"Симуляция" - читать интересную книгу автора (Ефимов Владимир)

ИМЯ ТРАНСФОРМЕРА

У Чирка неожиданно обнаружилось имя, даже два. Я, конечно, и раньше не считал, что он так и живет с одним прозвищем. Документы у него были в порядке – как-то же оформляли ему юристы визы, когда мы посещали Дрейф… Но раньше имя ему не было нужно. Он прекрасно обходился погонялом, точнее, насколько я знал, тремя. Или одним, в трех редакциях, если угодно: Чирок, Чир или Чиркаш. Я даже знал, что получил он свой ник за титановые подковки на ботинках, дававшие на асфальте такую искру, что все китайские пиротехники отдыхали. Теперь же сами собой всплыли имена, как у всех законопослушных граждан, первое и второе. Чирка, оказывается, звали, Берндт Ошима. И эта странная рифма его имен с именами прежнего носителя дьявольских алгоритмов произвела на меня сокрушительное впечатление.

Герберт Иноэ был невысоким человеком с мелкими чертами и глубокими залысинами, сохраненными то ли ради имиджа, то ли по упущению косметологов. Чирок возвышался на полголовы над моим средним ростом и шевелюру имел буйную и неухоженную, хотя уже и с проседью. Руки Иноэ были миниатюрны и изящны, такие могли бы служить ювелиру или художнику. Руки Чирка были сверхчутким инструментом при настройке и складывались в пудовые кувалды, когда без этого было не обойтись. Тем не менее, Чирок все более становился похожим на Герберта. Это сходство сквозило в мимике, в движениях, в манере говорить, как будто талантливый актер имитировал стиль игры своего коллеги. Я ожидал чего-то в этом роде, но не думал, что это будет так страшно. Мы не обсуждали эту щекотливую тему, и, казалось, сам Чирок, оказавшийся Берндтом, отнесся к переменам в себе совершенно спокойно. Правда, я заметил, что он стал довольно много времени проводить перед зеркалом, как бы репетируя какие-то жесты или беззвучные речи.

Однако, когда Чирок, он же Берндт Ошима, однажды, прервав разговор, уставился мне в глаза неподвижным взглядом манекена и замолк на несколько минут, терпение мое лопнуло. Щелкнув пару раз пальцами у него перед лицом, я крикнул:

– Эй! Сигнал проходит!?

– Ты чего?

Я сел на табуретку и, вздохнув, пояснил:

– Он так смотрел…

– А что, – спокойно ответил Чирок, – Так удобно.

Он вообще последнее время оставался спокоен при любых обстоятельствах.

– Так вы с ним скоро станете одним человеком.

– Не думаю, что ты прав… Когда используешь по отношению к нам слово "человек". Настолько все по-другому, что можно нас назвать и новым видом. И, кстати, в рамках этого вида я и Герберт очень сильно различаемся. Как обычные люди различаются между собой.

– Блин, – взорвался я, – Сверхчеловек, вира-майна! Возрожденный арий!

Но он только отмахнулся.

Мы опять снимали комнату.

Сначала я думал, что мы остановимся пожить у Чарли Нуара. У него были прекрасные гостевые комнаты, и принял он нас с радостью, поскольку мне даже не пришлось убеждать его в необходимости прибегнуть к моим услугам. У него уже начались некоторые проблемы, а печальная судьба Марьям мешала их игнорировать. Ее к тому времени уже не было в живых. Она покончила с собой, перерезав вены осколком из разбитых очков. А тот факт, что в живых не было и жрицы, исключал подозрение о нашем с ней сговоре. Сюжет в новостях о полицейской облаве в Блоке подтвердил правоту наших слов.

Однако у Чарли мы прожили меньше суток. Этого времени мне как раз хватило, чтобы подправить ему мозги в два сеанса – утром и вечером, а в промежутке ввести Чирку дьявольские партитуры Герберта Иноэ. После вечернего сеанса я обнаружил Чирка у себя в комнате. Он сидел за столом, положив голову на руки и, казалось, спал. Но как только я вошел, он поднял голову и спросил:

– Дальнейшие планы?

– Что? – не понял я.

– Мы будем ночевать здесь?

– Пожалуй… – задумался я. И неожиданно для себя закончил, – Пожалуй, надо уходить.

И мы ушли, какой бы привлекательной не казалась мысль о горячей ванне, домашнем ужине и теплом клозете. Так начал работать дьявольский алгоритм суперинтуиции.

Талант, обретенный Чирком, позволял ему не столько находить решение самому, сколько наводить способность к этому у окружающих. Особенно, если окружающие имели больше информации. Это было необъяснимо, но это работало.

– Не могу понять, – сказал он однажды, – Как нам удалось скрываться так долго.

– Что, неужели все наши ходы как легко просчитываются?

– Не знаю… Не все, конечно. Но с такими возможностями и ресурсами…

– Значит, ресурсы понадобились на что-то еще.

– Точно.

Ночью мне приснился удивительно яркий цветной сон. Позже я стал называть такие сны видениями.

Я увидел посетителя в кабинете Герберта. Как и я в первый визит, он стоял перед открытым стеллажом, держа в руках украшенный драгоценностями маузер. Осмотрев оружие и приведя его в боевое положение, он резко повернулся, вскинул руку и выстрелил. Но как ни быстро он двигался, к моменту выстрела сверху упала перегородка, разделившая комнату надвое. Это была плита из прозрачного пластика, пули завязли в ней, не пробив и половины толщины. Посетитель потянулся было за гранатами, но с потолка уже опускались хлопья газа, а к нему бежали охранники в защитных масках. Мгновение – и он уже бьется прижатый к полу. Четверо охранников с трудом удерживают его, а на губах его выступает розовая пена.

Чирку приснился очень похожий сон.

Утром мы уже знали, что мешает Герберту Иноэ полностью сконцентрироваться на охоте за нами. Он сам стал дичью, и его преследовал более сильный противник.

У Чирка появилась манера безо всякого повода задавать неожиданные вопросы. Это редко бывало приятно.

– Что у тебя за имя такое дурацкое? Нет такого имени.

– Что!? – обалдел я.

– Нет такого имени – "Докар".

– Как это нет? Ты что, все имена слышал? Имена, вообще, какие угодно бывают.

– Да не злись. Я ж безо всяких… Странно просто.

– Я ж тебе рассказывал. Это прадед мой. Точнее пра-пра-прадед. Он и учредил эту дурацкую традицию.

– Рассказывал что-то такое. Так ведь не каждая дурацкая традиция столько живет. Наверное, были какие-то резоны?

– Это было, как бы, наследство. Он оставил небольшой капиталец, с которого по условию завещания, можно было тратить только проценты, и только если наследник в детстве носил имя Докар. Из этих денег, правда, уже деду мало что досталось. Инфляция все съела. Но как мне пересказывали, это не главное наследство. Имя, как бы, дает право на еще какое-то наследство. Но никто не знает какое. Отец пытался найти концы, даже в Заресск ездил. А после Зимней войны не до того стало. Да ерунда это все. Мало ли что могло прийти пра-пра-прадеду в голову. Он с чудинкой был, говорят.

Чирок бросил пить, и не было заметно, чтобы он от этого испытывал какие-то неудобства. Все время он проводил за поиском информации, большей частью в Сети. Но не пренебрегал и другими источниками. Телевизор у нас работал непрерывно, и Чирок, не отрываясь от монитора с результатами своих бесконечных запросов, успевал щелкать пультиком и поглядывать краем глаза на телеэкран.

Мы почти не выходили на улицу. Все мои разговоры о том, чтобы сходить развеяться или поискать работу он пресекал на корню. Слишком опасно.

– Что новенького? – спрашивал я его за ужином, несмотря на то, что весь день мы проводили вместе в одной комнате.

– Не знаю, – отвечал он, – Надо искать. Мы ведь даже не уравняли шансы.

Я тоже начинал точнее чувствовать ситуацию. Чирок теперь обладал удивительными способностями, но Герберта Иноэ он не превосходил. Напротив, уступал в опыте и объеме знаний. Герберта защищали деньги, связи, сеть агентов и почти сто лет паранойи. У нас же никакой защиты не было, и мы в ней отчаянно нуждались.

Я большей частью валялся на диване и глядел в потолок, иногда, больше для развлечения, упражнялся на старинной лютне. Она несколько отличалась от нынешних, уступала им в некоторых конструктивных решениях, но была по-своему совершенна. И, странное дело, к этому инструменту у меня сразу возникло родственное чувство, как будто я на нем играл очень долго и очень давно, может быть в прошлых жизнях.

Дней десять прошли в поиске инфы и периодических мозговых штурмах. Всерьез мы обсуждали только один вариант: обратиться за защитой к Барону Зассу. Возражений было множество. Барон был таким же чокнутым, как и Герберт, к тому же он был еще более могущественным, а стало быть, и более опасным. Но у нас не было других вариантов кроме этого старинного рецепта – чтобы справиться с драконом, нужен другой дракон, еще более ужасный. Мы прорабатывали три пункта: как заинтересовать барона; как обеспечить себе хоть какие-то гарантии; как выйти с ним на контакт и при этом не "засветиться" перед шпионами Иноэ. Постоянно возникали вопросы, даже с новыми талантами сведений не хватало.

Связаться с безумным бароном можно было только через его наземные службы. Поскольку места на Дрейфе были слишком дороги, немало людей, обеспечивающих его движение и существование, работали на земле. Нужный нам человек должен занимать достаточно высокий пост и не быть шпионом Герберта. Чирок нашел решение, гениальное в своей простоте. Нам нужен человек, который время от времени ездил бы на доклад лично к барону. При нынешней его мнительности, барон наверняка проверяет каждого входящего своими оригинальными методами, так что для всех, кто контактировал с ним, двойную игру можно исключить. А с другой стороны, такому человеку проще было бы передать барону Зассу наше предложение.

Непонятно лишь, как найти такого человека, пользуясь только открытыми источниками…

Благодаря недавно обретенной феноменальной памяти Чирок вспомнил имена из списка строителей и членов экипажа Дрейфа. Такой список был среди материалов, собранных Джельсамино еще в те времена, когда дела мои шли гладко и спокойно. По этим именам он и повел поиск. В какой-то момент я перестал понимать какую бы то ни было логику в его действиях. Проверив сотни никак не связанных фактов, сделав несколько совершенно бредовых звонков с уличных автоматов, Чирок представил мне три кандидатуры. Фрау Ануш Куэйт занималась подбором персонала. Герр Мертваго был шефом пресслужбы. Герр Энрико Дюбуа руководил агентами, которые круглосуточно просматривали картинки с камер внутреннего наблюдения Дрейфа. Откуда Чирок все это узнал, я так и не понял. Он несколько раз пытался объяснить, но каждый раз получалось, что просто догадался. Не знаю, как можно догадаться до таких подробностей.

– Для тебя важно лишь, что эти сведения надежны, – заявил он, в конце концов, – если я и ошибаюсь, мы узнаем об этом до того, как начнем действовать. Дюбуа самый перспективный. Он и в Дрейфе чаще бывает, и, вообще, профи. Он более надежен и предсказуем. С журналистами потяжелее. А с женщинами вообще караул. Теперь проработаем страховку и пойдем на контакт.

Я сидел на диване и перебирал струны, стараясь быть потише, когда Чирок отвернулся от своих текстов и резко прибавил звук телевизора.

"…Масштаба ужасной трагедии, – голос диктора звенел смесью хорошо сыгранной скорби и плохо скрытого восторга, – Количество жертв даже приблизительно оценить невозможно. Мы можем только надеяться, что падение происходило достаточно медленно, и во внутренних помещениях остались выжившие. Отсюда мы можем видеть, что нижняя часть сильно смята, можно сказать, как бумага. Несколько этажей превратились в кашу из металлических конструкций. Едва ли там кто-то мог уцелеть. Но наверху разрушений гораздо меньше. Похоже, там даже есть уцелевшие стекла. Только в одном месте виден кратер, как от мощного взрыва. Мне сейчас принесли старые фотографии. Трудно сравнивать великолепное сооружение на фото с жалкими руинами передо мной, но кажется, именно на месте этой дымящейся воронки раньше возвышалась так называемая "Фарфоровая Башня", резиденция самого барона Засса, бессменного капитана Дрейфа. Мы еще не знаем причин аварии…"

Чирок выключил телевизор, забрался мимо меня на диван, лег лицом к стене, свернулся калачиком и замер.

– Чирок! – позвал я, – Берндт!

Он даже не пошевелился. Я вздохнул и пошел заварить чаю.

Когда я допивал четвертую чашку он легко сел и посмотрел на меня ясным взглядом, как будто и не провел столько времени в неподвижности.

– Надо ехать в Заресск. Но сначала нужно добыть денег.

– И где же мы добудем денег?

– Деньги ходят вокруг, надо только их взять.

– Что, будем грабить прохожих? – нервно пошутил я.

– Нет, это слишком хлопотно.

– Тогда что, банки?

– Это слишком сложно. Мы будем грабить мелкие магазинчики. За день-два работы мы обеспечим себе активную жизнь в течение полугода.

– А через полгода что, опять грабить?

– Нет, больше полугода мы не проживем. Если не сможем за это время решить все проблемы радикально.

Сначала мы купили на толкучке маленький приемник на батарейках и огромный старый неработающий телевизор. Разобрав его и вынув все потроха, мы аккуратно разбили кинескоп и закрепили то, что осталось от экрана на строительной пене. Получился достаточно удобный конспиративный контейнер. Для большей убедительности мы приладили внутри приемник так, чтобы он начинал громко шипеть при включении тумблера питания на телевизоре. Сквозь шипение даже пробивались какие-то голоса. Прелесть.

Потом мы отправились за оружием. Это был самый простой вопрос. У нас был целый арсенал из трофеев, добытых в последнем бою Исаией. Я ужасно жалел, что он погиб. Почему-то я был уверен, что он без особых уговоров встал бы на нашу сторону.

В лабиринтах канализации под кучей щебня мы нашли наш тайник и забрали оттуда три пистолета (один крупнокалиберный, другой – пистолет-пулемет, третий обычный, армейский), два укороченных штурмовых автомата и еще кое-что, по мелочи. Дома мы все это спрятали в телевизор, кроме маленького пистолета, который Чирок собственноручно прилепил скотчем под крышкой стола.

Проблема возникла с транспортом. У нас оставалось только по одному комплекту фальшивых документов, и те были так себе. Все остальное было засвечено. В конце концов, я арендовал машину на свое имя. Вида она была страшненького, но неприметного. И, главное, вроде бы ездила.

Мы покрасили волосы на молодежный манер, наклеили по временной татуировке на заметных местах и надели рабочие комбинезоны, как у дворников. Чирок утверждал, что яркие детали отвлекают внимание от серьезных примет.

Два дня мы колесили по пригородам и окраинам, присматривая места. Выехали в лес и поупражнялись в стрельбе. Мне достался пистолет-пулемет. У второй машинки была слишком сильная отдача для моей комплекции. Да и спокойствия мне явно не хватало для прицельной стрельбы.

– Если что, – напутствовал Чирок, – стреляй сразу на поражение. Никаких угроз. Предупредительный, он же контрольный. Сдаваться нам нельзя, из кутузки мы не выйдем. И главное, в меня не попади. Или в себя.

Последнее предупреждение было немаловажным. Руку отбрасывало так, что можно было и в себя попасть. И к грохоту выстрелов надо было привыкнуть, чтобы от неожиданности не потерять всякое соображение.

Два молодящихся дворника зашли в парикмахерскую на окраине и, не обращая внимания на небольшую очередь, проследовали в зал. Тот, что повыше, аккуратно прикрыл дверь и вполголоса сказал другому:

– Стой здесь. И пушку достань.

Все происходило настолько буднично и спокойно, что когда высокий принимал выручку от второго мастера, третий еще продолжал стричь клиента.

– Не беги, – сказал Чирок, когда мы вышли.

В машине он сел за руль, а я на заднее сиденье, чтобы сразу отомкнуть крышку телевизора и приготовиться отбиваться от возможной погони. Но погони не было.

Мы заехали в совсем другой район и остановились возле небольшого супермаркета.

Дело пошло.

За дневное время мы успели ограбить пять заведений. Потом пришлось прерваться на несколько часов, пока схлынула вечерняя толпа. В сумерках мы снова отправились на добычу. Чирок меня подхлестывал:

– Не расслабляйся! Риск растет!

Мы старались работать тихо, так, чтобы на нас вообще не обращали внимания. Рабочие комбинезоны этому способствовали. Только один раз за весь этот день ситуация вышла из-под контроля. Чирок определил это по своим критериям, выпалил в потолок и заорал:

– Это ограбление!

Я поднял пушку над головой, и, как и было договорено, продолжил таким же дурным голосом:

– Всем оставаться на местах!

И все завертелось, как в кино.

В остальных же случаях все проходило так тихо, что большинство присутствующих вообще ничего не замечали, или делали вид, что не замечают. Трудно представить, до какой степени все в Городе заняты собой и своими делами.

В одном кафе мой напарник, едва заглянув в зал, сразу повернул к выходу, а в другой раз даже не стал заходить в продуктовый магазин, хотя тот был очень удобно расположен. На мои вопросы он ответил только:

– Свет как-то… Нехорошо падает.

Эта аптека считалась дежурной и потому даже в основном помещении торговля шла несколько позже, чем в других. Дальше в нашем списке шли только вечерние и ночные магазины. Чирок вошел первым, бегло оглядел зал и кивнул мне: дескать, все в порядке. Я встал у двери и достал пистолет, держа его в свободно опущенной руке. Если не всматриваться, он был не заметен, но когда молодая женщина с пакетом попыталась выйти, я направил ствол ей в грудь и негромко сказал:

– Фрау, выход временно закрыт. Отойдите вон туда, в угол, и подождите пока мы закончим ограбление. Это займет не больше двух минут. Если вы будете благоразумны, никто не пострадает.

Выражение лица я при этом старался делать по возможности деревянное.

Она вытаращила глаза и замерла как статуя. Я левой рукой развернул ее за плечо и слегка толкнул в спину. Она, как кукла, дошла до стены и встала, боясь обернуться.

Я видел, как Берндт-Чирок в это время подошел к одной из двух касс, положил на прилавок кончик ствола и, протянув кассирше пакет, сказал:

– Мне нужны только крупные купюры. Поторопитесь, и никто не пострадает.

Это была универсальная формулировка убеждения.

Пока он подходил ко второй кассе в аптеку, вошел один человек. Входящим я не препятствовал.

Покинув аптеку, мы быстрым шагом дошли до машины, я приоткрыл контейнер и нащупал в нем приклады автоматов. Однако мы не ехали. Я прислушался и понял, что Чирок уже не в первый раз поворачивает ключ, но визг стартера не может разбудить двигатель. Колымага передумала заводиться.

Мне трудно было думать о своем напарнике, как об одном человеке. Тот, кто с воплем стрелял в потолок, несомненно, был старый добрый Чирок – простой мужик без лишних сантиментов, с талантом настройщика и сомнительным прошлым. Тот же, который твердо и спокойно вывел нас из критической ситуации, похоже, был Берндтом Ошимой, существом нового вида, тем игроком, который видел еще не сделанные ходы.

Напомню: мы сидели в мертвой тачке, карманы наши были набиты ворованными деньгами, на заднем сидении в корпусе телевизора лежала куча оружия, отобранного у убитых имперских штурмовиков, а за углом в тридцати метрах располагалась только что ограбленная аптека.

Чирок начал командовать. Со дна контейнера мы извлекли рюкзак с тряпками, тот самый в котором недавно вывезли оружие из тайника. Мы уложили в него автоматы, выбросили контейнер из машины, попетляли по дворам и выбрались к телефону-автомату.

Оттуда я позвонил в прокатную контору и, буквально под диктовку Берндта, высказал кучу претензий, сказал, где оставлена машина, и заключил словами:

– Заберите ее сейчас же, если с нее поснимают все колеса, я не заплачу вам ни копейки!

Это было сделано в слабой надежде на то, что они заберут машину раньше, чем до нее доберутся сыщики. Затем мы отправились к станции подземки.

Потери были велики: залог за машину, телевизор-контейнер и прерванный рабочий день – до ночи мы могли обчистить еще четыре-пять точек. И главное, мы лишились транспорта. Документы, под которыми я ее арендовал, можно было выбрасывать. Или оставить на самый черный день.

Но назавтра мы продолжили гастроль.

– До этого мы действовали тихо, – объяснял мне Чирок (или, вернее, Берндт), – Это было непросто, но так мы оставляли меньше свидетелей и затрудняли работу следствия. К завтрашнему дню линейные сыщики только убедятся в том, что ограбление было, и то не все. Свидетели ведь будут расходиться в показаниях, половина нас вообще не заметила. А каждый из следаков заинтересован в том, чтобы дело замять, а не брать на себя очередной "висяк". Сопоставлять наблюдения они начнут только вечером. Пройдет три-четыре дня, прежде чем они поймут, что перед ними банда с одним почерком. А мы теперь будем действовать громко. Что нам это дает?

– Так проще, – ответил я, – И быстрее.

– Это раз. Кроме того, мы меняем почерк, Нас труднее идентифицировать.

Оказавшись Берндтом, Чирок стал все чаще употреблять мудреные слова. Правда, всегда по делу.

Как только открылись магазины, мы купили пару скутеров, не требующих прав. Мы так же купили две жилетки – одну дутую, другую из прозрачного пластика, но с заклепками; купили две бейсболки – одну кожаную, другую – с вентилятором для охлаждения лица. А обувь? Да, мы купили и две пары обуви: армейские ботинки с броневыми пластинами в подошвах (от пластиковых мин) и кроссовки с лампочками в каблуке.

В этом диком прикиде мы и проработали весь оставшийся день.

Мы входили, Чирок бегло оглядывал помещение, палил в божий свет и орал:

– Это ограбление! Всем на пол! Всем лежать мордой в пол!

– Всем в пол! – вторил я.

Иногда допускалась предварительно согласованная импровизация. Я говорил:

– Смотри, Третий, какая красотка! Возьмем ее с собой!

А Чирок отвечал:

– Отставить, Пятый! Революция не знает лиц!

Уходя, мы кричали от дверей:

– Революция продолжается!

Я не спрашивал, о какой революции идет речь. Честно говоря, меня это не особенно интересовало.

Мотороллеры не подвели нас ни разу. Телевизора у нас с собою не было, так что все оружие пришлось прятать в седельных сумках. Я уговаривал завести новый контейнер, но Берндт (в этот раз точно Берндт) сказал, что главное преимущество автоматов во внезапности. Счастье, что они так и не понадобились.

К вечеру мы набрали нужную сумму. Мы были готовы, чтобы ехать в Заресск. Я понимал, что это совершенно необходимо. Мне лишь все еще было неясно – зачем.

– Последний козырь.

– Что?

– Это называется "Последний козырь".

– Что?

– То, чем мы сейчас занимаемся.

– Звучит не слишком обнадеживающе.

– Когда ты совершаешь действие, ты рассчитываешь на какой-то результат. Обычно его можно предвидеть. Так делается любой ход в любой игре. Но если все ходы ведут к поражению, остается только одно – делать ходы с непредсказуемым результатом. Это дает шанс изменить ситуацию в корне. Не столько приблизить выигрыш, сколько начать другую игру. Своего рода китайская ничья. Или, вернее, казацкий штосс.

– Но все-таки, ты можешь мне объяснить, какого ляда мы делаем в этом поезде?

– Едем в Заресск.

– Зачем?

– Выяснять происхождение твоего детского имени.

– Вира-майна, Чирок, неужели эта антропонимика нам чем-нибудь поможет?

– Слушай, Док, – Берндт оставался невозмутим, – не надо делать вид, что ты ничего не понимаешь.

– Я действительно не понимаю. Я чувствую, что это дело стоящее, но не понимаю, почему.

– Док, у кого ты научился программаторскому искусству?

– Я? У старшего брата, ты же знаешь.

– А он у кого?

– У дяди. А в чем дело?

– В чем дело? А дядя у кого?

– Чирок, куда ты клонишь? Все мои предки были ломщиками, насколько я знаю. В чем дело-то?

– В чем дело? Дело в том, что меня зовут Берндт. Не корчи из себя идиота. Док, твои предки были ломщиками задолго до того, как такое ремесло вообще появилось в этом грешном мире. Ты просто никогда не пытался связать факты вместе. Твои предки, Док, одни из самых древних ломщиков в мире. Из тех, кто создавал это ремесло, как жанр. Ты об этом не догадывался!?

– Чирок… Берндт… Да я знаю, что я ломщик по крови. Но что это нам дает?

– Ты не просто ломщик по крови. Ты потомок прародителей программаторского ремесла. Разве нет?

– Ну… Возможно. Но что мы ищем? Как оно нам поможет?

– Ладно, уговорил. На ближайшей станции пересядем на встречный и едем обратно.

– Э! А как же Заресск!? Нам же обязательно надо… – я рассмеялся, поняв шутку. Действительно, я прекрасно понимал, что поиски моих предков – это единственное, что может нас спасти. Не понимал только, каким образом, и откуда я это знаю.

Могила располагалась под самой монастырской стеной. Над ней возвышалась плита из серого гранита. Старое кладбище больше походило на парк. Тут и там среди зелени прогуливались бюргеры. Могила – единственное, что мы нашли. Две недели мы шерстили базы старых муниципальных записей, листали ветхие церковные книги, посещали дома, в которых могли жить мои предки, читали подшивки желтых газетных листов. Везде мы представлялись агентами геральдической палаты, которые разыскивают почтенных предков для некоего нувориша. Все было безрезультатно. Единственной находкой оказалась эта плита перед нами. Ее украшала надпись: "Римашкази из фамилии Питера. При жизни его струны творили чудеса. Лучшее из ремесла он забрал с собой в могилу". Мы одновременно вздохнули и сказали почти хором:

– Надо вскрывать.

Заресск впадал в запустение. Обойдя монастырскую ограду, мы нашли в ней три прорехи, судя по следам, составлявшие реальную конкуренцию главным воротам. Через одну из них мы и проникли под утро, неся с собой фонари, лопаты, мешки, веревки и другие приспособления, полезные в ремесле гробокопателя.

Фонари отбрасывали узкие конусы света. Лопаты вонзились в слежавшуюся за века землю. Сначала мы кидали землю вдвоем, потом пришлось спускаться в яму по очереди. Свет от фонарей теперь прикрывали кучи вынутой нами земли. Можно было работать спокойнее. Через полтора часа мы вскрыли истлевшие доски гроба. От Римашкази Петрова остался только мерцающий в неверном свете скелет. Белые пальцы сжимали молитвенник. Вдоль тела, как новобрачная на ложе жениха, лежала лютня в футляре. Угловатый футляр был точно таким же, как тот, что я оставил в номере гостиницы. Я бы даже сказал не "такой же", а "тот же самый", если бы не разрушения, причиненные временем и подземной влагой. Когда я бережно поднял его, из дыр посыпался прах. Мы уложили его вместе с молитвенником на пленку.

– Открывай! – прошептал Чирок.

Я аккуратно тронул замки. Один отомкнулся, другой выпал вместе с куском дерева. Бархат, некогда нежно обнимавший деревянное тело, истлел без следа. Сама лютня была разрушена безнадежно и не больше походила на инструмент, чем останки моего пра-пра-прадеда на живого человека. Тем не менее, это была родная сестра лютни жрицы. Повернув гриф (дека от этого движения рассыпалась), я увидел под колками клеймо, изображающее Икара, летящего к Солнцу. Такое же, как на лютне ведуньи. Оба инструмента делал один мастер.

Я посмотрел в то место, где на другом футляре было нацарапано нечто, напоминающее нотную запись. На этом красовалась медная табличка с текстом, выгравированным тем же древним шрифтом, что и на надгробии. Текст гласил: "Докар, сынок! Это сокровище превыше всего сущего. Найди ту, что сможет вручить его тебе и отомкни престол фамильным ключом".

Чирок тем временем подбрасывал на пленку разные мелочи – перстень, пряжка, пара монет, заколка для галстука…

– Все, – сказал он, обшарив еще раз могилу лучом фонаря, – Все собрали. Надо двигать.

Мы связали пленку узлом, затолкали его в рюкзак, собрали инвентарь и двинулись прочь. Я повернул было к дыре, через которую мы попали сюда, но Чирок дернул меня за рукав:

– Сюда.

Пройдя несколько минут вдоль стены, он остановился, сбросил свой мешок и полез на вековой дуб. Используя веревку, мы подняли груз, затем перебрались на стену и, стараясь не шуметь, спустились на улицу. Сворачивая в переулок, я оглянулся. В рассветных сумерках было видно, что возле пролома стоит машина. Огни не горели, в салоне было темно, но над капотом вился легкий парок – мотор был горячим. И я мог поклясться, что когда мы через этот пролом лезли на кладбище, ее там не было.

Едва войдя в номер, Чирок вызвал такси до вокзала. Вещи наши были уже уложены, к ним добавился еще один баул с нашими находками. Лопаты и фонари мы выбросили по дороге.

– Кто это был? – спросил я, – Люди Герберта?

– Не похоже, – ответил Чирок неуверенно.

– А на что похоже?

– Похоже на нового игрока, – сказал он. Но уверенности в его словах не прибавилось.

На вокзале мы взяли билет до ближайшей узловой станции, но не в сторону Города, а в противоположном направлении. Всю дорогу в поезде Берндт изучал карту.

– Шеф, нам бы в Говтов. Очень надо.

На привокзальной площади скучало полдюжины водителей. Третий согласился за разумную плату. Меня удивлял такой способ бегства, ведь когда мы отъехали, вся площадь знала, куда мы направляемся.

– Эй, шеф! Куда мы едем! – закричал Чирок, когда мы минут через двадцать миновали на трассе очередное селение.

– В Говтов, куда еще. Так быстрее.

– Блин, да не в Говтов, в Готам. Нам надо в ГОТАМ!

– Вира-майна! – машина вильнула и остановилась у обочины, – Ну вы, блин, даете! Вы же сказали в Говтов!

– Если бы нам надо было в Говтов, я бы и сказал в Говтов. А нам надо в Готам. Зачем мне говорить в Говтов. Я и города такого не знаю.

– Это не город, это поселок. Смотрите, – сказал водитель, разворачивая карту, – Вот где Говтов, а вот где Готам. Это ж совсем другой край!

В конце концов, мы заплатили вдвое, и шеф круто развернул машину.

В Готамской гостинице мы заперли дверь, расстелили пленку на полу и стали изучать наши находки. Запах от них был такой, что пришлось открыть окна. Больше всего Чирок рылся в истлевших частях футляра. То, что было целью нашего поиска, обнаружилось на оборотной стороне таблички с обращением Докару, то есть, можно считать, мне. Там, на оборотной стороне, были выгравированы знаки уже знакомого мне алфавита – старинная нотная запись с партией вокала.

– Берндт, ты можешь это расшифровать?

– Достоверно – нет. А ошибка может стоить дороговато. К тому же, если бы и мог, то что толку!? Ты ведь не умеешь петь сопрано?

– Не умею. А почему сопрано?

– Здесь, – Чирок перевернул табличку, – написано, "найди ту, что сможет вручить его тебе". Речь идет о женщине. Если бы пол не был важен, Римашкази написал бы "того". А он написал "ту". Видимо, требуется определенный диапазон голоса, доступный только женщинам. Скорее всего, так.

– Получается, нам нужна ведунья?

– Да. Остается надеяться, что она не была единственной.

Мы вернулись в Город и Чирок (нет, Берндт, конечно же, Берндт) вновь погрузился в поиски. На этот раз он просто вывернул Сеть на изнанку. Тот Чирок, которого я когда-то знал, был не в ладах даже с телевизором. Нынешний Берндт уже через неделю заговорил на тарабарском языке. "Прокси", "редиректы", "пинги" и "файерволы" служили для доступа к служебным базам и для того, чтобы запутать следы на случай обнаружения. В последнее он, впрочем, не слишком верил и все чаще уходил, чтобы сделать запрос с общественного терминала, где-нибудь подальше от дома. Технические детали вызвали у меня только один вопрос:

– Почему вы говорите "файервол", а не "брандмауэр"? Это было бы более по-нашему.

– Потому что "мы" говорим не "по-вашему", а по-нашему, – отрезал Берндт, и после этого я интересовался только стратегией.

– Как ты собираешься ее искать? – спрашивал я.

– Есть несколько направлений, – отчал он, – я проверяю все, в порядке важности. Жрица не могла возникнуть из ничего. Должна существовать школа, а это в карман не спрячешь. Я проверяю секты и закрытые клубы. Потом, исследования по древней музыке, медицине и оккультизму. Хотя здесь дурная ситуация: все авторы переписывают друг у друга, и ни один академик, ни в одной монографии не пишет больше, чем есть в школьных учебниках. Умножаются только ничего не значащие детали. Так что здесь все перекрыто.

– Как перекрыто? Кем?

– Не знаю. Не важно. Еще я смотрю истории внезапных успехов и карьерных чудес. Но главное – психи.

– Психи?

– Психи. Сумасшедшие дома. Ведунья ведь была с большими странностями.

– Погоди. Иноэ ведь искал среди сумасшедших.

– Верно. Потому я так и боюсь с ним столкнуться. Но он ищет программатора, то есть мужчину. А мы – женщину.

– Думаешь, он не узнал про жрицу в Блоке?

– Не знаю. Поэтому я так и боюсь столкнуться.

В другой раз я спросил:

– Если бы там что-то было, агенты Герберта давно бы нашли, – к этому времени Чирок окончательно сконцентрировался на безумцах.

– Герберт не знал, что искать, а я знаю.

– Похоже, я ее нашел. Но это слишком опасно. Надо узнать, чем занимается Герберт.

– Как узнать?

– Расспросить знающего человека.

"Танец кобры" я видел второй раз в жизни. Неприятное зрелище, надо сказать. От него начинает мутить, несмотря на то, что танцуют не для тебя. Берндт танцевал его в чистенькой подворотне, в приличном квартале, перед молодым мужчиной в строгом костюме. Я попытался отвести взгляд, но это оказалось невозможно. Плавные движения рук завораживали. В одной из них была зажата дымящаяся сигарета – когда появился клиент, мы курили.

Памятный мне резкий жест (сигарета отлетела в сторону), и мужчина мягко осел, выронив чемоданчик. Мы подхватили его под руки и потащили к машине. Меня шатало, но не настолько сильно, чтобы обращать на это внимание. Машина была краденная, а клиент наш был одним из секретарей Герберта Иноэ. Выехав за город, мы вытащили клиента и поволокли в лес. Здесь, на берегу реки, у нас все было готово. Я помог Берндту привязать парня к дереву. Он уже начал приходить в себя.

– Пойди, отгони машину метров на триста и возвращайся, – сказал Берндт мне, – А я его пока расспрошу.

Уходя, я оглянулся. Он делал секретарю укол. Криков я не слышал.

Когда я вернулся, клиент уже был мертв. Его тело Чирок успел завернуть в пленку.

– Узнал? – спросил я.

– Да. Все нормально. Герберт в этом направлении пока не работает.

Мне почему-то стало легче от сознания, что этот незнакомый мне парень умер не вполне напрасно.

Мы положили тело в стальную бочку, засыпали его цементом с камнями, закрыли и скатили бочку в воду. По дороге к машине меня вырвало. Давно я не чувствовал себя так мерзко. Но, в конце концов, мы всего лишь защищали себя.

Она была признанной сумасшедшей, и звали ее Линда Лу.

Берндт посетил психиатрическую лечебницу, представившись журналистом. Там ему удалось полистать ее историю болезни. При его памяти и технике чтения это равносильно ксерокопии.

Во всеоружье полученной инфы, он с ней познакомился в скверике, где она по предписанию психиатра гуляла по утрам, чтобы набрать необходимую живому существу ежедневную дозу солнечного света. Психиатра больше всего волновал риск депрессии. Берндт пересказывал мне итоги их встреч. Все было очень мило за исключением одного – стоило коснуться любой темы, мало-мальски близкой к музыке, как Линда замыкалась в себе и начинала заметно нервничать. Давить в этом направлении было просто опасно, так подсказывала Берндту интуиция. А интуиции у него хватало.

– Короче, Док. Придется тебе с ней поработать.

Не было заботы. Мастерство мое без практики медленно, но верно приходило в упадок. С Чарли, по крайней мере, все было ясно. Здесь же я вступал в темный лес, который не смогли разгрести дипломированные психиатры. Берндт меня утешал:

– Я знаю, что с ней сделали, тебе это поможет. Картина восстановлена процентов на девяносто. Сначала она потеряла всю свою семью. Как – неизвестно. Но не похоже, чтобы она при этом необратимо пострадала психологически. Потом она попала в ту самую школу. Это было достаточно варварское заведение, новые компрачикосы. Там девочек-сирот вроде нее учили петь, воспроизводя неслыханно высокие ноты с немыслимой точностью. Насколько я могу судить, при этом использовалось некое устройство, которое отвечало на ошибку электрическим разрядом. Плюс какие-то психотропные препараты. Тех, кто мог петь достаточно высоко и чисто, начинали обучать ведовским нотам. Но требования постоянно и быстро ужесточались. Линда Лу сошла с круга, не закончив обучения – нервный срыв. Ее продали в бордель. Насколько я могу судить, это участь восьми курсисток из десяти. Но к работе в борделе она оказалась непригодна – слишком сильно у ней сорвало крышу. Ее выбросили на улицу. С этого момента мы знаем ее историю достоверно. В возрасте приблизительно тринадцати лет она попала в психушку из полицейского отстойника и провела в ней следующие пятнадцать лет. Ей вправили мозги настолько, что она смогла прямо в клинике получить начальное образование. В конце концов, ее сочли достаточно социально адаптированной, чтобы выписать и трудоустроить на картонажной фабрике.

– И как же она живет?

– Тихо и размеренно. На колесах. Трижды она уходила в запой и начинала искать приключения. Находила. Каждый раз полиция ее идентифицировала по наколотому при выписке из дурдома штрихкоду. Каждый раз наше гуманное общество лечило это несчастное создание от свежеприобретенных переломов, сотрясений и венерических заболеваний. Ей снова подправляли мозги и снова ставили к станку.

– Чирок, что за дела! Берндт! Ты что, всерьез полагаешь, что я смогу разгрести всю эту помойку!? Пятнадцать лет промывания мозгов в психушке, этот, блин, нервный срыв и плюс еще три загула, в которых с ней не пойми кто, не пойми что творил! Да это не человек, а пепелище! Руины с декоративным фасадом на подпорках. Его только подкрашивают время от времени. Если я и разберу это все, там, знаешь что, откроется? Выжженная земля, и ничего больше!

– Ты справишься. Ты ж у нас колдун. Даже Цыган признал.

– Колдун, блин! Знаешь, что получится, если расколдовать зомби?

– Ты справишься. Знаешь почему?

– Почему? – как дурак спросил я.

– Потому что у тебя нет другого выхода. Я ее приведу, если получится. А если нет… Технология у нас уже отработана.

Сказать, что после этого я спал плохо, было бы слабовато. Полночи я проторчал на кухне и выкурил все, что было. Мне хотелось задать Берндту множество вопросов. Почему бы не попытаться найти кого-нибудь другого, кроме больной на всю голову Линды? Откуда он знает, что она сможет работать, несмотря на то, что в свое время недоучилась в школе компрачикосов? Почему он вообще решил, что она начала изучать ноты?

Но ответы на все вопросы я уже знал. Ведовские нотные значки Берндт видел в рисунках Линды, подшитых к истории болезни. Он не знал, сможет ли она работать, но других вариантов у нас все равно не было. Искать другую ведунью мы не будем, потому что это безнадежно.

Рядом с новым тузом и моя интуиция начинала работать очень неплохо. Мне лишь требовались постоянные подтверждения догадок. Но ради этого тревожить товарища не стоило.

Я забылся тяжелым сном только под утро, когда Чирок уже вставал. То, что мне приснилось, было сколь реалистично, столь и безрадостно.

Это был Блок. Компания наркоманов, десятка полтора, расположилась в стороне от их общего стойбища. Большинство из них уже были не в себе, но сейчас они начали колоться чем-то более конкретным. С трогательной заботой они помогали друг другу накладывать жгуты и искать вены (трубы) иглой (струной). Спустя какое-то время начало проявляться действие препарата. Это был какой-то стимулятор. Довольно сильный.

Женщина в компании была только одна. Я слышал, это у них называется "девочка на приход". Сначала она участвовала в происходящем достаточно активно, потом просто лежала, как рваная кукла, безучастная к сменяющимся на ней партнерам. Потом начала вяло вырываться. Тогда ей сделали еще один укол, тут же, не прерывая процесса.

Как и в других видениях, я был только наблюдателем. Смотрел все шоу, как в кино, а самого меня там, в отличие от обычных снов, не было. Зрелище не оставило меня равнодушным, но не сказать, чтобы возбудило. Я предпочитаю более мягкую порнуху.

Проснулся я крепко заполдень. Звуки с кухни вселили в меня тревогу, и я повлекся туда.

Чирок в одиночестве сидел на кухне. Перед ним стоял полный, под края, стакан, а посреди стола – бутылка водки.

– Чирок, ты что офигел? Ты ж, вроде, в завязке!

Он понюхал содержимое стакана, пригубил и опустил его:

– Она пропала. Линда Лу пропала. Иноэ нашел ее раньше нас. Это конец.

– Годи! Какой конец? При чем тут Иноэ? Расскажи толком!

– В сквере утром ее не было. Я справился на фабрике – ее не было со вчерашнего дня. Пропала и все.

– Берндт, страх застлал твои глаза! Это не Иноэ. Она в загул ударилась. Она в Блоке, с наркошами. У меня видение было. Ты бы его тоже увидел, если бы не вскочил спозаранку!

Чирок посмотрел на стакан, потом на меня. Глаза его сверкнули черным огнем:

– Рассказывай!

В конце моего рассказа Чирок запустил полным стаканом в стену и, не обращая внимания на брызнувшие осколки, начал собираться.

Блок уже не был респектабельным заведением, даже по меркам трущоб. Хозяина здесь больше не было, а облавы, напротив, стали регулярными. Между визитами полиции регулярно наведывались ребята с пустоши. Новые жильцы были беззащитны перед всеми. Но они возвращались сюда снова и снова, хотя их было несравненно меньше, чем при Цыганах. Город исправно выплескивал в Блок свою пену.

Мы обходили этаж за этажом, и не напрасно. Становище наркоманов оказалось двумя этажами ниже, чем я ожидал – какой смысл забираться высоко, если тебя все равно найдут? Теперь они большей частью лежали прямо на полу, никаких спальных мешков и ковриков. Кое-кто спал на сомнительных кучах тряпья.

Я уверенно нашел то место, которое видел во сне. Дюжина неподвижных тел в лужах мочи и рвоты и была целью нашего пути. Линда лежала тут же.

– Она? – спросил я.

Вопрос был не праздным. Лицо ее было в таком состоянии, что мало годилось для идентификации.

– Она, – ответил Берндт, но все же поднял ее руку и глянул на штрихкод выше левого запястья, – точно она.

Он за руки оттащил ее волоком на более-менее чистое место, достал нож и срезал с тела остатки одежды. Потом вытряхнул из сумки плащ, в который мы ее общими усилиями одели. Она была жива, во всяком случае, зрачки на свет реагировали.

Чирок легко перекинул тело через плечо.

– Как бы она тебе спину не заблевала…

– Она б, может, и заблевала. Если б было чем.

Никто не пытался нас остановить. Никто вообще не обращал на нас внимания, если не считать нескольких настороженных взглядов.

Водитель такси уже слышал трогательную историю про сестричку-наркоманку, которую брат с другом время от времени разыскивают по всем притонам.

– Нашли, значит! – только и сказал он, и дальше только качал головой.

Берндт не отрываясь, смотрел назад, а потом сказал мне достаточно громко:

– Не расслабляйся! У нас эскорт, – и опустил правую руку за пазуху.

– Э, командир, что за дела! – занервничал водитель, – может, сразу в полицию?

– Никакой полиции, – отрезал Берндт, – вытягивая из-за пазухи свою карманную пушку, – Это дружки ее. Они на дороге к нам не сунутся.

Я тоже достал свой пистолет-пулемет. Шеф уже был не рад, что си нами связался. История про сестричку больше не казалась ему занятной. Я же терялся в догадках: кто мог ехать за нами? "Дружков" я уже видел. После вчерашнего они и проснутся не все, а уж вести машину… Это была версия для водителя.

– Друг, – обратился Чирок ко мне (имен мы избегали), – зайдешь с девочкой в квартиру и готовься встречать гостей. Я прикрою тебя из подъезда.

На шефа эта тирада произвела такое впечатление, что тачка вильнула. Впрочем, я не уверен. Но до дома он нас домчал мухой. Тем более что Чирок бросил на переднее сиденье крупную купюру и крикнул:

– Гони!

У подъезда, когда мы высадились, он бросил шефу:

– Исчезни, чтоб они тебя не взяли.

И машина исчезла, как призрак.

Мы поволокли Линду на наш четвертый этаж. Я еще раз убедился, что мой идеал – миниатюрные женщины.

Открыв дверь, Чирок бросил мне:

– Не подставляйся. Ты у нас один. И скажи им, что у нас нет денег, золота и драгоценностей.

Дверь захлопнулась, и я остался один, если не считать безжизненного тела Линды Лу.

Я запер дверь на все, что только можно, и укрылся в комнате, за дверным косяком. Шагов я не слышал. Они поднялись бесшумно, и узнал я об их присутствии только по скрежету отмычки в замке. Я крикнул:

– У нас нет денег, золота и драгоценностей! Уходите!

Скрежет прекратился, но через мгновение раздалось несколько выстрелов. Я выглянул в проем и ответил длинной очередью поперек двери. Прежде чем мои пули ударили в нее, я заметил, что замок окружен дымящимися дырами. В кого-то я попал, судя по крикам и грохоту. Потом из-за двери ударил такой шквал огня, что я просто не мог высунуться. Все, что было возможно – стрелять вслепую, высунув руку в проем.

Патроны кончились так неожиданно, что я еще долго жал на курок, не понимая, почему пушка не стреляет. А гости уже шли на штурм. Дверь затрещала, и в этот момент на лестнице захлопали выстрелы мощного оружия Берндта. Я как раз поменял магазин и, уже не таясь, выскочил в проем, стреляя в дыму наугад. Меня крутануло и отбросило обратно в комнату, но боли я поначалу не почувствовал. Лишь мгновением позже левое бедро пронзила молния, и в глазах потемнело. Я лежал у стены и не ждал от жизни ничего хорошего.

В комнату ввалился громила с коротким автоматом на перевес. Мой пистолет он пинком забросил в угол – я и не заметил, когда его выронил. Громила сильно хромал, он тоже был ранен в ногу, но, в отличие от меня, неплохо держался на ногах. Возможно, он просто лучше себя контролировал. На лестнице хлопнул одинокий выстрел, и стало тихо. Только теперь я понял, что все это время там кричал раненный.

Вошел еще один мордоворот. У этого правая рука была вся в крови и висела плетью. Он был без оружия и смотрел на меня с бешенством. Вслед за ним еще двое внесли Чирка, сильно помятого, но, на первый взгляд, целого. И только затем появился главный виновник вечеринки. Это не был Герберт, я вообще видел его в первый раз. Он был полный, небритый и почти на голову ниже любого из своих бойцов. Это был явный шеф. Он оглядел комнату: меня, теряющего сознание на полу, Линду в другом углу и Чирка, все еще висящего на руках у двух "торпед". Сняв шляпу, шеф вытер платком лысину и сказал:

– Нам нужен… Пожалуй, этот! – и ткнул коротким, украшенным перстнем пальцем в меня.

Чирка тут же бросили на пол. Бросили от души, так, что он проехался по полу и оказался головой под столом. Он предпринял попытку подняться, но снова рухнул, перевернувшись на спину. Я постарался переключить внимание на себя:

– Командир, у нас нет денег, золота и драгоценностей. Ты зря стараешься. Ничего стоящего.

Шеф шагнул ко мне и присел на корточки:

– Не надо гнать волну, дядя. Если бы не было ничего ценного, меня бы здесь не было. Сто пудов. Я чую все находки. И ты, дядя, нашел что-то очень ценное, не далее как, – толстяк глянул на часы, – семьдесят минут назад. Я это почувствовал так же ярко, как ты сейчас чувствуешь эту дырочку в своей ляжке. Ты нашел целое состояние. И ты нам все расскажешь.

При этих словах он схватил меня за раненую ногу. Я конкретно поплыл. Громилы ухмылялись – начался их праздник. Комната заскользила глазами, и остался виден только накатывающий бесконечной волной потолок. Сквозь звон и ангельское пение я услышал далекий голос:

– Забираем его. Побеседуем дома. И ее, пожалуй…

Быстро и четко грохнули три выстрела, чуть погодя еще два. Я услышал звук падающих тел и с огромным усилием сфокусировал зрение. Толстяк был бледен, как мел, а в его объемистый живот Чирок направлял пистолет, с которого свисали обрывки липкой ленты.

– Так ты, выходит, Мытарь? – спросил Чирок.

Толстяк ответил с неожиданной гордостью:

– Я Мытарь. Я собираю положенную мне дань!

– Да. Мы вас ждали под парусом, на белом коне, а вы из задницы на лыжах! Ну, здесь тебе ничего не причитается, – Берндт сел на диван и закурил одной рукой, не опуская пистолета, – Я слушаю. Постарайся, чтобы рассказ был интересным. Если я останусь доволен – будешь жить.

– А что рассказывать? Что рассказывать? Я – Мытарь, ты про меня знаешь. Про меня многие знают. Я слышу, когда кто-то что-то находит. И этого дядю услышал. Заранее услышал. Я в Заресск выехал, когда вы еще копать не начали. Но там я вас упустил. Ну и хрен с ним, думаю, ерунда какая-нибудь. Расплатился с ребятами, думаю, ладно. И тут опять! Да такой след, что меня просто потащило! Я на месте сидеть не мог! Собрал всех, вообще. А меня так и прет! Никогда такого не было! Ну, думаю, Эльдорадо нашли какое-то. Стопудово. Я даже на улице мог за вами не следить. Меня прямо тащило за ним.

– На этот раз, значит, с ребятами расплатиться не успел?

– Что?

– Деньги давай! Медленно! Двумя пальцами. А теперь руки к стене, ноги шире! Кто вас, рэкетиров, знает…

Чирок вколол мне какую-то гадость, от которой в голове прояснилось, и боль несколько отошла в сторону. Затем он перевязал мою ногу, приговаривая: "Рана-то пустяковая. Сквозная, кость не задета. Больно ты нежный, друг. Здесь такие долго не живут".

Вещи мы держали нераспакованными. Чирок надел на плечо две сумки, одну помог приладить мне. Мытарь по его приказу, кряхтя, взвалил на плечо Линду.

– Пошли, пока какой-нибудь умник полицию не вызвал. Да смотри, девку не зашиби, башку снесу.

Одной рукой Чирок продолжал твердо держать на мушке нашего пленника, другой поддерживал меня. Я же шел вдоль стены, как в тумане. На лестнице и в прихожей все было завалено трупами. Внизу стояли три машины наших гостей. Мытарю принадлежала самая пижонская из них – красная, спортивная, с какими-то блямбами на капоте. Мы бы предпочли что-нибудь менее приметное, но выбирать не приходилось.

Мытарь сидел за рулем, а Чирок рядом с ним и диктовал дорогу, держа ствол под свернутым плащом. За городом на пустынном проселке он велел остановиться и скомандовал:

– Выходи.

Мытарь выбрался на волю и замер в нерешительности.

– Я сказал, что если я останусь доволен, ты будешь жить. Но я еще не доволен.

– Что еще, командир? Мне что, штаны снять? – толстяк явно не в первый раз стоял под дулом.

– Штаны? Может и стоит. Если ноты у тебя там. Партитуру!

– Что!?

– Давай свою партитуру. Дьявольские ноты Мытаря. Они у тебя с собой. Отдай их мне, и я буду доволен. И ты будешь жить. Клянусь тем, чей образ во мне воплощен.

– Нету. Нет у меня их с собой!

– Ну, тогда извини.

– Стой! Погоди! Скажи, как следует!

– Я же могу найти их и на твоем теле.

– Не найдешь! Гнида буду, не найдешь!! Стопудово.

Берндт вздохнул:

– Времени жалко. Хорошо. Клянусь тем, чей образ во мне воплощен, что если ты вручишь мне ноты дьявольской партитуры Мытаря, я дам тебе уйти, и не причиню непоправимого вреда до тех пор, пока ты не окажешься вне моей досягаемости. Так годится?

Формулировка была важна и могла скрывать уловки. Клятва образа – штука серьезная, и нарушать ее не стоит, если хочешь остаться живым и благополучным. Если, конечно, у тебя под рукой нет программатора с лютней. Мне приходилось снимать последствия нарушения такой клятвы. Тогда удалось снять почти бесследно. Но сейчас я был далеко не в лучшей форме.

– Годится, – Мытарь судорожно рылся в одежде, – Кто такой на мою голову…

– Можешь называть меня просто Че.

– Вот.

– Что это?

– Сейчас, покажу…

– Все, понял, – Берндт протянул мне миниатюрный футляр. Сначала я решил, что это колода карт, но, присмотревшись, понял, что это домино. Кости были очень тонкими, тем не менее, на каждой из них по краям были шлицы, которые позволяли соединять их одну с другой. Берндт, между тем, критически посмотрел на меня и сказал Мытарю:

– Свободен. Больше не попадайся!

Мы летели по проселочным дорогам, Чирок рулил, а я рассматривал странное домино. Если соединить кости по порядку, пасьянсом, то на обороте, при определенном освещении, можно было прочитать нотную запись.

– Как ты узнал, что ноты у него с собой? – спросил я.

– Да никак. Хотя это было бы логично. Он мелкий рэкетир, и, став тузом, таким и остался. Такие люди доверяют только тому, что держат в руках и всегда ждут неприятностей. Потому же они носят с собой много денег. Что оказалось весьма кстати.

– Сколько было гостей?

– Девять кроме него.

– Ты прямо терминатор какой-то.

– Главное – я предвидел их действия. Ты тоже одного завалил. И двоих ранил.

– Знаешь, я всегда радовался тому, что судьба позволила мне никого не убить.

– Забей.

– Значит, теперь тебя зовут Че.

– "Че" значит "дьявол".

– Не слишком ли много имен?

– Кто бы говорил!

– А почему ты его не убил?

– Я же обещал, – Берндт криво усмехнулся. Иногда у него проявлялся очень своеобразный юмор, – Не думаю, что он в состоянии причинить нам много хлопот. Он ведь привык работать с чайниками. С дилетантами, на которых внезапно свалилось богатство. Погоди, я воды куплю. И глянь, как там леди.

Я посмотрел на Линду. Глаза ее были открыты, но не сказать, чтобы ее взгляд был слишком осмысленным.

Берндт принес дюжину минералки, и мы двинулись дальше. Линда вскоре зашевелилась и попросила пить. А потом и у меня закончилось действие допинга. Тоже жутко захотелось пить и стало так худо, что дальнейшую дорогу я помню очень смутно.

Остановились мы в небольшом селении вдали от трасс, возле дома, стоявшего на отшибе. Я был совершенно не готов к активным действиям, но они не понадобились. Берндт спокойно открыл двери своим ключом.

Он помог мне зайти внутрь и привел Линду.

– Да не смотри на меня, как на фокусника, – сказал он мне, – я снял этот дом на два месяца еще неделю назад. И распорядился насчет припасов. Никуда не выходите, дверь не открывайте. Еда на кухне, аптечка вот. Надо отвести следы. Я вернусь только завтра.

Берндт пол суток мотался по пригородным селениям, останавливаясь то тут, то там, стараясь, чтобы как можно больше людей увидели машину. Он брал попутчиков и снимал девок, чтобы возможным сыщикам труднее было отследить, где он высадил пассажиров. Вернулся он только наутро, на попутке.

Началась наша пасторальная жизнь.

Линда восприняла перемену в своей судьбе достаточно спокойно. Видимо, она еще не очень хорошо соображала, кто она такая и где находится.

Выбрались мы только один раз. Вызвали такси и съездили в Город в подпольную больницу. Моя рана заживала нормально. Линда тоже в этот раз отделалась легко. Мы вовремя прервали ее развлечения.

На другой день Берндт принес настроенную лютню и протянул ее мне с поклоном:

– Слово за вами, маэстро! Проявите свой музыкальный талант!

– Моего музыкального таланта хватает ровно на то, чтобы отлить на снег скрипичным ключом. Да и то как-то криво получается.

Для разминки я наградил Берндта еще одним дьявольским алгоритмом – партитурой Мытаря. Результат получился поразительным. Новый талант позволял ему чувствовать все находки. А сверхинтуиция помогала додумать детали. С этих пор он регулярно сообщал о найденных где бы то ни было кошельках и кладах.

Я начал работать с Линдой.

У меня еще не было работы настолько сложной, настолько объемной и настолько важной для меня самого. И, к тому же, настолько безнадежной. Моей целью были навыки и знания, полученные Линдой два десятка лет назад. Добраться до них через ее больное сознание было безумно сложно. И никто не знал, было ли там, на дне, что-нибудь, кроме ржавчины.

Рана на ноге поначалу болела, а потом начала дико чесаться.

Линда боялась лютни. Эта взрослая женщина с лишним весом и поношенным лицом превращалась в испуганного ребенка, едва увидев футляр. Мы сажали ее спиной, но ее начинало колотить от первых же аккордов. Я умел снимать фобии, но не мог ничего сделать. Пришлось давать ей транквилизатор в лошадиных дозах. Я никогда не работал с таким замутненным сознанием – считается, что нельзя браться за лютню, даже если клиент слегка пьян.

К тому же, настройка лютни изменилась. Она стала точнее, но раньше в ней непостижимым образом отражалась душа старого доброго Чирка. Теперь это больше напоминало автоматическую настройку лютни Герберта.

Неделю я на ощупь плавал в этом киселе но не нашел ничего, что могло бы вызывать такую фобию.

– Как дела? – спрашивал Берндт.

– Как у полуслепого, который ищет свои очки. Был бы в очках – сразу нашел бы.

– А может, они у тебя на лбу?

Подумав, я начал строить обходные конструкции. То, что я создавал сегодня, назавтра расплывалось, изменяясь до неузнаваемости или растворялось бесследно. Говорят, в верблюжьей упряжке используют особые узлы, потому что обычные от верблюжьей слюны развязываются. Мне тоже пришлось обходиться особыми решениями – жесткими и примитивными. Наконец удалось построить шунт достаточный, чтобы обойти эту паническую реакцию. Впервые я смог работать с Линдой без транквилизаторов. Я чувствовал себя прозревшим.

Первым делом я осторожно заменил "пьяный" шунт на нормальный. Потом начал послойно разбирать все нагромаждения. Перепутано все было ужасно. Страсть к загулам уходила корнями в короткий период неудачной карьеры в борделе. Пережитые страдания выталкивали эти периоды из памяти в подсознание, где они и вели весьма диковинную работу. Страх перед музыкой сделали психиатры, потому что решили, что с ней связанны болезненные воспоминания. Но когда я ухитрился разобрать и это, фобия не исчезла. Добравшись до глубин, я понял – то, что казалось болезненными воспоминаниям, на самом деле было кодом. Изгоняя из ведовской школы, Линду закодировали, чтобы она не вспомнила лишнего и не разгласила секретов ремесла. Выходило, что в клинике ей посадили код на код, фобию на фобию. Код был простой, но очень необычный, пришлось повозиться.

Дни шли за днями, недели за неделями. Я их не считал. Рана зажила, оставив небольшой шрам. Берндт нервничал, но меня не торопил. Он понимал, что торопить бесполезно.

Мы с Линдой стали любовниками. Это было неизбежно. Если взглянуть ясным взглядом, то на мой вкус она была старовата и толстовата, но во время работы мы были настолько близки, что это уже не имело значения.

Для соседей Берндт придумал версию, согласно которой я – писатель, автор детективов, делаю здесь срочный заказ. Наиболее настырным он объяснял, что писать я предпочитаю под кайфом, и потому мы избегаем в эти периоды любых контактов. Еще более настырным сообщалось, что я – писатель-призрак, выполняющий работу за некоего прославленного автора. Имя, естественно, не называлось.

На самый пожарный случай, в нашем доме имелся декоративный рабочий кабинет и распечатка неоконченной рукописи. Берндт купил ее недорого у какого-то графомана.

Я не думал о том, достижима ли моя цель. Просто день за днем подбирал мелодии, погружался в сознание Линды все глубже, осторожно разбирал завалы, оставленные безумной жизнью, добирался до обрывков воспоминаний и бережно их расправлял. Несколько раз я неосторожным ходом чуть было не уничтожил то, что искал. В такие дни я прекращал работу, чтобы успокоиться. Однажды пришлось проработать без перерыва десять часов, а в другой раз – четырнадцать. Характер алгоритмов был таков, что прерывать ввод было нельзя.

Настал день, и Линда запела. Это было даже не пение, а скорее декламация. Она удивительно размеренно произносила заученные реплики на непонятном языке, и голос ее был неестественно высоким, и казался неживым. В паузах она наигрывала короткие музыкальные фразы. На тот момент, когда в школе ее сочли неудачницей, она только начала изучать ведовскую нотную запись. Помнила лишь отдельные знаки, но знакомили ее со всем алфавитом. Оставалось надеяться на то, что память хранит все, что в нее когда-то попадало.

К тому же нам невероятно повезло: она вспомнила фрагменты партитуры ведуньи из Блока. Возможно, ее учили именно этой мелодии. Соответствие, разумеется, заметил Берндт. Моего ассоциативного мышления на это бы точно не хватило, а Линда после всех моих экзерсисов вообще все чаще напоминала интеллектом двенадцатилетнего ребенка – именно в этом возрасте она заканчивала обучение. Теперь у нас были фрагменты звуков и соответствующая им нотная запись. Точнее, не у нас, а у Берндта, поскольку расшифровка – по его части.

В двух древних партитурах, что были у нас, некоторые куски совпадали знак в знак. Запись партии вокала оказалась замысловатым фонетическим письмом. Для каждого звука обозначался тон, громкость и фонема. Берндт заставлял Линду петь так и этак, слушал, сопоставлял, строил какие-то диаграммы, писал программы для перебора вариантов. Я отдыхал. И теперь уже я начал нервничать, придумывая разные способы, которыми Герберт или Мытарь могли бы нас найти. Потом Берндт стал звать меня послушать те или иные фрагменты и оценить их с программаторской точки зрения.

Возникла и еще одна проблема. Программатор не граммофон, при работе он должен подгонять звук под определенного человека. Линда этого не умела. А научить ее было бы очень непросто. На это ушло бы полгода, а то и год. Правда, ей надо было спеть одну единственную партитуру, но зато в расшифровке уверенности не было. Решили, что я буду ей дирижировать – давать указания жестами прямо во время работы.

– Докар!

– Что?

– Ага, попался!

Открылась тайна моего имени. Его звук встречался в партитуре. И Берндт был совершенно убежден, что алгоритм не подействует на человека с другим именем. Нужно было откликаться на это имя с младенчества, чтобы даже тело знало: "Докар – это я". Значит, я действительно нашел наследство Рамашкази. И я действительно был единственным человеком, способным его получить.

И еще это значило, что дирижировать я не мог. Дирижировать придется Берндту. Азы программаторства он знал, теперь я его срочно натаскивал нюансам. Он схватывал с удивительной скоростью, а все остальное время посвящал расшифровке и опытам с Линдой. По-моему, он вообще не спал. Глаза у него ввалились, но, полагаю, недели через две мы были бы готовы совершить попытку.

Берндт вбежал с телефоном в руках:

– Уходим. Время вышло. Нас ищут, пока в соседнем поселке.

– А… Откуда…

– Верные люди предупредили. Я готовился.

– Господи… Опять в бега!?

– Нет. Поздно. Время бегов кончилось. Найдем нору и начнем действовать.

– Как?

– Введем тебе алгоритм, как же еще!?

– Но вы не готовы!

– А мы постараемся.

– У вас ни шиша не получится!

– Если так, то тебе не повезло. Да и нам тоже.

– Мы же даже не знаем, как эта штука действует!

– Вот и узнаем.

Мы погрузились в машину, взяв только самое необходимое – лютню, деньги, кое-что из одежды и еды. Откуда взялась машина – я не знал. Берндт где-то купил или украл. Мы поехали поперек асфальта – в лес, благо, стояло лето, и проселки были сухи. Пропетляв до вечера, мы остановились на поляне, подкрепились припасами и приступили к сеансу.

Линда Лу взяла лютню, Берндт Ошима сел напротив нее, разложив перед собой распечатки и диаграммы, а я, Докар Ричард Дональд Петров, лег на спину и закрыл глаза. Открыв их, я ожидал увидеть бригаду монтажников. Ресет – лучшее, на что можно рассчитывать, если в твою голову лезет чокнутый дилетант с лютней на перевес.

– Докар!

– Да.

– Открой глаза!

– Что?

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Сожми кулак.

Я сжал.

– Открой глаза. Ты меня узнаешь?

– Чирок.

– Какое сегодня число?

– Ну, началось! Ты получше ничего придумать не мог? Почему всегда спрашивают, какое число? Ты что, Берндт, не знаешь, что я всегда в числах путался!?

– Ты в порядке?

– В полном. Вроде бы.

Берндт, конечно, чувствовал, что я нервничаю. Я был близок к шоку. То, что я чувствовал внутри себя, было настолько странным, настолько громадным, настолько чуждым и непривычным, что я запаниковал.

– Эй! Док! Что ты чувствуешь?

– Видишь ли, Берндт… – я сел, – что-то изменилось. Я не знаю, как это назвать, но… оно меня пугает. Оно меня так пугает, что если б у меня появился на груди разъем, а в пупке винтик, я бы испугался меньше.

И, можете не верить, но при этих словах я непроизвольно ощупал свою грудь. Пупок, правда, проверять не стал – спохватился.

– Сопли отставить! – встряхнул меня Берндт, – Какие возможности? Новые возможности появились?

– Нет.

– Откуда ты знаешь? Ты пробовал?

– Ааа… Знаю. Понимаешь, эта штуковина, она как дверь. Ее еще надо открыть.

– Ну, так открой.

– Я боюсь. Это слишком велико. Там… Там может быть… что угодно.

– Боится он! Вира-майна! Ты знаешь, сколько тебе жить осталось? Ты знаешь, блин, сколько нам всем жить осталось?

Я не понял, о чем он говорит, и машинально спросил:

– Сколько?

Берндт закатил глаза, что-то прикидывая в уме, и сказал:

– Три дня, максимум. Через три дня нас возьмут, что бы мы ни делали. Мытарь и Герберт объединились. Я не вижу, как мы могли бы ускользнуть.

Мы сидели на ковриках посреди живописной поляны. Линда спала, как младенец. Была ночь, все вокруг дышало таким покоем, что поверить в опасность было непросто. Но я не видел никаких оснований сомневаться в его расчетах. Мы были не на пикнике. И мы не были компанией школьников. Дама наша была сумасшедшей ведуньей, мой друг – живым компьютером, а у меня в сознании ворочалось нечто, страшное, как тайная комната Синей Бороды.

– Давай, Док! Запусти эту штуку! Открой дверь!

– Хорошо. Сейчас.

Я сосредоточился. Действительно, вернее всего было сказать, что это дверь, которую можно открыть. Я потянулся к ней своим существом и почувствовал реакцию. Нечто, вроде вопроса. Дверь не поддавалась.

– Берндт, она не открывается. Нужен ключ.

– Фамильный ключ?

– Ну да, – я тоже вспомнил послание пра-пра-прадеда на медной табличке, – Фамильный ключ. Только где его искать?

Я почувствовал себя страшно усталым. Опять поиск. Все сначала. Только времени уже нет.

– Не надо ничего искать. Он же в нашей старой квартире. Ты не помнишь?

– Ты о чем? Я ничего не понимаю.

– Фамильный горячий ключ. Ты сам его так называл. Это твой старый самовар. Помнишь? Ты его даже разжигал однажды, на праздник.

– Саомвар!? Ты что, опух? Погоди, Господи, ну конечно! – у меня действительно был древний угольный самовар. И у нас в семье его действительно называли "наш фамильный горячий ключ". Почему-то это считалось смешной шуткой, – Но нас же там ждут!

– Засады там быть не должно. Там жучки и камеры, или еще что-нибудь в этом роде. Если войдешь, схватишь самовар и сразу уйдешь, скорее всего, никто приехать не успеет.

Идиотизм нарастал. Надо залезть к черту в пекло, причем за старым самоваром, который уже начал подтекать. Хорошо хоть не за примусом.

Перед тем, как нам отправиться, Берндт долго смотрел на спящую Линду в тяжелом раздумье. Мне его взгляд не понравился, но сомнения я понимал. Если она попадет к Герберту или кому-нибудь еще из этой компании, из нее вытрясут все. Даже больше, чем смогли мы. Если же ее не останется среди живых – кто знает, может быть, она нам еще понадобится. Может быть, она последняя ведунья.

В конце концов, он бережно усадил ее на заднее сиденье.

– Пойдешь один, – напутствовал он меня по дороге, – Оружия не бери, там может быть рамка, тогда засекут сразу. Света не зажигай, вообще меньше резких движений. Нас там не очень ждут, они знают, что мы не идиоты. Так что ждут больше для порядка. Есть реальный шанс проскочить тихо, дуриком. Возьмешь телефон, когда пойдешь – созвонимся, чтобы я тебя слышал. И аппарат возьми. Герберт любит такие шутки, – он бросил мне кислородный аппарат, из канализационных трофеев.

– А как я открою мысленную дверь с помощью самовара?

– Откуда я знаю? Может, тебе достаточно будет его увидеть. Хватай его, да тащи сюда, потом разберемся.

Когда потянулись знакомые кварталы, меня затрясло. Страшно подумать, сколько я здесь не был. Сколько лет я боялся даже подойти близко.

Во всем доме горело только два окна. То ли ранние пташки, то ли наши братья полуночники.

Я надел гарнитуру на ухо и сразу услышал звонок.

– Алло!

– Меня слышно?

– Да, Чирок. Я тебя слышу. Ты славный парень! Я пошел.

Что может быть проще, чем войти в дом, в котором жил, сколько себя помнишь? Запах был тот же, знакомый до боли. Но я знал, что где-то в стенах спрятаны датчики присутствия, которые сообщают заинтересованным ребятам, что в подъезд кто-то вошел и сейчас поднимается по лестнице. Если бы при мне было оружие, автоматы уже подняли бы тревогу.

Я остановился у двери и перевел дыхание. Слишком долго медлить тоже не стоило.

– Чирок, я наверху. Вхожу.

– Ок.

Я вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Теперь, если я хоть что-то понимал, все аварийные звонки зашлись задорной трелью.

Я открыл дверь и вошел, Ничего не случилось. Я освещал дорогу карманным фонариком. Шаг, второй. Наверное, стоит прикрыть дверь, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Берндт, я внутри.

Я обернулся прикрыть дверь и, в этот момент, в дверном проеме с шелестом мелькнули стальные прутья падающей решетки.

Ловушка захлопнулась.

– Чирок, это ловушка, я заперт. Уходите.

– Маску надень.

Я натянул маску кислородного аппарата. Гарнитура сползла. Я ее, как мог, поправил. Ориентироваться стало совсем трудно.

– Надел?

– Да, Чирок, надел. Уходите, они сейчас будут здесь.

– Док, бери ключ и ищи выход.

– Какой, блин, выход! Я заперт! Дверь закрыта!!

– Бери ключ и ищи другой выход. Выход есть всегда. Ты взял ключ?

– Беру. Вот он, передо мной.

– Окна проверь.

Окно открылось, но что от него толку на такой высоте.

– Вяжи веревку из тряпок, время еще есть. И можешь включить свет, все равно тебя уже обнаружили.

Я пощелкал выключателями. Свет не горел. Через стекла противогаза при свете фонарика вообще ничего не было видно. Я ощупью начал связывать простыни и покрывала. Благо, все вещи в квартире остались на прежних местах, лишь покрылись толстым слоем пыли, противно липшей к пальцам.

Чирок продолжал давать указания:

– Тебе нужна веревка длиной метра три, чтобы спуститься на нижний этаж. Один конец привяжешь к батарее под окном. К самовару тоже привяжи петлю и забрось за спину. Осторожнее.

– Уходи, Чирок. Когда выберусь, я тебя вызову.

– Хорошо, ухожу… Док, дороги перекрыты! – и, чуть позже, – Док, меня взяли. Используй ключ! Используй прямо сейчас, они идут к тебе!

Я бросил свои простыни. Господи, сейчас все кончится… Ах, да – ключ. Я поставил самовар посреди комнаты и уставился на него, как идиот.

Ничего.

На лестнице раздались шаги.

Я вновь обратился к внутреннему порталу, я рванулся к нему с такой силой, что встречный вопрос отозвался болью, где-то в затылке. И я понял, что внешний вид этого уродца не может быть ключом. Ключ – это слово, пароль, код. И я его не знал.

Я кинулся в прихожую, забаррикадировать дверь. Это могло дать несколько секунд. Хотя штурмовики разберут этот завал мгновенно. А у меня не было ничего, чтобы их остановить.

Я резким движением опрокинул вешалку, так, что она встала наискосок, через все пространство, блокируя дверь. В момент падения старые плащи разошлись, и я увидел вороненый ствол автомата. Он так и висел все эти годы, прикрытый тряпьем. Чирок, зараза, не убрал его, хоть и обещал.

Я с трудом вырвал его из кучи одежды. В дверь уже ломились. Я глянул на предохранитель – боги милосердные! Он все это время стоял на боевом взводе! Я выстрелил через дверь, и возня с той стороны стразу стихла. Я расслышал голоса: "- Говорили же без оружия. – Никогда не верь ничему, что говорит заказчик…"

Я быстро вернулся в комнату. Если они хотят взять меня живьем, то есть шанс продержаться, пока есть патроны. А потом?

Еще выстрелив по двери, я вернулся к самовару. В свете лежащего на полу фонарика я начал крутить его так и эдак.

– Петров, – услышал я голос в наушнике, и это был голос Герберта Иноэ, – Ты окружен. Выходи или я прикажу стрелять на поражение.

– Мне надо подумать, – ответил я.

– Не тяни время, сдавайся. Иначе погибнешь прямо сейчас.

– Ты не прикажешь стрелять. Я нужен тебе живым. Ты знаешь, что я успел найти нечто более чем интересное.

Иноэ замолк, а я выпустил в дверь еще три пули и вернулся к изучению самовара. Снизу, между ножками были вы какие-то надписи, но разглядеть их я не мог.

– Я говорю, ты слушаешь, – снова ожил наушник, – Ты слушаешь и…

Я сорвал с головы телефонную гарнитуру вместе с кислородной маской. Это был голос барона Засса. Какой инстинкт спас меня от его гипноза – не понятно. То ли по телефону он работает не столь эффективно, то ли спас портал в моей голове. При первых звуках этого голоса он как бы забился в судорогах в моем затылке.

Я снова натянул маску. Выходит, барон жив. Выходит, они теперь заодно. Колода собирается.

Из-за двери раздались выстрелы, но это были резиновые пули. В окна ударил свет прожекторов. И в этом свете я увидел ключ. Рядом с клеймом неведомого самоварного мастера была гравировка. Я уже узнавал почерк пра-пра-прадеда Рамашкази. Это была просто бессмысленная цепочка букв и цифр. Это был ключ. Я понял это с одного взгляда.

Я собрался было снова постучаться в портал, но нужды в этом уже не было. Он раскрывался сам, тяжело ворочаясь в моем сознании… В моем теле.

Я знал, что это была не галлюцинация. Тело мое менялось, как трансформер. Оно больше не было телом человека. Это было так страшно, что я забыл о свистящих пулях и не обращал внимания на треск моей баррикады в прихожей. Я увидел, что никогда не был человеком.

Мой скелет был изготовлен из легкого и прочного пластика. Шарнирами в позвоночнике служили стальные шары. Искусственную плоть пронизывали трубки и провода. Возможности тела были огромны, но я их никогда не использовал. Все, что мне было позволено, это симулировать Того, Чей Облик Я Ношу. Имитировать его развитие, его болезни, его старение. Когда было необходимо, я приходил в мастерскую, где тело получало обслуживание или заменялось на новое. В памяти это оставалось как медицинское обследование.

Я даже не видел ни одного человека за всю свою жизнь. Если этим словом вообще можно обозначить мое существование. Все наше бытие было всего лишь грандиозной симуляцией. И сейчас в моем сознании разворачивалось нечто, огромное, как космос и значительное, как Бог, неся с собой странное спокойствие.

Баррикада разлетелась в щепки, и в квартиру ворвался неудержимый смерч. Я взглянул на него иначе и понял, что это Блиц – человек-ракета. Я остановил его посреди комнаты и вновь задумался о себе. Маленькая часть прежнего меня билась в судорогах от страха.

– Кто я? – спросил я беззвучно.

И голос, неотличимо похожий на тот, которым Линда пела свои декламации, ответил:

– Пользователь Докар. Сессия длится двадцать две и пятнадцать сотых секунд. Группа пользователей – супервизор. Права доступа не ограничены.

Я счел за благо лишить Блица его способности к быстрому перемещению. У того, чей облик он носил, такой способности не было. Значит, и у Блица ее не должно быть. В симуляции главное – достоверность, без нее весь наш мир теряет устойчивость.

Внизу включились громкоговорители. Я знал, что они произнесут, и потому не стал терять времени на прослушивание. Они собирались мне сказать: "Петров, бросайте оружие и выходите с поднятыми руками. У вас есть тридцать секунд. Потом начинаем огонь на поражение".

Пока эта фраза звучала, я выполнил свою работу. Я знал, что без сознательного контроля симуляция начинает расшатываться, терять сходство с оригиналом. Время от времени супервизор должен все проверять и приводить в порядок. Только так мы можем сохранить наследие тех, чей облик мы носим. Только так мы можем выполнить миссию, ради которой нас создали. В этот раз супервизором был я, вернее сказать – то, что совсем недавно было мной. Я действовал.

В человечестве никаких тузов не было, поэтому я о них позаботился. Тузы перестали существовать, они утратили свои возможности и стали обычными юнитами симуляции. Там, где это оказалось возможно, я ликвидировал "дыры" в системе, через которые тузы получали доступ к своим сверхвозможностям.

Тем временем громкоговорители закончили, наконец, свою угрозу. И я (та часть меня, которая еще недавно тряслась за свою жизнь), рассмеялся и ответил:

– Кому вы страшны, – голос мой выдавил стекла и перекрыл их матюгальники, – Вы ведь даже не колода карт!

Я подошел к окну, хрустя битым стеклом. Снаружи повисла тишина. Было странно и восхитительно одновременно оставаться собой – смертным, обремененным и ограниченным, и в то же врем быть супервизором – мгновенно получать инфу от миллионов созданий, изображающих из себя людей, видеть их глазами, слышать их ушами, думать их мозгом, и оставлять их в неведении о том, кто они такие, как появились на свет и зачем существуют. И все ради главной задачи – сохранить облик, знания и дух бесконечно давно и неведомо от чего погибшей цивилизации.

Я привел в порядок все, что мог. Кого-то перекодировал, кого-то ликвидировал, кого-то заменил на новый юнит, только что с конвейера. Что я мог сделать еще? Внедрить в конструкцию резервный мочевой пузырь – для пива? Научить бомжей пользоваться парфюмерией? Заставить Мери-Энн наконец-то оценить мои достоинства? Стать красавцем или богачом? Оставить себе немножко лишней власти? По сравнению с тем, что я чувствую сейчас, все казалось ничтожным. Лучше все оставить как есть. Нельзя переступать законов гармонии. Все равно, даже заблокировав воспоминания, я уже не стану тем, кем был раньше.

Супервизоская работа была закончена. Система приобрела стабильность на века. Мы будем достойны тех, чей облик мы носим. Симуляция будет продолжаться.

– Кто я? – спросил я снова.

– Пользователь Докар, – ответила система, – Сессия длится три минуты, пять и три сотых секунд. Группа пользователей – супервизор. Права доступа не ограничены.

Одежда упала с моего тела, срезанная вышедшими на мгновение из тела лезвиями. Я одним прыжком выбросил себя в окно, на лету разворачивая крылья. Мне захотелось посмотреть на свою работу сверху. А потом, пожалуй, и изнутри.

logout

Троллейбус вынырнул из сумерек и покатил по празднично освещенному проспекту. Я вынырнул из грез. Я поднял голову со сцепленных пальцев и оглядел салон. Лица людей в стробоскопическом свете были прекрасны.

Я все реже вспоминаю этот сон. Но каждый раз он дает мне силы. Силы поверить, что все будет хорошо. И даже если что-то не радует, разочаровывает или причиняет боль – это не важно. Главное – все идет как надо.

Мысль о том, что мир, который мы видим, при тщательной проверке может оказаться совсем не тем, чем кажется, некоторым представляется новой и оригинальной. Некоторые даже думают, что она впервые высказана во все еще модном фильме "Матрица". Между тем, это одна из древнейших идей в человеческой культуре. Мало того, что на нее, так или иначе, опираются почти все религии. Предположение, что этот мир снится тебе [16] или кому-нибудь другому [18], что он сконструирован [19], или поставлен, как шоу [17], что утром может проснуться совсем не тот человек, который заснул накануне вечером [15], можно встретить в самых неожиданных местах, от фронтовых воспоминаний [20], до слезливых мелодрам [15] или эстрадных песенок [17].

Когда я делал это, я всего лишь хотел, чтобы было интересно. Но кто-то из читателей решит, что здесь есть ключи. Потом хочу честно предупредить, что я не помещал сюда ничего, кроме дюжины ржавых гвоздей, чтобы все это сооружение не развалилось, Однако, иногда даже ржавым гвоздем можно открыть дверь в несбывшееся. Особенно, если ты веришь, что это ключ.

В. Ефимов

сент.92, авг.02 – июнь 03

[1] Харуки Мураками Охота на овец.

[2] Станислав Лем. Сумма технологии.

[3] Евгений Васильевич Клюев. Между двух стульев.

[4] Том Стоппард. Розенкранц и Гильденстерн мертвы.

[5] Курт Воннегут. Колыбель для кошки.

[6] Макс Фрай. Хроники Ехо.

[7] Андрей Белянин. Меч Без Имени #2.

[8] Дэйв Дункан. Разбойничья дорога.

[9] Б.Г. Иван и Данило.

[10] Глен Кук. Тени сгущаются.

[11] Анекдот. Автор неизвестен.

[12] Михаил Злотников.

[13] Конфуций (?)

[14] Вернер фон Браун (?)

[15] Митчел Уилсон. Брат мой, враг мой.

[16] Сплин.

[17] Ирина Богушевская.

[18] Льюис Кэррол. Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье.

[19] Станислав Лем. Рассказы.

[20] Вадим Шефнер.

[21] О.Генри. Джефф Питерс как персональный магнит

[22] К.Хаббард

[23] Альфред Хичкок

[24] Майк Тайсон.

[25] Б. Шоу.

[26] Авраам Линкольн.

[27] Ф. Бэкон

[28] Милорад Павич. Хазарский словарь.

[29] Пауло Коэльо. Алхимик.

[30] Макс Фрай. Энциклопедия мифов.

[31] Макс Фрай. Гнезда Химер.

[32] Генри Миллер. Тропик Рака.

[33] Экзистенция.

[34] Глен Кук. Белая роза.

[35] Майкл Муркок. Танцоры в конце времени

[36] Мао Дзе Дун

[37] Генри Форд.

[38] Народная мудрость. Автор неизвестен.