжали подниматься. Еще два этажа были пронизаны сквозняком, все стекла здесь были выбиты. Воздух стал чище.

Когда ноги мои начали гудеть от долгого подъема, сквозняки прекратились. Помещения вокруг лестницы выглядели совершенно безжизненными. Мы остановились перекурить и Чирок, отдышавшись, снизошел до объяснений:

– Цыган специально пускает "ползунков", даже подкармливает их слегка. Чтобы кто не надо сюда не совался. Приличная публика живет выше. Пройти можно только так, остальные лестницы разрушены. Полиция иногда наведывается, вяжет дюжину бродяг, через пару дней они обратно приползают.

Цыган был здешним хозяином, распоряжался всем в Блоке. Чирок мне про него уже говорил.

Мы докурили, миновали еще пару пролетов, усыпанных битым стеклом, громко скрежетавшим под ногами, и увидели двух парней, игравших в карты прямо на ступеньках. Вернее, в тот момент они, отложив карты ждали нашего появления.

– К Цыгану. На прописку, – сказал Чирок.

Один из парней посторонился, давая нам пройти. С верхней площадки я оглянулся – они уже вернулись к игре.

Пространство этажа было столь обширно, что жилая площадь здесь, похоже, совершенно не ценилась. Стен, напротив, явно не хватало – большая часть перегородок была построена из пленки, растянутой на рейках. Недостаточная толщина этих стен компенсировалась расстоянием – здесь жили как бы в палатках, отстоящих друг от друга на несколько метров. В стороне от палаток, на незанятых ими площадях, люди спали прямо на полу, в спальных мешках и на пластиковых ковриках. Сейчас их было немного, но к ночи, как я позже убедился, набирались сотни. Тут и там возвышались фундаменты неведомых станков, видимо, вывезенных на металлолом прежними хозяевами. Это, несомненно, было цеховое здание. Кое-где угадывались переборки аппаратных или раздевалок. Выбитые стекла заменяла пленка, прозрачная или черная.

Резиденция самого Цыгана размещалась в бывших административных кабинетах. Там царила бандитская роскошь. Сначала мы миновали тренировочный зал, где несколько здоровяков лупили боксерские груши в то время, как другие прохлаждались у барной стойки в углу. Затем, дождавшись приглашения, оказались в просторном кабинете с массивным письменным столом посередине, приглушенным освещением и пушистыми коврами. За столом сидел самый здоровенный мужик изо всех, кого мне доводилось вдеть.

Чирок выступил вперед:

– Приветствую тебя, Цыган!

Гигант привстал, нависая над столом и над нами. Комната сразу показалась тесной. Он протянул руку:

– Здорово.

Я всегда считал, что у Чирка крупные кисти. Сложенные в кулаки, они не раз выручали нас, с тех пор как мы начали бродяжить. Но в лапе Цыгана его рука совершенно потерялась. Когда он протянул эту лопату мне, я несколько оробел. Представилось, что если он вдруг сожмет кулак, мои пальцы будут просто выдавлены, как виноградная гроздь в прессе винодела. Но его рукопожатие было совершенно расслабленным, видно, он сам опасался своей силы.

– Вот, прописаться хотим, – Чирок выложил на стол требуемую сумму и пояснил с неожиданной для меня гордостью, – На бунгало.

– Ого, это же Чир к нам вернулся! – только услышав эту фразу я заметил человека, ее сказавшего. Несмотря на некоторое сходство он настолько терялся рядом с Цыганом, что я просто не обратил на него внимания.

– Да, Цыган, – ответил Чирок, – вот, вернулся.

"Кто же из них Цыган?" – озадачился я. Оба имели черные как смоль волосы и густые сросшиеся брови, но тот, что сидел за столом был чуть ли не вдвое выше того, что примостился сбоку. Мелкий тем временем продолжал:

– И правильно. Я знаю, почему ты вернулся, Чир. Потому что там закона нет. Тот закон, что там – не для людей, а для бумаги. А у нас все по-человечески. Как Цыган завел, так и живем. Верно я говорю?

– Верно, Цыган, – подтвердил Чирок.

– Ну ладно, – неожиданно буркнул великан поднимаясь.

– Да-да, – отозвался тот, что поменьше, и опять обратился к нам, – Все дело во власти, верно? У них там власть принадлежит непонятно кому и непонятно почему. А у нас порядок всем понятен: хочешь получить власть – выходи на ринг. Право сильного очевидно. Верно я говорю?

– Верно, – отозвались мы хором.

Между тем здоровяк, ссутулившись, ушел вглубь комнаты и уселся перед экраном шикарного телевизора. Судя по картинке на экране, в его огромных лапах сейчас был джойстик детской телеигры. Я сделал деревянное лицо, чтобы не выдать своего изумления.

– А если кто-нибудь побьет Цыгана, – продолжал мелкий, глянув на громадную фигуру, склонившуюся над игрушкой, – Победит, станет здесь главным… Кто же усомнится в его праве!?

– Никто, Цыган!

– Ну ладно, заболтался я… Кто твой друг?

– Его зовут Рик, он книжник – пояснил Чирок.

Я не люблю называться чужими именами, благо своих хватало.

– Добро пожаловать, Рик, – он повернулся к Чирку, – Порядки известны?

– Никаких калориферов, жратва только на кухне, драки только на ринге… Вроде все? Новых правил не появилось?

– И никаких фонарей на краю. Не должно быть видно света снизу. Ребята покажут ваше бунгало.

"Бунгало" здесь назывались те самые палатки, которые я видел по дороге. Свободного для нас не нашлось, и "ребята" с удивительной легкостью соорудили новое из трехметровых реек и пленки. Минут за двадцать с помощью нехитрых приспособлений они возвели куб с ребром в три метра и забросили туда два уретановых мата и ящик в качестве тумбочки.

На том куске, который занавешивал вход, жирным фломастером написали "Рик" и "Чиркаш". Небольшая перемена имен была слабой защитой, мы больше надеялись на то, что сюда агенты Герберта Иноэ не доберутся.

С тех пор, как я чудом спасся, унеся в своей голове несколько адских партитур, у меня были три задачи, не дававшие расслабиться. Во-первых, надо было скрываться, чтобы Иноэ нас не нашел. Для него эти партитуры были больше, чем ценностью. Они были его оружием и его сущностью. Пока я был жив, для него всегда оставался риск, что в мире появится второй Герберт Иноэ с теми же способностями и с ним придется делиться доходами, властью, влиянием. А где второй, там и третий, десятый, сотый…

Во-вторых я боялся забыть партитуры. Поначалу я каждый вечер их записывал на память, и тут же сжигал нотные листы. Потом стал повторять это реже, сейчас я проверял память еженедельно.

Третья задача была стратегической. Мы не могли прятаться вечно. Надо было что-то делать. Лучший способ для получения ответов на такие вопросы содержался как раз в главной из дьявольских партитур, в алгоритме суперинтуиции, сделавшем Иноэ тузом. Но применить этот путь я не мог, и главная причина была более чем банальна – у меня не было лютни. Программаторская лютня не такой уж частый инструмент и суперинтуиция не нужна чтобы понять, что проще всего меня будет засечь именно при покупке лютни. Магазинов, где ими торгуют, в городе всего штук пять. Объявления о продаже появляются редко, одно-два в год. Иноэ запросто мог перекрыть все возможные каналы, и мы предпочли не проверять, сделал он это или нет. Слишком рискованно.

Поэтому мы ничего и не предпринимали. Оставалось только, в соответствии со старой пословицей, сидеть у реки и ждать, когда мимо проплывет труп врага. В конце концов у Герберта Иноэ оставались и другие проблемы, кроме нас с Чирком, и он не мог вечно разыскивать нас с неизменным усердием.

Когда мы остались одни, я плюхнулся на один из матов, сразу ставший моей койкой, и спросил:

– Так кто из них Цыган?

– Оба, – ухмыльнулся Чирок, садясь на свой мат, – они братья. Я тебе разве не говорил? Угадай с трех раз, как их называют?

– Цыган Большой и Цыган Маленький?

– Колдун! Падла буду, колдун! Ты знал!

– Да ладно тебе! А кто здесь смотрит-то?

– Как бы большой. Здесь порядок простой. За главного тот, кто всех сильнее. Если кто хочет оспорить власть Цыгана, он должен с ним драться. Естественно, дураков нет. Но Большой, он же прост, как правда. Ты ведь видел. Все дела ведет Маленький, от имени Большого. А Большой только молотит грушу и играет в свои игрушки.

– Прикинь, Чирок, сколько ухищрений, чтобы стать королем помойки!

– Ну не скажи! Не такая уж и помойка. А власть, которую он тут имеет? Не хуже барона Засса в его Дрейфе. И потом, знаешь… – Чирок выглянул в щелку, убедиться, что рядом с бунгало никого нет, – Они имеют неплохие деньги. Это ж параллельный мир. Здесь интересные типы оседают, и иным удобно тут гнездиться. Мало ли кто хочет исчезнуть. Я слыхал, они и трупы разбирают.

– А почему ты меня назвал книжником?

– А кто ты? Ты ж кем работаешь?

В последнее время я нашел работу на неполный день в одной из небольших фирм, где не спрашивают паспорт. Оформлял их бумажки, сидел на телефоне. Я ответил:

– Менеджером…

– Ну вот. Книжник и есть. Здесь знают только три гражданских специальности: книжник, грузчик и мастер. Вот если бы ты был, к примеру, вор, тогда пришлось бы уточнять: щипач, медвежатник там, форточник…

Жизнь в Блоке оказалась идиллией и пасторалью. Особенно по сравнению с моими ожиданиями. Я предполагал, что здесь царят нравы наподобие тюремных или армейских. До сих пор не понимаю, почему мне это пришло в голову. Видимо из-за того, что большая часть жильцов была не в ладах с законом. Вот и представлялась компания уголовников из дешевого боевика. На деле же это сообщество больше напоминало коммуну или какое-нибудь дикое племя, дружелюбное и простодушное. Со временем я даже перестал опасаться за оставленные в "бунгало" вещи. Правда ничего ценного среди них не было.

Позже я не раз с тоской вспоминал этот островок первобытного добродушия, затерявшийся на границе между безжалостной жестокостью Пустоши и не менее безжалостной жестокостью цивилизованных городских кварталов. Было, конечно, несколько скандалистов и сволочных типов, которые изо всех сил портили кровь окружающим, но все они были достаточно безобидны и общество только больше объединялось на почве их единодушного осуждения. Если же кто выходил за рамки, то его тут же ставили на место ребята из "цыганской гвардии", так обычно называли парней, которые следили за порядком от имени братьев Цыган. Сами они тоже порой создавали определенную напряженность, но было их немного и вели они себя вполне прилично, если только им выказывали принятое здесь уважение.

На огромном этаже было несколько работающих душевых и несколько кухонь, где можно было готовить на электроплитах. Электричество и воду воровал Цыган. Его ребята как-то подключались к городским коммуникациям и приплачивали кому надо, чтобы это оставалось незамеченным.

Население размещалось в соответствии с интересами каждого. Больше всего было обычных бедолаг, вроде нас с Чирком. Неудачники, лентяи, инвалиды, все, кто не мог заработать на нормальное жилье, находили приют здесь. Будущего у этих людей не было, но летаргическое настоящее могло тянуться годами. Эта категория селилась где попало, начиная прямо от выхода с лестницы, в середине северной стороны этажа, той, что была обращена к Пустоши.

Были и другие, те, кто не был сильно стеснен в средствах, но не мог ужиться с законом.

В северо-восточном углу нашего этажа обосновалась колония наркоманов. Там царила тишина и мертвый покой. Существовали они, как мне кажется, в основном на средства вновь прибывающих. Ну и торговля там, видимо, процветала. "Бунгало" в этом углу почти не было, этим ребятам вполне хватало того комфорта, который обеспечивал коврик и спальный мешок.

На юго-западе располагались приверженцы некоей весьма агрессивной секты. Прочее население этажа опасалось туда заходить, и сведения о том, что там творится, были весьма отрывочны. Говорили, что большая их часть – спортивные молодые люди, и что время свое они посвящают беспрерывным молитвам, медитациям и боевым искусствам. Себя они называли Предтечами. Я их видел только когда они приходили за водой, и то всего пару раз.

В северо-западном углу нашего этажа тон задавали разнообразные гадатели, колдуны и экстрасенсы. Причем иных привлекала не столько дешевизна жилья и удаленность от фининспекции, сколько экзотический антураж этого дикого места. На клиентов он производил такое впечатление, что они раскошеливались много охотнее. Колдунам, как их обычно называли остальные жильцы, даже разрешалось жечь небольшой костер в глубине здания.

Юго-восточный угол был почти пуст. Там обитали лишь особо застенчивые парочки, да несколько отшельников которые совершенно терялись в тех огромных пространствах. Именно туда отправлялись мы с Чирком, когда хотели поговорить без лишних ушей.

– А давай лютню украдем.

– У кого?

– Да у кого угодно. Найти программатора по объявлению. Дверь выломать фомкой. Всего делов.

– А если он унесет ее с собой?

– Последить. Потом у приличного программатора всегда два-три инструмента. Это ты у нас аскет, можно сказать. Был.

– Да бред, Чирок. Ты когда-нибудь квартиры грабил?

– Ну, не то что бы… Да чего там грабить!?

– А если он следит за всеми хатами, где лютня есть? Сколько в Городе программаторов? Тех, что подают объявления. Сотня, может две. Поставил полтыщи камер и следит.

– Найдем тех, что не подают объявлений… Смотри, подадим сами объявление, типа, о найме. Вот он и… Эх, блин, светиться нельзя!

– Вот то-то, нельзя.

– Нет, смотри, Док. Элементарно! Звоним какому-нибудь программатору. Вызываем его, как бы, к клиенту. В подъезде его по кумполу, берем лютню и сматываемся!

– Чир, кишкой чую, нельзя! Может, он на все лютни жучки поставил… Не знаю. Это самый стремный ход.

– Ты просто боишься вводить мне эту бесову партитуру! Тебе обидно, что тузом будешь не ты.

– Ямщик, ты гонишь. Не гони лошадей, ямщик. Я действительно опасаюсь. Но не потому что завидую. Ты разве не боишься того, что с тобой станет после этого? Это ж не кодировка от лишней стопки!

– Да может ничего и не станет, – возражает Чирок, впрочем без особой уверенности. И продолжает уже спокойнее, – Док, но ведь другого выхода нет. Это единственный способ противостоять Герберту. Я вообще удивляюсь, как он нас до сих пор не вычислил, с его-то способностями!

– Именно потому, что это единственный верный путь, наш друг будет там ждать особенно терпеливо… Кишкой чую!

Эти разговоры повторяются каждый раз, когда мы отправляемся пройтись на юго-восточный угол.

Я сижу на работе. За неделю мне здесь платят сумму, за которую я раньше и с дивана не встал бы. Но времена меняются.

Делать мне нечего. Если до полуночи не приедет экспедитор с документами, то я так и просижу весь вечер, глядя в монитор и раскладывая виртуальный пасьянс. Косынка, он же Гильотина, или просто Солитер. Монитор древний, еще с лучевой трубкой. Пасьянс самый совершенный и увлекательный из тех, что придумало человечество. Во всяком случае, из тех двух десятков пасьянсов, что известны мне. Его нехитрые правила можно легко приспособить к любой колоде, и он остается таким же заманчивым и непредсказуемым. То сходится с первого раза, то водит тебя за нос часами.

С тех пор, как я столкнулся с клубом тузов, мне трудно бесстрастно смотреть на карты. Многие из них обрели для меня лица и судьбы. Мне представляется, что туз бубен – это барон Засс, которого козырная партитура сделала совершенным гипнотизером. Он движется по странам и континентам, не покидая своей Фарфоровой Башни на вершине шагающего города. Он сам себя заключил туда и пребывает в окружении марионеток, утративших волю по его приказу, предаваясь всем мыслимым порокам. Долго ли продлится его уединение? Сгинет ли он в своем невидимом дворце, или пресыщение заставит его выйти на поиски новых побед? Что он тогда принесет человечеству?

Пиковый туз для меня это Герберт Иноэ, человек-компьютер, загнавший нас в трущобы. Он ищет меня, чтобы уничтожить, поскольку мне известна формула его власти, его сущности, его бытия. Он не сможет спать спокойно, пока не узнает наверняка, что я мертв и не передал никому его секрета. Я не смогу выйти из подполья, пока в мире действует Герберт или его преемник.

Король пик – Марк Келнер, бессменный секретарь Герберта. Дама пик – юная Агнесс, его наложница и полигон для программаторских экзерсисов. Вся пиковая масть – его агенты, солдаты, эмиссары. Их пики нацелены на меня и только ждут моей оплошности, чтобы вонзиться в тело и душу.

Последнее время имя Герберта Иноэ стало опять мелькать в прессе. Это скрытая реклама. Герберт расширяет клиентуру. Ему надо больше денег, чтобы оплачивать охоту на меня.

Трефовый туз – загадочный герр Блиц. Жаль, я не видел его в деле. Хотя, говорят, в деле он движется так быстро, что даже на мониторах следящих систем остаются лишь размытые пятна.

Место червового туза пока свободно. Я пока сталкивался лишь с тремя козырями. Все остальное – слухи. К слухам я теперь прислушиваюсь внимательно.

Рассказывали о парне с такой точностью движений, что он мог воткнуть отравленную иглу в сонную артерию прохожего броском из проезжающей мимо машины.

Рассказывали о куртизанке, чарам которой не мог противостоять никто и ни при каких обстоятельствах.

Рассказывали о снайпере, который стрелял из обычной снайперской винтовки с трех километров и поражал свои цели специальными пулями. То ли отравленными, то ли разрывными. Обычные пули на таком расстоянии теряют убойную силу.

Рассказывали о тузе по прозвищу Телескоп, зрение которого было настолько острым, что многократно превосходило все известные приборы и по увеличению и по широте угла охвата. Говорили, что он снимал комнаты в небоскребах и зарабатывал мелким шантажом.

Многое рассказывали, Город богат фольклором.

Для меня все они, реальные и придуманные, символизировались тузом червей. Припиши перед сердечком червы "Я", а после сердечка можешь писать что угодно.

Впрочем, пока я мог складывать свой пасьянс спокойно. Никого из них здесь не было. Строго говоря, и карт-то тоже не было. Был лишь узор из крохотных точек, высвеченный на оборотной стороне толстого стекла пучками электронов. Этот узор вел себя как колода карт, но самих карт не было и в помине.

Поддавшись внезапному импульсу я встал, обошел свой рабочий стол и заглянул сквозь решетку вентиляции сзади монитора. Там было темно. Что я рассчитывал увидеть? Крошечный стол зеленого сукна и невидимого крупье над ним?

Итак, на самом деле никаких карт нет. Ни тузов, ни шестерок. Что это нам дает? Есть четыре вещи, в реальности которых я готов усомниться в любой момент: время, вселенная, Бог и я сам. Но сомневаться в реальности врага, пока он жив… Боюсь, это не самый безопасный путь.

Когда у меня выдавался свободный вечер, я, обычно, ходил к костру колдунов. Там собирались презабавные личности, с которыми можно было потрепаться на отвлеченные темы. В каждой тусовке есть не в меру коммуникабельные типы, благодаря которым чужаки, вроде меня, могут себя почувствовать не столь одиноко. Здесь тоже обнаружился один такой, его все звали Сократ, видимо из-за лысины и страсти к заумным разговорам. На все темы он рассуждал авторитетно и непререкаемо, и никогда не забывал невзначай упомянуть, что сам он не только теоретик, но и выдающийся практик – лучший во всем Блоке экстрасенс, каббалист, одитор, психотерапевт, авгур, тренер и гуру. Это как-то само собой вытекало из его комментариев к рассказам о достижениях обитателей северо-западного угла. А эти достижения были основной темой разговоров у костерка.

Именно там я услышал про доктора Борского, действительно в прошлом ни то врача, ни то фармацевта. К нему два-три раза в неделю заходили клиенты из приличной публики, как рассказал Сократ, за неким эликсиром обладавшим чудодейственной оздоравливающей силой. Из-за этого зелья, грозившего пустить по миру всю медицину, доктор, вроде бы, и потерял работу. От Сократа же я узнал, что главный доход доктору Борскому, тем не менее, приносили яды, которых он умел приготовлять четыре вида, все с разным действием но все надежные и трудно обнаружимые.

Истории многих визитов у костра загадочным образом становились известны. Досужие наблюдатели легко могли сложить два и два, если, например, к доктору заходил какой-нибудь красавчик из известной семьи, а через пару недель газеты сообщали, что его богатый дядюшка преставился от инфаркта. Из Блока слухи вряд ли выходили, да и привирали сплетники не меньше чем впятеро, так что опасности в этих разговорах практически не было. Так, развлечение, пища для ума.

Здесь же я узнал про исключительные достижения сутенера Жеки, приходившего на магический сеанс к ведунье, или, как ее чаще здесь называли, жрице. Ему мешал в работе недостаток мужской силы, после сеанса же он стал таким гигантом, что слух о нем пошел по всему предместью. Результат был настолько реален и очевиден, что даже вызывал у Сократа некоторое недоумение. Он настолько привык представлять в качестве результата тонкие и неощутимые материи, вроде уверенности в себе или отношения к жизни, что, рассказывая о реальном выходе, не мог найти подходящих выражений. Похоже, ему все время хотелось сказать что-то вроде: "До сих пор я врал, а теперь не вру".

Чарли Нуара я видел своими глазами, и даже перекинулся с ним парой слов. Я понял, что это менеджер весьма высокого уровня, хотя и не референт министра, как меня позже уверял Сократ. Тогда же я услышал историю Марьям, но никаких подробностей не добился. Кого я не спрашивал о ее болезни, все, как сговорившись, отвечали, "Может, простудилась…"

Сократ любил рассуждать на отвлеченные темы и красивое умственное построение ценил дороже золота. Впрочем, золота у него отродясь не водилось, а экзотических идей пара-тройка все же была. Именно он заразил меня идей об иллюзорности времени. Не то чтобы я не слышал ее раньше, или слова его были уж очень ярки… Видимо, все дело было в том, что я успел повидать Блица, туза, жившего в своем собственном времени и потому безнадежно одинокого. Вспоминая его дикую фигуру, замершую в инвалидном кресле, я был близок к тому, чтобы поверить и в попятное время и в его слоистость или нелинейность.

Но любимым предметом рассуждений у Сократа были мифы, табу и запретные темы. Он их находил и в истории, и в культуре, и в науке – везде. Его послушать, так вся наша жизнь была клеткой из легенд и недомолвок, и все мы тратили большую часть жизни на укрепление ее прутьев.

– Вот ты, Рик, как думаешь, почему мы никогда не говорим на тему рождения?

– Какую тему? – не понял я.

– Рождения. Откуда люди берутся.

– Ну ты дал. А что об этом говорить? Берутся, и хорошо.

– Вот! Тебя тоже эти тормоза сдерживают.

– Да не тормоза, а банальный стыд. Естественное явление.

– Ага, ага! Как же, естественное! Да ты просто не в состоянии думать на эту тему. Даже я, несмотря на многолетние практики… Это потому, что появление каждого нового человека – это вызов всем богам и вселенной. Оно содержит в себе тайну, которая в состоянии потрясти все устои, если ты сможешь ее постигнуть. К смерти это тоже относится, но в меньшей степени. Смерть, это всего лишь разрушение и утилизация. Всякая трансплантация, медицина, замена деталей – это уже почти обычное дело. Но тоже не лишенное флера таинственности. Даже секс у нас табуирован настолько лишь потому, что в сознании связан с рождением.

– Сократ, если мы сталкиваемся с этим каждый день, как мы можем этого не видеть?

– Ты когда-нибудь в "косынку" играл? На компьютере?

– Ну, играл.

– Ты заметил, что она иногда сходится сразу, а иногда не сходится по несколько дней?

Я растерялся. Честно говоря, я это считал проявлением мистическим, к тому же относящимся только ко мне.

– А все дело в том, – продолжал Сократ, – что когда ты не настроен на удачу, ты просто не видишь выигрышных ходов. Не можешь их видеть. Так же и с рождением.

– А как же специалисты?

– Какие?

– Ну, в этих родильных предприятиях. Там же кто-то работает. И в крематориях какие-то утилизаторы.

– Так то специалисты. У них вообще мозги вверх ногами, может быть. Вот даже все, что касается секса…

– Сократ! А, Сократ! Знаешь, как люди умирают?

– Ну?

– Их аисты уносят!, – и я заржал, как идиот.

– Ну вот, – вздохнул он, и всей своей фигурой изобразил скорбь о погрязшем во лжи человечестве.

Жрица или Ведунья становилась центром северо-западного угла. Другие мастера полуреальных ремесел предлагали товар смутный либо ненадежный, она же гарантировала конкретный результат.

Сутенер Любимчик Жека благодаря вновь обретенной славе несравненного любовника за короткий срок почти удвоил свою девичью армию. В один из дней он привел к своему пахану сразу двух девушек для знакомства. Старый пахан Валун не зря считался самой жуткой и серьезной фигурой на Пустоши – он все это воспринял с большим сомнением и недовольством, но от своего права первой ночи не отказался. Тем более что по любым понятиям придраться было не к чему.

Именно история с Жекой оказалось лучшей рекламой для ведуньи. Любимчик поправил не только свои дела, но и дела жрицы. К ней выстроилась очередь. Сократ теперь зарабатывал только тем, что добывал ей новых, все более дорогих клиентов. Но когда за помощью обратился серьезный парень Чико, очереди пришлось потесниться. Пустынникам все в блоке предпочитали выказывать уважение.

В ближайшую субботу было совершено ограбление настолько удивительное, что газеты не утихали целый месяц. Владелец известного в районе магазина коммерсант Орехов вышел субботним вечером из своего кабинета, чтобы вручить инкассатору сумку с субботней выручкой. Он шел через торговый зал, в котором в тот момент находилось четырнадцать человек персонала, двое охранников и никого из посторонних. Охранники и двое инкассаторов стояли по разные стороны дверей главного входа в ожидании возможных неприятностей извне. Орехов сделал несколько шагов по залу, когда к нему рванулась стремительная фигура, взявшаяся непонятно откуда. Молодой человек в новеньком костюме ловко вырвал у него сумку, мощным движением направил в витрину стойку с зеркалом, и, не дождавшись когда осыпется разбитое стекло, исчез в проломе.

Кинувшаяся в погоню охрана отстала настолько, что могла лишь слышать стрекот удаляющихся мопедов.

Чико и Перочист ехали до самой Пустоши без остановок и после очистительных ритуалов были удостоены заслуженного триумфа.

Полиция и служба безопасности господина Орехова пребывали в полной растерянности. Из четырнадцати свидетелей что-то успели заметить лишь шестеро, и все они видели только парня, который отобрал сумку у босса и сбежал, высадив витрину. Откуда он взялся – не видел никто. Ясность возникла лишь благодаря записям охранной видеосистемы, да паре найденных на полу улик.

На полу нашли лицевую маску из папье-маше и коротко стриженый парик. А видеозапись показала, что один из стоящих в зале манекенов внезапно пришел в движение, сорвал свое картонное лицо вместе с париком, и превратился в молодого грабителя. Просмотрев записи всего субботнего дня, следователи сумели установить и тот момент, когда молодой человек с иголочки одетый "от Орехова" сумел превратиться в еще одного манекена в обширном торговом зале. Это произошло сразу после открытия магазина. Немногочисленные утром продавцы еще не успели привыкнуть к новой расстановке манекенов и стеллажей, установленной с утра боссом. Тогда в магазин ввалилась компания из нескольких человек, и, просмотрев запись несколько раз, сыщики убедились, что вышло из магазина на одного человека меньше. Один остался в невидимой для камер зоне, очевидно, надев маску и парик и замерев в полной неподвижности.

Картина преступления была ясна. Лишь один нюанс смущал следствие: получалось, что налетчик простоял неподвижно, как статуя, на глазах у десятка продавцов и толпы покупателей в течение почти одиннадцати часов. Едва ли такое было в человеческих силах. Такой аргумент в устах защиты мог бы создать серьезные проблемы в суде. Разумеется, если бы неведомых налетчиков удалось привлечь к суду, что было крайне маловероятно. Корни уникального преступления уходили на Пустошь, а пустынники редко попадали в руки закона. Слишком много было у них других возможностей закончить свой век, и слишком привлекательными выглядели они для пустынника по сравнению с отдыхом на нарах.

Я позволил себе выпить пива.

Это было ошибкой. Слишком велико было напряжение последних месяцев. Путь с работы оказался извилистым, он проходил через точки, где можно взять еще бутылочку и темные заколки, в которых можно было избавиться от излишка жидкости. Стоя под одним из таких темных кустов я услышал голоса:

– Вот он!

Я похолодел, но потом понял, что говорили не обо мне и замер, боясь шевельнуться.

– Где?

– Разуй глаза! У перекрестка фонарь мигнул, наверняка он прошел.

– Прикинь, Фитиль, сейчас такой Шпуля тащит такой мешок бабок…

– Не трынди.

– Ну, сейчас оттянемся…

– Вы гуляйте, а я свою долю возьму.

– Офигел, Сопля! Не по нашему это.

– Имею право. Один из этих мопедов для Перочиста я вообще сам увел. Даже на стреме никто не стоял. И вообще. Мне башли нужны.

– На что?

– Дело одно есть.

– Да знаем мы это дело. Сопля уже всем уши прокомпостировал. Он к ведунье собрался. За крутизной.

– Да что ты гонишь, Фитиль! Не за крутизной вовсе. Мне за брательника отомстить надо.

– Твоей доли на ведунью все равно не хватит.

– Ничего, я знаю где еще взять.

– Точно, Шпуля идет. У тебя, Сопля, глаз-алмаз.

– А прик – отвес!

– Ща как…

– Здорово, Шпуля!

– Здорово, ткачи!

И хор голосов взревел: "Вау!!!"

Я наконец осознал, что это одна из уличных шаек. Они были опасней любого грабителя, тот хотя бы знает, чего хочет. Пока стая за кустами шумно приветствовала вожака, пришедшего с добычей, я аккуратно ретировался. От страха половина хмеля из моей головы вылетела. Надо было срочно компенсировать.

Не раз и не два находились на Пустоши энтузиасты, пытавшиеся завести делянки с травой. Ясное дело, и климат не тот и земля ядовитая, но зато прямо здесь, под боком. Толкового бизнеса так и не получилось. То агрономы сходили на нет сами собой, то страдали от неумеренных наездов, то трава не желала расти там, где ее сеяли. Но как следствие этих сельскохозяйственных экзерсисов на пустоши образовалось немало мест, где она произрастала диким образом. Сорняк, он сорняк и есть.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что затянувшись от моего косяка Сократ сплюнул и спросил:

– Где брал?

– У наркош, в северо-восточном, – растеряно ответил я.

– Выбрось на хрен. Они на продажу здесь собирают. На нефтегазовом заводе. Там одуванчики не растут, а дурь – пожалуйста. Сколько заплатил?

Я назвал цену.

– Лопух твоя фамилия, – резюмировал Сократ, – Дай мне столько же, я тебя своей Азией угощу.

Я так и не мог остановиться и уже начал понимать страсть Чирка. В тот вечер я потерял контроль над собой и детали помню весьма смутно.

Так мы с Сократом оказались в его бунгало, он разыскал обещанный косячок и мы его благополучно раскурили под бормотание заклинаний, доносившееся сквозь клеенчатую стену. Сократ комментировал эту магическую технику, но фразы у него были слишком длинными, я уже к середине мысли забывал начало. И еще я все хотел его спросить, как же он может что-то комментировать, когда ничего не разобрать, но вопрос этот казался таким смешным, что я никак не мог его выговорить. Потом у меня окончательно сорвало крышу.

Только что я слушал рассуждения Сократа и голос за стенкой и вот уже стою привалившись плечом к бетонной колонне. Меня тошнит на щербатый пол. Вокруг тьма чуть подсвеченная отблесками далеких огней и бесконечные ряды таких же квадратных колонн. Под ногами бетон, над головой – тоже. Блок. Я не могу понять, куда в одно мгновение все подевалось: Сократ, колдуны, другие жильцы, пленочные палатки-бунгало. Мне представляется, что Блок внезапно опустел, как по волшебству. Может, кто из колдунов постарался? Тогда эта мысль не казалась такой бредовой.

Я, как мог, привел себя в порядок и пошел в неведомом направлении. Идти было лучше, чем стоять. Я брел, как в лесу. Редкие колонны, заполнявшие пространство дополняли сходство. Затем я наткнулся на выступающий из пола каменный фундамент и уселся на него, свесив голову между колен. Головокружение немного улеглось. Бетон был холодным и из него в нескольких местах торчали срезанные автогеном болты толщиной в три пальца.

Среди колонн замелькали тени еще более черные, чем сумрак ночи. Они двигались легко, как белки. Или как стая волков. Впрочем, и тех и других я видел только в кино. Но пластика их была настолько нечеловеческой, что, отвергнув варианты с дикими зверьми, я решил было, что это бродячие собаки. И лишь потом понял, что это все же люди, и даже сообразил, какие именно. Это "предтечи" с юго-западного угла творили то ли молитву, то ли тренировку. Похоже я в бессознательном состоянии просто забрел слишком далеко на юг. Надо выбираться домой, предтечи не любят посторонних.

Про сутенера Любимчика рассказывают все более невероятные истории. Все, что движется, становится объектом его пристального внимания. Его собственные девочки его уже не привлекают. Он рыщет по предместью в поисках новых жертв. Для него не имеет значения ни пол, ни возраст. Даже принадлежность к человеческому роду уже не обязательна. Он руководствуется какими-то своими, только ему ведомыми критериями. Рассказывают истории, в которые невозможно поверить. В каждом из сюжетов сплетается два-три известных половых извращения, а порой добавляется что-нибудь, еще не описанное наукой.

Прибыли его, однако, продолжают расти. Отчасти потому, что девочек стало больше, отчасти из-за его все более скандальной славы, которая, как выяснилось, служит и рекламой.

Недавно он заходил на наш этаж. Не знаю, каких безумных развлечений он искал, не знаю, как он выглядел. Мне не посчастливилось его видеть. Но те, кто видел, вынесли самые разнообразные суждения. Одни говорили, что он выглядел барином, чемпионом, собравшим все призы. Другие – что он походил на наркомана в преддверии ломки. Я поразмыслил, и решил, что, скорее всего, правы были и те и другие.

– Чирок, извини, но нам, кажется, пора отсюда уходить.

– Раз кажется, Док, значит пора. А что случилось?

– Знаешь, я три дня назад нахрюкался с Сократом до полной невменяемости. Вспоминаются какие-то обрывки. Я не помню, что говорил, и знаешь… Я мог наговорить лишнего.

– Ох, Док… Только жизнь наладилась.

– Не будет у нас теперь жизни.

Мы сидели на фундаменте, оставшемся от какого-то станка в юго-восточном, нежилом углу блока. Между нами стояла канистра с пивом. Фундамент был причудливой формы и довольно высокий, даже Чирок не доставал ногами до пола.

– Не будет. Пока лютню не добудем.

– Не знаю, может ты и прав…

– Вира-майна, Док, это что же получается! Опять все бросать, работу бросать, опять на дно ложиться! Ты ничего не помнишь?

– Понимаешь, Чирок, мне кажется я тогда, сидя у Сократа, слышал…

– Ну?

– Слышал лютню… Не, ну померещилось, конечно, но раз такие глюки…

– Да, под такие глюки ты много интересного мог наговорить. Блин, вот чего получается, когда берешься не за свое дело. По части пьянства – это ко мне, – и Чирок приложился к канистре.

Мы помолчали, глядя на далекие городские огни. Я чувствовал себя крайне мерзко. Из-за моего идиотизма нам предстояло покидать насиженное место. Этого требовала безопасность, которой, конечно, можно было бы пренебречь, но не с таким партнером, как Герберт. Он почувствует любую слабину.

– Ладно, – сказал наконец Чирок, – уходить, действительно, надо. Но неделя-другая у нас точно есть. Так быстро инфа до него не дойдет. Будем готовиться.

– Знаешь, я когда увидел как предтечи вокруг скачут, сначала подумал, что это за мной. Что это он меня нашел. Ты прав, лютня нужна. Вон, уже глючит меня.

Рассказывали, что Чико, человек-манекен, наслаждался всеми почестями и удовольствиями, доступными пустыннику. К Перочисту это тоже относилось, но он и раньше был уважаемым человеком. К тому же, главным персонажем истории был все же именно Чико, ставший в один день из не слишком удачного гоп-стопника героем всей Пустоши. Куш, который они сорвали, был весьма крупным, но пустынник, сколько бы он не добыл денег, не может начать новую жизнь. Порядок требует, чтобы он львиную долю внес в общий котел. Но за это ему воздается почетом и уважением. Главным здесь были даже не столько радости и удобства, которые в цивилизованном обществе обычно покупают за деньги, сколько сложная система ритуалов, сродни средневековой. Чико теперь сидел за другими столами, входил в другие двери, слушал другие слова. Его уже приглашали на сходку, где уважаемые люди решали важные вопросы.

Триумф омрачали только припадки, которых раньше за ним не водилось. Это было нечто наподобие эпилепсии и повторялось все чаще. Парня внезапно охватывали жестокие судороги, изо рта шла пена, зубы крошились, он бился в корчах на полу, часто при этом мочился. Но, в отличие от эпилептиков, Чико все время оставался в полном сознании.

Малолетний Александр Фазиль, известный среди членов уличной банды "Ткачи" под именем Сопля, подарил отделам криминальной хроники сенсацию на неделю. Картину случившегося восстановили по показаниям свидетелей и данным патологоанатомов.

Семеро из "Плутонов", банды конкурирующей с "Ткачами" проводили время в "сходняке" – уличной беседке на задворках квартала. Это было уединенное место, к тому же в двух шагах от него располагалась лавка, в которой можно было купить спиртное. Все в окрестности знали, что "сходняк" – любимое место "Плутонов", их штаб.

Появление на пустыре Сопли было фактом настолько несуразным, что "Плутоны" его по началу не признали. Костолом решил, что зашел какой-то случайный фраер и отправил двоих бойцов потрясти лоха.

Подошедшие были далеко не самыми здоровыми из банды, но все же заметно возвышались над двенадцатилетним Соплей. Было видно, как они с двух сторон ухватили его за руки, а когда тот с возмущением вырвался, один из них резко ударил его под вздох. Сопля согнулся, схватившись за живот. Его опять взяли под руки и потащили было к беседке, но тут он затрепыхался как-то особенно отчаянно и все трое упали на землю, продолжали какое-то время бороться и затихли.

Костолом, смотревший на это с недоумением, скомандовал:

– Кабан, поди, глянь, что там такое. Что они, заснули?

Кабан, телосложение которого вполне оправдывало кличку, направился к лежащим в полной неподвижности телам. Вблизи картина ничуть не прояснилась. Пришелец лежал поверх других тел. Лицо было обращено в небо, но шапка съехала, закрыв его почти полностью. Скорее инстинкт, чем логика заставил уверенного в своих силах Кабана быть настороже. Он подошел ближе и пнул пришельца ногой. Тот не шевелился. Тогда он постарался носком ботинка сбросить с лица лежавшего шапку. Почему-то он все еще боялся нагнуться. В этот момент Сопля левой рукой ухватил его за штанину, подтянулся и быстрым движением правой вогнал снизу ему в живот заточку.

Падая, Кабан увидел рукоятку другой заточки, торчащую из груди его товарища.

– Вира-майна, – крикнул Костолом, вскакивая, – Никакой это не фраер! Это же Сопля из "Ткачей"!

Трое парней лежали неподвижно, а Сопля, опираясь на палку, ковылял прочь, волоча одну ногу.

"Плутоны" кинулись в погоню.

В уличных драках Сопля обычно орудовал арматурным прутом. Однако, готовясь к этому делу, главному в своей короткой жизни, он отказался от арматуры, поскольку понял, что это оружие слишком тяжелое и потому медленное. Вместо арматуры он подыскал короткую крепкую палку. К тому же ему предстояло схватиться с противниками более сильными и крупными, потому главную ставку он сделал на нож. На теле его были надежно закреплены четыре заточки, сделанные из мотоциклетных спиц и один нож, так же с длинным и узким, но обоюдоострым лезвием. Нож годился для боя, заточки – для одного внезапного удара. На конце палки тоже торчала спица длиной в ладонь. Неделю он провел в изнурительных тренировках, уходя в безлюдные места и отрабатывая удары в разных направлениях и из разных положений. Отдыхая, он обдумывал акцию. В последние три дня он вообще не ночевал дома – с тех пор, как отец обнаружил пропажу денег, это было просто опасно. Все равно, с вновь обретенными талантами он был уверен в успехе. Он отомстит Костолому, не нарушив при этом правил уличной чести.

Ножи и палки понятиями допускались, но лишь в том случае, если враг атакует первым. Спровоцировав "Плутонов" на первый удар Сопля развязал себе руки. Убийства тоже допускались, хотя и случались крайне редко – обычно ребят сдерживал здравый смысл. Но к Сопле это больше не относилось.

Получив в брюхо, он сумел проткнуть обоих противников настолько быстро, что никто ничего не понял. При втором ударе спица застряла, воткнувшись в ребро. Сопля упал на землю вместе с трупами, и некоторое время изображал борьбу с ними. До "сходняка" было слишком далеко, чтобы оттуда могли что-то понять. Заняв удобное положение и прикрыв своим телом торчащую рукоятку, Сопля натянул шапку на лицо и замер, пряча в рукаве вторую иглу.

Шутка удалась, правда лишь наполовину – Кабан подошел, но соблюдал осторожность. Второй раз она точно не удастся, но других шуток все равно в запасе не было. Поэтому теперь Сопля ковылял, изображая отчаянное бегство раненного. Палка, служившая костылем, была та самая, с заточкой на конце. Другая рука сжимала рукоять ножа.

Шаги за спиной ясно показывали, что догоняет один. Преследователи растянулись, давая фору в несколько секунд, для боя один на один. Надо было точно выбрать момент, чтобы ударить с поворота, не давая опомниться. Обернешься рано – бегущий следом успеет остановиться и подождать остальных. Пропустишь момент – получишь арматурой по затылку. Сопля обернулся и, почти вслепую ткнул вперед палкой с иглой. И тут же получил сокрушительный удар кастетом в зубы. Спица, однако, достигла цели, противник схватился за проколотое бедро. Сопля, не обращая внимания на наполнившее рот крошево из выбитых зубов, бросился закреплять успех. Он успел нанести еще два удара и два удара пропустить.

Оставшиеся трое подбежали одновременно. "Ткач" стоял готовый к бою, сжимая в одной руке нож, а в другой – копье с наконечником из спицы, но вид его был страшен. Рта не было, вместо рта была кровавая каша со свисающим до подбородка обрывком губы. На левом ухе экзотической серьгой повисли капли крови. Противник же его отползал с поля боя, оставляя кровавый след. "Плутоны" окружили Соплю полукольцом. Тот, что зашел слева, зажимал в пальцах древнюю опасную бритву, Костолом в центре держал мотоциклетную цепь, а тот, что слева, вытаскивал пистолет. До него было шага три.

Сопля знал, что у "Плутонов", вроде бы, есть пушка, но никак не ожидал на нее нарваться. Цель могла ускользнуть. Не дожидаясь, когда ствол развернется в его направлении, он метнул палку, как копье, и кинулся следом. Парень с пистолетом отбил летящую палку, потеряв драгоценные мгновения. Выстрелить он успел, но толком не прицелился. Пуля пробила правую сторону груди навылет, раздробив ребро, но не остановив движения. Стрелок не ожидал, что одного выстрела окажется мало, а когда понял, что произошло, стрелять было уже не чем – от руки, державшей пушку почти ничего не осталось. Сильный взмах ножа располосовал ее до кости. Сопля завладел пистолетом, когда на его правое плечо, дробя кости, обрушилась цепь. Стрелок катался по земле, баюкая раненую руку. Сопля с Костоломом сцепились так близко, что поднять пистолет было невозможно. Ему удалось выстрелить вниз и зацепить ногу. Хватка Костолома ослабла. Второй "Плутон" за это время дважды полоснул его сзади справа бритвой, пытаясь достать шею. Правая рука почти не слушалась. Сопля перехватил пушку в левую и выстрелил еще раз, попав в бедро. Костолом упал, теряя сознание, а Сопля повернулся к парню, который все еще размахивал окровавленной бритвой и направил ствол ему в живот. "Плутон" бросил бритву и кинулся бежать.

Сопля сел на землю рядом с еще живым Костоломом и попытался выстрелить ему в голову. Пистолет дал осечку и заклинил. Тогда он подобрал свой нож и, действуя аккуратно, за пару минут отделил голову.

Именно такая картина сложилась после следственного эксперимента.

Нашли Соплю без сознания возле обезглавленного тела Костолома. Он умер в больнице, несмотря на старания врачей, утверждавших, что раны его были хоть и серьезны, но не смертельны.

Родители Сопли продали права на экранизацию его истории, журналисты раскопали много деталей, не интересных следователям. Но никто так и не выяснил, зачем он неделю назад стащил у отца все семейные сбережения и почему не купил на эти деньги оружие.

Чарли Нуар провел переговоры блестяще. За оставшееся короткое время он успел одного из фирмачей расположить в свою пользу, используя женщину, другого временно вывести из игры, наняв громил, которые под видом уличных грабителей переломали ему ноги, и добился положительного решения. Контракт был заключен и Чарли начинал чувствовать удовлетворение и опустошение.

Все это я узнал несколько позже.

Эвакуацию мы подготовили. Вообще-то кое-что было подготовлено и раньше. С тех пор, как мы оказались в бегах, мы на каждом новом месте, прежде всего, разведывали отходные пути или, если было надо, их расчищали. Теперь же мы еще раз все проверили и привели в состояние полной готовности. Мы могли уйти в любой момент, и, при внезапной опасности, наши приготовления могли сработать как туз, запасливо припрятанный в рукаве. Но только не с Гербертом Иноэ. Там, где я мог просчитать расклад на семь ходов, он считал на двенадцать.

Была и еще одна, пока не решенная, задача: уходить нам было некуда. Мы не успели подготовить себе новое убежище. Мы даже не представляли себе, где его можно найти. Опять снимать комнату – слишком дорого. Искать приют в трущобах – слишком опасно. Чирок знал еще несколько мест, подобных Блоку, но в своей прошлой жизни он провел там достаточно времени, чтобы гончие Герберта смогли это выяснить. Там могла ждать засада.

Нам было необходимо время, чтобы найти пристанище, и, по всем подсчетам, это время у нас было. Если, конечно, доверять нашему умению считать.

Любимчик Жека погиб самым дурацким образом. Когда он рыскал по рабочим кварталам, его внимание привлекла девочка лет двенадцати. Более того, он заговорил с ней, сумел очаровать и быстро уговорил стать объектом своих упражнений. Если бы он увел ее в какое-нибудь мало-мальски подходящее место, то все, наверняка, обошлось бы. Но одержимость его была столь велика, что он занялся любовью с ребенком прямо на улице, в закутке за сараем, куда трезвый человек и отлить не пойдет.

Родственники, друзья, соседи девочки успели собраться изрядной толпой, настолько Жека был увлечен. Когда народное терпение лопнуло, его просто забили насмерть. Видимо, он был сильно не в себе, потому что почти не сопротивлялся.

Валун вздохнул с облегчением. Бизнес Любимчика он передал парнишке из молодых, месть жителям предместья была на удивление мягкой – убито было всего трое из линчевателей. Любимчика Жеку похоронили за казенный счет на муниципальном кладбище, похожем на перепаханный кротами аэродром, и на его бедной могиле долго не переводились цветы от его многочисленных вдов. Говорят, был там букет и от последней малолетней любовницы.

Налетчик Чико погиб во время одного из особо злостных припадков. Его скрутило прямо на одном из покрытых щебенкой дворов Пустоши и начало трясти так, что никто не решался подойти, чтобы хотя бы придержать голову. Припадок был особенно длительным, и когда Чико, наконец, затих, оказалось, что он не дышит. Голова его была в крови, и поначалу решили, что он проломил себе череп. Но когда обмывали тело, оказалось, что серьезных повреждений на нем нет. Что-то остановилось само собой.

Похоронили его как героя, самым почетным для Пустоши способом: ночью тело отнесли в самое сердце руин, туда, где еще оставалось кое-что из работающего оборудования. Там его размолотили в фарш в большой шаровой мельнице, и слили этот фарш в канализацию. Сам Валун смывал мельницу из шланга, а Перочист с Косым сыпали негашеную известь.

Я уже засыпал в своем мешке, когда в бунгало ввалился Чирок и поделился сенсацией:

– Ты слышал? Цыгану бросили вызов!

– Вира-майна! Кто?

– Некий Исаия.

– Из предтеч?

– Точно.

– Не знаю, не знаю. Они, конечно, крепкие ребята, эти предтечи, скачут, вон, как кролики… Но Цыган Большой – это ведь что-то с чем-то. Он ведь, мало что здоровенный, как черт те что, он ведь и из тренировочного зала не вылазит. Не знаю.

– А если побьет?

– Если Исаия побьет Цыгана? Я так думаю, что надо будет нам с тобой отсюда сваливать.

– Да, пожалуй, – Чирок поскреб затылок, – все одно к одному.

Ночью меня разбудил яркий свет. Сильный фонарь бил в лицо.

– Рик! – позвал незнакомый голос, – Рик, вылезай! Цыган зовет!

Я не сразу сообразил, что зовут меня.

– А чего надо? – спросил из темноты Чирок.

– Почем я знаю? У Цыгана спроси. Скорее давай! – обратился посыльный уже ко мне.

Я выбрался наружу, там стояло трое парней из цыганской гвардии. Я немного успокоился. Если бы это были агенты Герберта, нас бы уже скрутили без лишних разговоров.

Меня быстро повели, как я понял, к центру Блока, к резиденции Цыгана. Вскоре меня нагнал Чирок и сунул мне мою сумку. Сумки с самым необходимым мы, последнее время, постоянно носили с собой.

– Что случилось-то? – спросил опять Чирок у молодого "гвардейца".

– Не знаю я. Цыган Маленький сказал, надо готовиться к бою. Когда этот Исаия вызвал Цыгана Большого, Маленький начал все выяснять. Что за Исаия, кто и где его видел. Мы же на предтеч обычно внимания не обращаем, они сами по себе, пришел-ушел и все, не наше дело. Но тут Сократ и рассказывает, что Исаия, оказывается, ходил к ведунье!

Вдали я увидел мелькание света. Там двигалась большая группа с фонарями.

– О, Цыган уже идет, – сказал наш провожатый.

И тут же со стороны той компании закричали:

– Эй, Руди, это ты!?

– Да, – отозвались наши, – Рика ведем!

"Вира-майна, – подумал я, – Шпиона, что ли поймали?"

Я уже различал могучую фигуру Цыгана Большого, возвышавшуюся над многочисленной свитой. Братья Цыгане в окружении гвардии стремительно шагали на северо-запад, к колдунам, озаряя редкие железобетонные столбы пляшущими лучами фонарей. Через пару минут мы присоединились к этому карнавальному шествию.

Цыган Большой шел молча, широко расправив свои огромные плечи. Он казался ожившей статуей. Цыган Маленький поприветствовал меня, кивнул Чирку и заговорил:

– Значит так. Исаия с юго-запада вызвал Цыгана на бой. Бой завтра. В смысле, сегодня. Наш Цыган – это скала. Но он ходил к ведунье. А что творит ведунья ты знаешь лучше меня. Ее магия может и посильнее скалы оказаться. Короче, сейчас идем к этой жрице. Пусть она заколдует Цыгана. А ты будешь следить, чтобы она все сделала как надо. Потому что я никому не верю.

– Почему я? Я же в этом ни хрена не понимаю.

– Рик, не темни. Не тот случай. Сократ говорит, что во всем Блоке лучше тебя никто в этом деле не разбирается.

– Сократ трепло. Я даже не догадываюсь, какую технику она использует. Знаю только, что ее клиенты превращаются в камикадзе, нацеленных на одну цель. А когда цель достигнута, их просто разносит на куски, потому что они срабатывают все внутренние ресурсы. Ну, это ты и сам, наверное, знаешь. И посылать Большого Цыгана к этой ведьме из-за одного боя, по-моему, не самая лучшая идея. Из тех, кого я знаю, трое уже мертвы. Думай сам. А откуда Сократ взял, что я что-то понимаю на практике…

– Рик, – услышал я голос Сократа, и лысина его блеснула в свете фонарей, – Я ж помню, ты, когда услышал ее заклинания через стенку, ты все рассказал, чуть не каждое слово объяснял…

– Сократ, ты может, и помнишь, а я ни хрена не помню. Я тогда обкурился до полной отключки.

– Ладно, хватит! – оборвал нас Цыган, – На месте разберешься. Если надо, и косяк дадим. И ты, Сократ, в оба смотри! И чтоб наш Цыган был в полном порядке и послезавтра и через год. Ну что, пришли, что ли? Сократ, иди, поднимай эту ведьму.

– Цыган, она не любит, когда ее беспокоят…

– А жить она любит? Иди, поднимай!

Сократ скрылся в занавешенном пленкой проеме. Цыган отправил своих гвардейцев блокировать остальные выходы, чтобы ведунья, чего доброго, не сбежала. Ждать пришлось минут десять. Черный полог затрепыхался, и из проема, путаясь в пленке, вывалился Сократ. Глаза его были вытаращены, даже в неверном свете было видно, как он бледен.

– Она… Там… Это…

Мы всей толпой ломанулись внутрь. Кто-то нашел выключатель, и апартаменты жрицы, наконец, озарились нормальным электрическим светом. Интерьер изобиловал приметами колдовского ремесла и, к тому же, просто был невероятно захламлен. За большим залом, потолок которого терялся во мраке, была маленькая спальня. Там мы и нашли старуху, вернее ее бездыханное тело. Видимых следов насилия на теле не было, но у опытного бойца всегда есть в запасе несколько способов разлучить человека с жизнью так, чтобы результат выглядел вполне естественно, даже для патологоанатома, если тот не слишком дотошен.

Пока народ толпился вокруг тела, я оглядел комнатку и увидел то, на что втайне надеялся с самого начала. В нише, похожей на алтарь, я увидел футляр с серебряными застежками, покрытый искусной резьбой. Форма футляра не оставляла сомнений. Это была программаторская лютня, причем такой старинной работы, что сам факт ее существования заставлял иначе взглянуть на корни нашего ремесла.

Я видел, что Чирок уже бочком пробирается к алтарю, со вполне недвусмысленными намерениями. Я встал так, чтобы его загородить.

– Вира-майна! – услышал я слова Цыгана Маленького, – Эти гниды ее убили. Они знали, что мы придем. Эй, Рик!

– Да, Цыган.

– Будешь ты колдовать.

– Ты что, рехнулся! Я же не умею! Я не колдун, я менеджер, – возмутился я. Но, видимо, в моем голосе не хватало уверенности.

Цыган мгновенным движением ухватил меня за ворот и повернул кисть так, что одежда натянулась вокруг шеи, а его запястье уперлось мне в подбородок, выворачивая голову самым унизительным образом:

– Постараешься. Ты здесь один колдун, других нет, я точно знаю.

– Цыган, ты что, рехнулся… Я ничего не могу!

– Придется! Бой через десять часов. Начинай.

Цыган Большой подошел и навис над нами немым укором. Мысли мои проснулись и бешено заработали.

– Сократ! – крикнул я, – Сократ!

Сократа немедленно вытолкнули из толпы.

– Сократ, ты приводил этого Исаию к жрице? Что он заказывал?

Хватка на моем горле несколько ослабла.

Сократ с видимым усилием собрал мысли и проговорил:

– Не, я не знаю. Его Пойнтер привел.

– Достаньте этого Пойнтера, – сказал я Цыгану, – Надо задать ему пару вопросов. Это единственный шанс.

Держаться уверенно – все, что остается в такой ситуации.

Пойнтера приволокли на рассвете. Я к этому времени уже знал все детали проведения боя. Мы, всей компанией перебрались к рингу. Это была площадка, посыпанная опилками и огороженная сеткой. Я узнал, что бой разделяется на раунды, каждый из которых длится до тех пор, пока противники стоят на ногах. Бой заканчивается, кода один из противников не может встать на счет десять.

Чирок нахально завладел футляром лютней. Когда его спросили, чего это он уволок чужое, он спокойно ответил:

– Может пригодиться.

Я важно кивнул.

Пойнтер держался с достоинством. Видимо, ему были даны гарантии, принесены извинения, а, может быть и компенсация. А может, это у него профессиональное.

– Это ты приводил Исаию к ведунье? – спросил я.

– Исаию? – переспросил он.

– Вчера, белобрысый такой азиат, – уточнил Цыган Маленький.

– Ну, я, – не теряя достоинства, ответил Пойнтер.

– Что он просил? Я знаю, вы спрашиваете клиентов, что им надо, – я, действительно об этом уже знал.

– Что просил? Он сказал, что ему надо победить в завтрашней битве. То есть, в сегодняшней. Так он сказал. Вчера сказал, что в завтрашней. Значит, в сегодняшней.

– Ведунья могла изменить формулировку?

– Изменить? Конечно, могла. Это же ее бизнес. Ей же лучше знать, на что колдовать. Она часто меняет формулировки. Народ же иногда редкую фигню просит. Она тогда меняет формулировки очень, очень сильно. Но в этот раз не меняла.

– Откуда ты знаешь?

– Так если мы приводим клиента с дурной формулировкой, она обязательно говорит нам, как надо. Чтобы мы учились и не обещали клиентам невозможного. Верно, Сократ?

– Верно, – подтвердил Сократ, сидевший рядом.

– Так что именно просил у ведуньи Исаия?

– Он сказал: "Мне надо победить в завтрашнем бою".

– Слово в слово?

– Слово в слово. Да вы у нее самой спросите.

– Спросим, – ответил Цыган, – На первом же спиритическом сеансе.

Пойнтер важно кивнул, но спокойствия не утратил. Смерть здесь была делом обычным.

Я кивнул Цыгану, приглашая его отойти в сторону. Мы вышли из общего зала в кабинет братьев – я, Цыгане и несколько гвардейцев, видимо из старших.

– Ну что сказать. Этот парень обречен. Он попросил совсем не того, что ему нужно, и именно это он и получит.

– Ты что плетешь? – возмутился маленький Цыган, а Большой кивнул в знак согласия, – Он попросил победы в поединке, это как раз то, что ему надо, или как?

– Ему надо править в Блоке. А с этой формулировкой он даже если и победит, то долго не проживет. Камикадзе жрицы долго не живут, когда цель достигнута.

– Утешил, блин! Нам от этого легче, что ли!?

– Думай, Цыган. Если вы сейчас сдадитесь без боя, то через неделю его можно будет брать голыми руками. И еще одна замечательная фишка. Он закодирован на победу в СЕГОДНЯШНЕЙ битве. Если бой перенести на день-два, то вся магия утратит силу. А если на три-четыре, то он, скорее всего, вообще не доживет. Его разорвет неиспользованная энергия.

– Ты что, офигел? Как это я перенесу бой на два дня!? А правила на что?!

– При чем правила? Думай! Я не колдун. Я не могу, как ведунья, закодировать Цыгана, чтобы он сегодня победил, а завтра помер. Я тебе показал картинку, а ты думай, что делать. Правила ведь ты же придумал! Или нет?

Нас с Чирком заперли в комнате с решетками. Чирок сидел в обнимку с нашими сумками и футляром. Когда гвардейцы ушли, он подполз ко мне и зашептал в ухо:

– Почему ты не дал им хотя бы "Танец кобры"?

– Ты что, офигел? Во-первых, если я покажу им "Танец кобры", они нас не отпустят, пока я не дам его всем, кому только можно. И потом не отпустят, на всякий случай. Во-вторых, Иноэ вообще озвереет, как только узнает. И, не исключено, другие тузы тоже включатся в охоту. Для них ведь это уже не риск, а реальная опасность. Так что лучше забудь покамест даже слова эти.

Ближе к вечеру нас выпустили. Могли бы выпустить и раньше, но, видимо просто не вспомнили. Вокруг ринга уже стояла плотная толпа. В своем углу в позе лотоса сидел Исаия, лицо его, действительно, носило типично азиатские черты и резко контрастировало с обрамлявшими его светлыми кудрями. Большего в мерцающем электрическом свете было не разглядеть. Мы взобрались на одно из возвышений для зрителей. Уйти сейчас было бы слишком подозрительно. В толпе виднелись и черные кимоно "Предтеч". Они держались плотной группой позади своего бойца.

Лампы замерцали так сильно, что люди стали с беспокойством поглядывать вверх, а потом и вовсе погасли. Толпа ответила свистом и руганью, а гвардейцы зажгли несколько керосинок, превративших густую тьму в пещерный полумрак. Я в душе поразился простоте такого решения. Драться при свечах невозможно, так что есть все резоны перенести бой на завтра, на светлое время суток. А электричество обеспечивали люди Цыгана.

Мы начали потихоньку пробираться к выходу, когда мир вокруг перевернулся от истошного крика снаружи:

– Цыган, атас! Облава!

В то же мгновение стали слышны моторы сразу нескольких геликоптеров.

Все рванулись наружу, кто через двери, а кто – прямо через затянутые пленкой участки стен. Я заметил, как Исаия гигантским пауком метнулся куда-то вверх и исчез в лучших традициях нинзя. Чирок вцепился в лютню, я в Чирка, и волной общей паники нас вынесло в каменный лес этажа. По внутреннему пространству Блока плясали лучи прожекторов. Ошалелые жильцы вылезали из палаток и спальных мешков.

Мы с Чирком со всех ног бежали к нашей точке выхода и покрыли уже приличное расстояние, когда с грохочущих винтами небес раздался голос:

– Внимание, здание окружено. Нам нужен государственный преступник Докар Петров и его помощник. Вам они известны как Ричард и Чиркаш, коротко – Рик и Чир. Тот, кто доставит любого из них на крышу здания или на входную лестницу, получит вознаграждение. Если через десять минут преступники не будут доставлены, мы начинаем штурм. Повторяю…

А я так надеялся, что облава – тоже провокация Цыгана.

Мы уже бежали параллельно восточной стене Блока, в сторону нежилого угла. Вокруг никого не было. Здесь вообще безлюдно, а сейчас все рванулись к выходу. Главное конспиративное преимущество Блока – единственный вход через загаженную лестницу – благодаря которому его жителей не тревожили десятилетиями, теперь обернулось ловушкой для большинства. У Цыган был запасной выход – грузовые лифты прямо из их резиденции. Но про лифты многие знали.

У нас тоже был запасной выход, и я сильно надеялся, что про него пока не знает никто.

На востоке, ближе к центру здания располагался один из монтажных проемов – колодец, пронизывающий все здание сверху донизу. В лучшие времена через эти проемы опускали для монтажа особо громоздкое оборудование. Он был не слишком удобен для эвакуации, потому мы его и выбрали. Чирок вытащил из потайной ниши два замысловатых устройства для аварийного спуска с высоких зданий при пожаре. Мы сбросили тонкие стальные тросы вниз, и одели пояса.

Чирок с короткой молитвой шагнул в бездну, а я собирался с духом, чтобы последовать за ним, когда возникшая из ниоткуда фигура в черном обхватила меня с решительностью анаконды, а в горло мое уперлось что-то острое. "Возьмешь попутчика", – услышал я, еще не поняв, что произошло, и мы, "обнявшись крепче двух друзей", рухнули в пустоту.

Стремительное мелькание перекрытий прекратилось на отметке шесть, здесь мы заранее выставили в проем щиты, которые и остановили спуск. Неожиданный попутчик, едва коснувшись пола, откатился в сторону. В отсветах прожекторов я увидел смуглое лицо и выбившуюся из-под капюшона прядь волос. Только что мы видели этого человека на ринге.

– Исаия, – прошептал Чирок, – Ты здесь откуда?

– Нам по пути, – ответил тот, – И не думайте от меня отделаться.

– Ладно, – ответил Чирок, – Присоединяйся. Дальше можно хоть взвод провести. Только без фокусов.

Понятное дело, грозился он в основном для порядка. Больше мы не говорили. Вдвоем ли, втроем, пора было двигаться дальше. Наверху продолжали выкликать наши имена.

Я всмотрелся вниз. Ничего видно не было. Если нас там кто и ждал, то афишировать это он не собирался.

Мы сняли пояса и побежали к другому колодцу, который должен был довести нас до земли. Строго говоря, это был не колодец, а ниша с одной открытой стороной. Все колодцы, коллекторы, лифтные шахты можно было легко вычислить и расставить у них охрану. А это так, укромный уголок во внутреннем дворике. Мы надеялись лишь на то, что Герберт Иноэ не обрушит мощь своей суперинтуиции на анализ чертежей Блока.

В нишу мы сбросили обычную веревку, и друг за другом начали по ней спускаться, надев перчатки для защиты рук. Исаия скользнул первым, легко, как тень. Высота была небольшой. Заметить нас можно было только с одной точки, и то нелегко.

Последние двадцать метров мы ползли на брюхе в ложбинке, проложенной среди гор отбросов. Мы оказались за пределами здания, но были еще внутри оцепления. Над нашими головами метались слепящие лучи прожекторов. Наверху началась стрельба. Под кучей хлама был канализационный колодец, прикрытый лежащей наискосок бетонной плитой.

Исаия опять пошел первым, нырнув в люк вниз головой, как ящерица. Я был этому рад, впереди лежал самый опасный участок. Канализация – слишком очевидный путь отхода, тем более что коллектор давно не использовался и был почти сухим. Засада могла быть либо прямо под нами, либо метрах в пятнадцати впереди. Там коллектор разветвлялся. Едва ли Исаия смог бы что-то сделать, но соваться в колодец первому очень не хотелось. У нас были припасены слезогонные гранаты и газовые маски. Но масок было только две и мы, не сговариваясь, решили их приберечь на более критический момент.

Канонада вверху стала просто оглушительной, и мы нырнули вслед за Исаией, практически без паузы. На первых же метрах я догадался перевернуться ногами вниз, но сделал это не вполне удачно и остаток пути пролетел с грохотом, с трудом тормозясь о ступени. Упал я на мягкое. Стрельба не прекращалась, даже стала громче. Подняв голову, я увидел вспышки выстрелов у развилки. Там, в отблесках фонарей, несколько раз мелькнула, как летучая мышь при Луне, черная фигура. Исаия двигался навстречу огню, используя весь объем тоннеля. Он отталкивался от стен, цеплялся за кабели большую часть времени оставался в тени. Тем не менее, по нему стреляли очередями с нескольких стволов.

Только тут я заметил, что лежу среди тел нескольких штурмовиков. Неподвижная рука одного из них держала горящий фонарь, освещавший окрестности. Вырвав его из еще теплых пальцев, я стал размахивать, направив луч в сторону засады. Надо было хоть как-то отвлечь их от Исаии и вообще осложнить им жизнь. Вокруг мелькали веселые искры рикошетов.

Стрельба захлебнулась и сменилась внезапной и оттого особенно звонкой тишиной. Я погасил фонарь и несколько мгновений вглядывался в смутное пятно света, мерцавшее там, где только что кипел бой, там, куда скрылся наш непрошеный попутчик.

– Посвети, – сказал рядом Чирок, – надо оружие поискать.

У развилки мы обнаружили трупы еще четырех штурмовиков в броне и полном вооружении. У воротника каждого из них болтались маски противогазов, так что от наших газовых гранат толку было бы немного. У одного из покойников из горла торчал сюрикен, о причине гибели остальных можно было только гадать.

Самого Исаию мы нашли не сразу – черный костюм делал его незаметным. Его грудь была в трех местах пробита пулями, а на губах застыла улыбка Будды. Он выиграл-таки свою битву. Только закрывая его глаза, я заметил, какими они были пронзительно голубыми.

Лютня была очень древней. Высушенное веками дерево, казалось, готово запеть не то что от прикосновения – от пристального взгляда.

– Как думаешь, сколько ей?

– Лет двести, минимум, – Чирок с удивительной для его грубых рук нежностью провел пальцами по инкрустированной деке, – А может, пятьсот.

– А говорят, первые ломщики появились меньше ста лет назад.

– Может, на ней просто музицировали?

– Что?

– Музыку играли.

– А ведунья – потомок миннезингеров?

– Да, загадка.

– Смотри-ка, – я взял в руки футляр. Внутренняя сторона крышки была покрыта причудливыми значками.

– Я знаю, – Чирок вгляделся в рисунок, – Это старинная нотная запись. Если б только расшифровать! Падла буду, это партитура жрицы.

– Да, толку-то от нее немного.

– Гляди-ка, здесь партия голоса. Ты слышал, чтобы кто-нибудь из программаторов использовал вокал?

– Никогда. Хотя в принципе… Нет, никогда.

– Еще загадка.

Мы сидели на чердаке, на другом конце города, дожидались утра.

– А облава-то, Док, была никудышная.

– Да, бестолковая была облава. Герберт скорее прислал бы пяток толковых ребят покрепче, они бы и свинтили нас безо всяких фейерверков.

– Может, Цыган ее сам устроил? Чтобы бой сорвать.

– И развалил все свое царство?

– Еще загадка.

– Настроить-то сможешь?

– Не вопрос. Вопрос – куда нам со всей этой дребеденью деваться?

– Есть один клиент, который может нас приютить. Или оплатить приют. Пойдем-ка поищем телефонную будку.

Телефонную будку с книгой мы нашли без труда. А в книге я без труда нашел нужного человека. Гораздо труднее было составить такую фразу, чтобы меня сразу не приняли за мелкого вымогателя. Наконец я набрал номер, дождался ответа и сказал:

– Герр Нуар? Чарли Нуар? Доброе утро. Мы с вами виделись мельком, накануне вашего визита к жрице. Как вы себя чувствуете? Недавно мне стали известны некоторые сведения, которыми я считаю своим долгом поделиться с вами. Нет, лучше прямо сейчас. Отлично.

Я записал адрес и повесил трубку.

– Поехали, Чирок. Герр Нуар ждет нас. Расскажем ему все, что знаем о его проблемах. А заодно кое-что о наших.

Камикадзе (япон., буквально – ветер богов), лётчик-смертник в вооруженных силах Японии во время 2-й мировой войны 1939-45, вступавший в бой с надводным кораблём противника на самолёте одноразового действия (см. также Тейсинтай). В 1945 в ВВС Японии насчитывалось до 5 тыс. самолетов одноразового действия, называвшихся "Бака". В головной части самолета помещался заряд взрывчатого вещества массой до 1 т. Самолёт, имевший небольшой реактивный двигатель и ограниченный радиус действия, пилотируемый К., достигал цели, пикировал и врезался в неё. Во время боевых действий на Тихом океане. В 1944-45 погибло свыше 2500 лётчиков-смертников.

Большая советская энциклопедия

Хидеаки Касе обнаружил в одном из архивов книгу, по которой камикадзе готовились к боям. В ней говорится: "Представьте себе, что вы у цели. До нее осталось лишь два-три метра. Вы видите каждую заклепку на палубе вражеского корабля. Последние секунды… Вам кажется, что вы парите в воздухе. Перед вами возникает лицо матери. Она не плачет, нет – все как всегда. А потом вы слышите тихий звук, такой, будто разбили хрустальную вазу. Вас больше нет".

BBC World Service