"Симуляция" - читать интересную книгу автора (Ефимов Владимир)

ТУЗЫ В ДРЕЙФЕ

Когда я вспоминаю две недели, проведенные с Дио, мне на ум приходят два словосочетания: "адский рай" и "мудовый месяц". После того, как она исчезла, моя келья осталась поверженной в хлам и заляпанной пятнами разнообразных жидкостей, самой невинной из которых было пиво. К тому же все было как-то по-дурацки.

Первые три дня мой неизменный компаньон и настройщик Чирок, с которым мы делили маленькую захламленную квартиру, укоризненно косился, встречая меня на кухне или на пороге ванной, а потом не выдержал бардака и сорвался в тихий запой.

Нет, мы не творили ничего сверхординарного. Мило проводили время в моей комнате, рассматривали в Z-S-овский бинокль окна дома напротив, почему-то читали вслух Мамлеева, иногда выбирались погулять. Ну, прогулки мне не очень нравились. Дио тащила меня в места, где собирались ее друзья – толчея переполненных баров, где глаза щиплет от табачного дыма, площадки замусоренных дворов, неверное тепло подземных коридоров. Вне тусовок она любила демонстрировать свое ведовское искусство на случайных прохожих. Насчет паралича не скажу, но как люди начинали спотыкаться, я видел своими глазами. Я пытался ее сдерживать, однако, когда она чувствовала в себе поднимающуюся силу, ее было не остановить.

Трое суток мы провели за городом, в небольшом домике одного моего приятеля. Там я обнаружил удивительное свойство Дио. Ее тело не имело запаха, несмотря на то, что все это время она не мылась. Я-то мог обходиться холодной водой.

Как-то само собой получилось, что все эти две недели я почти не бывал трезв. Это было неправильно, потому что близость с женщиной для меня до сих пор остается праздником и чудом, и хочется ясно воспринимать и помнить каждый миг и каждую деталь. Я подумал об этом, когда понял, что она не вернется. Она уже несколько раз уходила одна, но каждый раз возвращалась через три – четыре часа. Я говорил себе что, скорее всего, она нуждается в каком-то особом топливе. Но когда она не пришла к утру, стало ясно, что "мудовый месяц" закончился. Не думаю, что у нее было намерение со мной расстаться. Скорее всего, все решила какая-нибудь случайная встреча, внезапная вечеринка или иная затея подобного свойства.

Оно и к лучшему. Лум-Лумовские деньги таяли слишком быстро, да и Чирок пребывал в плачевном состоянии. Пора было восстанавливать привычный ритм, и возвращаться к более осмысленному существованию.

Я помыл тряпку и стер пыль с футляра своей лютни. А потом вплотную занялся Чирком. В каком-то смысле он тоже был моим инструментом.

Когда выключаешься из работы на месяц, потери почему-то оказываются куда больше месячной выручки. То ли клиенты разбредаются по другим мастерам, то ли общий настрой не тот. В этот раз Лум-Лум спас нас от финансовой ямы. Сначала мы успешно проедали деньги оставшиеся от покупки давно необходимого, потом, когда этого стало не хватать, действительно поступило обещанное приглашение от Александра Филипповича, Большого Босса, продюсера Лум-Лума. Позвонил один из помрежей шоу и предложил мне поработать профилактически с канатными плясунами. С тех пор наши сеансы стали регулярными, я заходил к ним раз в два-три месяца.

Не без волнения я осматривался в павильоне, где мне досталось столько острых ощущений. Рекламные экраны, вводившие плясунов в транс, едва не стоивший кое-кому из них жизни, теперь были развернуты почти горизонтально. Из-за этого с тросов картинка была видна лишь узкой, сильно сжатой полосой. На этот раз меня любезно проводили наверх, на площадку, в сопровождении того же Пабло, который в прошлый раз сталкивал меня на трос. Теперь он, наоборот, меня подстраховывал.

Я просматривал их логи и выставлял мягкие щиты, при новом положении экранов серьезная защита не требовалась. Действовал я без спешки. Та работа, которую я однажды проделал за день, теперь занимала неделю. Правда, плясуны обращались и с личными просьбами, и я не видел причин им отказывать. В первый раз по старой памяти обратился Марч. Попросил помочь бросить курить.

– Дыхалка подсела, – жаловался он, – для выступлений хватает, а вот тренироваться меньше стал. Не дело.

Вторым был Тибул, он заговорил о своих заморочках позже, когда я пришел к ним через два месяца. Оказывается, он регулярно попадал в истории с мордобоем, и пару раз это уже имело неприятные последствия. Его случай оказался таким интересным, что я сам увлекся и провозился несколько дней. Даже жалел потом, что убил столько сил и времени на бесплатную, в сущности, работу. В конце концов, выяснилось, что так проявляется агрессивность, которую он накапливает в себе для выступлений. Иногда эти запасы оставались нерастраченными, и если такая ситуация еще и приходилась на полнолуние, то взрыв происходил почти наверняка. Мне удалось с ним сработать почти идеально. Я не стал ставить ни шунтов, ни блоков. Никакого грубого вмешательства. Всю работу выполняли пара рычагов, которые помогали Тибулу лучше контролировать свой эмоциональный боезапас, и накапливать его в большем количестве. А главным фокусом был хитрый сигнальный звонок, который предупреждал, что система на грани. Теперь в такие моменты ему вспоминалась и начинала звучать в голове некая навязчивая мелодия. Неприятно, конечно, но зато безопасно. Когда блокируешь действия, последствия могут быть разрушительны, а звонок – совсем другое дело. Да и мелодию он выбрал сам.

Грейсом страдал от несчастной любви, но избавляться от нее не хотел, проявляя редкостное благоразумие. Обычно бывает трудно объяснить клиенту, что удалять сильное чувство или давнюю привычку, это совсем не то же самое, что вырвать зуб. В нашем деле никогда точно не знаешь, то ли зуб выскочит, то ли голова оторвется. А в случае с этим благоразумным юношей удалось эмоции подправить весьма деликатно.

Зачем я делал бесплатную работу? Элементарно! Кого бы из плясунов ни спросили об эффекте от моих сеансов, все отзывались с полным восторгом. И зажимы уходят, и тонус поднимается и вообще, Станиславский отдыхает. В компании с Брехтом. Одни были довольны помощью, полученной на халяву, другие хотели сохранить такую возможность на будущее. Верно говорил в свое время мой учитель, что программатор должен не столько уметь программировать, сколько уметь улыбаться.

Естественно, капитан Рупрехт имел со мной приватную беседу и попросил держать его в курсе касательно всех проблем, которые я в ходе работы обнаружу у канатных плясунов. Естественно, я ему это пообещал. И, наверное, выполнил бы обещание, если бы был повод. Но, по счастью, пока никто такого поводов не давал.

Не прошло и полугода, как последовали и более отдаленные результаты моей политики. Один за другим ко мне стали обращаться сотрудники шоу, а за ними и другие представители эфирного племени. Я бы сказал, что это стало модой, если бы не боялся вспугнуть удачу.

Я так и не научился разбираться в рангах всей этой братии, но когда ко мне обратился человек, лицо которого показалось мне смутно знакомым, и, кажется, как раз по эфиру, я понял, что мы, наконец-то начали выходить на другой уровень клиентуры. Впервые у меня появилась возможность поработать в четыре руки, четыре глаза и четыре уха, проще говоря, пригласить помощника.

Еще раньше я узнал у Джельсамино номер Левы Шишкина, одного из двух программаторов, которых в свое время приглашали присмотреть за мной. Время от времени я подбрасывал ему заказы, чем-либо неудобные для меня, и он платил мне взаимностью. Теперь же я иногда приглашал его подыграть мне второй партией. Надо сказать, Лева был из тех юношей, что выросли с лютней в обнимку, он был виртуозом от Бога. Он шутя использовал такие приемы, о которых я вообще старался не думать. Фактически, он делал большую часть работы, причем нестандартно и без видимого напряжения. Поначалу меня смущал статус эксплуататора, было неловко получать деньги за то, что делал другой. Мне казалось, что Лева отдает мне большую часть гонорара исключительно из уважения, которым он ко мне проникся по неведомым причинам. Но потом я понял, что несмотря на свое техническое мастерство, он действительно не мог толком работать самостоятельно. Во-первых он не умел договариваться с клиентами, а во вторых был совершено не в состоянии поставить задачу. Последнее было для меня полной загадкой. У меня всегда было наоборот – вихрь безумных идей сдерживался только технической импотенцией.

Теперь у меня были совсем другие клиенты и совсем другие методы работы. Раньше я вел человека от ресета до ресета. Ресет, это полное уничтожение личности и памяти, и последующие восстановление по записям. Человек после этого называет себя тем же именем, помнит те же факты и юридически считается тем же человеком, но никто не поручится, что это действительно та же личность. Прежние мои клиенты смотрели на эти вещи просто. Любой из них, если бы ему задали вопрос на эту тему, ответил бы известной сентенцией: "А откуда ты знаешь, что сегодня утром проснулся тот же самый человек, который заснул вчера вечером?" Но главное – почти всегда для них это был единственный способ заработать на жизнь, потому что без грубого вмешательства программатора они не могли бы хорошо справляться с работой. Я был как допинг для спортсмена или как ежедневная доза стимулятора для пошедшей в разнос рок-звезды.

Нынешняя же публика оценивала свои мозги совсем иначе. От нас с Левой требовали вмешательства пусть не столь результативного, но крайне деликатного. Требовалось работать, тщательнейшим образом сохраняя все особенности личности, что всегда дается очень нелегко, ведь наши недостатки это продолжения наших же достоинств. Но до сих пор мне всегда удавалось находить решение.

Попадались, правда, среди богатой публики и другие. Те, которые ждали от нашего ремесла того, что другие ищут в наркотиках, или просто хотели убежать от себя, толком не представляя, куда. Кто-то из них изъяснялся туманными обиняками, другие были проще. Один сразу попросил сделать ему кайф, как от кокаина. Пришлось ему ответить, что кокаин – это средство, которое использует Бог, чтобы сказать, что у тебя слишком много денег. От этой братии я старался держаться подальше, потому что это были полные психи, и от них можно было ожидать чего угодно. Именно из-за таких безбашенных любителей приключений за моим ремеслом кое-где держалась несколько сомнительная репутация. Да еще, пожалуй, из-за памяти о тех временах, когда оно только появлялось, методы были намного грубее и программаторов называли ломщиками.

Герберт Иноэ позвонил мне лично. Позже, проходя через кордоны его секретарш, референтов и охранников, я понял, какая это для меня честь – личный звонок самого Иноэ.

Представившись по телефону, он выдержал паузу, как будто его имя должно было быть мне известно. Поэтому, прежде чем идти на встречу, я навел справки.

"Герберт Иноэ – частный бизнес-консультант. Консалтинг крупных и средних компаний." Это мне поведала телефонная книга. Если бы я тогда сообразил заглянуть в справочник "Кто есть кто", я бы был избавлен от многих сюрпризов. Тогда же я вообразил, что мне все ясно. "Ага, – сказал я себе, – это из тех ребят, которые учат богатых делать деньги, и просят им за это немного заплатить". С другой стороны я понял, что герр Иноэ является, в некотором смысле, моим коллегой. Он, так же, как и я, предлагал свое ремесло любому, кто готов был купить его услуги. Во всяком случае, почти любому.

Сначала мне пришлось постоять перед скромной, но явно бронированной дверью. На меня смотрел такой огромный глазок, словно за ним располагалась не обычная камера, а какой-нибудь телескоп или рентген. Или и то и другое вместе. Впрочем, может быть, именно так оно и было.

За дверью располагалась рамка, через которую волей-неволей проходил каждый входящий. Я оказался в небольшом коридоре. Охранник сидящий за стойкой не поднял головы от скрытых за бортиком приборов, а навстречу мне уже двигался еще один молодой человек неопределенной профессии:

– Герр Петров? Герр Иноэ ждет вас. Мы следим за вашей работой. Очень интересные методы. У вас и у этого молодого человека… Как его зовут? Леонид?

– Лев. Лева Шишкин.

"Господи", – подумал я, – "стоило так бороться за крупных клиентов, чтобы меня проверяли на каждом шагу, просто, чтобы убедиться, что я есть я".

Молодой человек, то ли секретарь, то ли охранник, проводил меня через рабочую комнату, где несколько мужчин и женщин усердно стучали по клавишам и перекладывали бумаги. Мое обалдение постепенно нарастало. Видимо, я попал в фокус того прожектора, который был призван высвечивать величие Герберта Иноэ перед его потенциальными клиентами.

Наконец, меня сдали на руки очаровательной секретарше. "Ширина плеч охранника, умноженная на длину ног секретарши", – вспомнил я формулу, определяющую крутизну фирмы.

Почти сразу меня пригласили в просторный кабинет. По стенам стояли несколько стеклянных стеллажей, на стенах висели фотографии в легких рамках. В центре стоял стол для совещаний в форме буквы "Т", и из-за него мне на встречу поднялся мужчина хрупкого, почти изящного сложения. Над мелким лицом с острыми глазами нависал мощный высокий лоб с глубокими залысинами. Он протянул руку:

– Добрый день, герр инженер.

– Добрый день, герр Иноэ.

– Можете называть меня "Герберт".

– А вы можете называть меня как вам нравится.

– Я буду вас называть Докар. Это ведь ваше настоящее имя?

– Детское имя. Лучше просто "Док".

– Как угодно.

Он вернулся за стол, сцепил пальцы в замок и уставился на меня пронзительным взглядом своих темных глаз.

Я ждал. Он продолжал молчать.

Я огляделся. Оказывается, на стенах и стеллажах разместилась занятная коллекция.

Диковинная морская раковина с голубыми кристаллами на шипах. Голова единорога в виде охотничьего трофея на стене. Рядом в рамке детский рисунок, изображающий роды. Рядом фотография самого Иноэ в обнимку с белокурым красавцем. Я его узнал. Барон Засс, создатель и бессменный капитан Дрейфа. Лет десять назад это лицо было более чем известно. Тогда Дрейф был построен, и только начал свое бесконечное странствие, о нем говорили повсеместно и страсти кипели, как в Зимней войне. Барон тогда много выступал в защиту своего детища, и был знаменитостью первой величины. На фото оба были в белых фехтовальных костюмах, Иноэ держал защитную маску без лица, а барон Засс поднял рапиру в шутливом салюте.

Рядом в одной рамке помещались две голографические фотографии, напоминающие рентгенограммы. На каждой из них был изображен черный силуэт кисти руки. Из отельных точек выходили радужные пучки света. На одной руке это были небольшие искорки, на другой – огромные сполохи, из кончиков пальцев били целые фонтаны огня.

В стеллаже, на стоечке стантса – уменьшенная до размеров яблока человеческая голова, этой магией, кажется, владели африканские шаманы. Но голова-то белого человека. На соседней полке в футляре из белого атласа, в потоке света лежал ржавый железнодорожный костыль. Я хотел было спросить у хозяина, что делает эта ржавая железяка на таком почетном месте, но потом подумал, что вопрос будет бессмысленным, пока я не пойму по какому принципу собрана эта безумная коллекция. А понять это было едва ли возможно, разве что спросить герра Иноэ, который продолжал смотреть на меня по-прежнему пристально, но безо всякого выражения.

Мое внимание привлек следующий экспонат. В распахнутом футляре на алом бархате лежал набор оружия. Боевой нож, большой пистолет, наподобие Маузера и две гранаты, выглядывающие из гнезд в обивке, как глаза огромного насекомого. Все оружие, даже гранаты, было покрыто золотом, сверкало резьбой и драгоценными камнями.

Иноэ все-таки удалось вывести меня из равновесия и спровоцировать бестактный вопрос.

– Это… это, – я как идиот тыкал пальцем в сверкающие игрушки, – это настоящее?

– Разумеется, – ответил он, как будто только и ждал этого вопроса, – Настоящее. Красное золото, белое золото, брильянты, рубины.

– Нет, и имею в виду оружие.

– Все заряжено и готово к бою. Можете взглянуть, – он опустил руки под стол, нажимая невидимую для меня кнопку. Щелкнул миниатюрный замочек, и стеклянная дверца приоткрылась. Я взял пистолет, зачарованный дивной красотой этой несуразной вещи. Удалось даже извлечь обойму. В патронах торчали золотые пули, увенчанные небольшими бриллиантами. Сама обойма и все детали механизма, которые я мог видеть, сверкали позолотой и искусной гравировкой. Я защелкнул обойму на место. Забавная мысль посетила меня. При входе, уверен, меня деликатно просвечивали всеми мыслимыми лучами, а здесь сам хозяин вручил мне боевое оружие. Я посмотрел на Иноэ. Он все так же неотрывно смотрел на меня, держа руки под столом. Интересно, какие у него там еще кнопки?

Я вернул пистолет на место и взял одну из гранат. Золотая рубашка была покрыта тонким рисунком из знаков и символов. Углы каждого сегмента украшали самоцветы, грани подчеркивались полосами белого металла. К чеке был подвешен крупный перстень с рубином, а сама чека являла собой весьма сложный механизм, наподобие ювелирного замочка для браслета или колье. Я положил гранату и прикрыл дверцу.

– Они великолепны, – обратился я к Герберту, – Но какой смысл в ювелирном исполнении для гранат?

– Они ведь созданы для того, чтобы лишать человека жизни. А что может быть драгоценнее, чем человеческая жизнь?

– Вы гуманист?

– А что вас смущает?

– Да нет… Просто принято считать, что человек, достигший определенного уровня, неизбежно становится циником.

– Это верно.

Снова повисла пауза.

Наконец Иноэ указа мне на стул и коротко сказал:

– Садитесь.

Я сел. Еще немного помолчав, он начал:

– Я к Вам обратился по деликатному делу. По делу личному. Я хочу вам предложить поработать с одной леди.

– Да?

– Поскольку дело касается меня лично, я буду полностью контролировать ваши сеансы.

– Каким образом?

– Я буду наблюдать. К тому же будет вестись запись.

– Думаю, это возможно. В чем проблема с леди?

– У нее, как говорят сексологи, чересчур узкий диапазон приемлемости.

Он говорил все также спокойно и без драматических пауз. У него не было проблем с выбором формулировок. То ли его все это не слишком волновало, то ли он вел эту беседу не в первый раз. Я же, напортив, несколько смутился.

– А чем это вызвано? Возможно есть какие-нибудь предположения, идеи, симптомы?

– Мне трудно судить, док. Но мне кажется, дело в том, что она несколько чересчур ценит чистоту и, соответственно, боится грязи. Это вам о чем-нибудь говорит?

– Возможно. Некрофильная ориентация…

– Как скажете. Мне важен результат. Вы уверенны в результате?

– Полную уверенность дает только паранойя.

Выйдя на улицу, я плотнее запахнул плащ. Причудливо движется моя карьера. Вот я уже и общаюсь с сильными мира сего. Ну, пусть не с самыми сильными, но все же. Эти люди могут создавать и рушить судьбы простых смертных так же легко, как мы решаем завести кошку или истребить тараканов. Вот я уже работаю с любовницей одного из них, чтобы она могла наилучшим образом удовлетворить своего господина. "Прогресс это или деградация?" – спросил я себя. И ответил: "Это движение". "А в какую сторону ты движешься?" – спросил я себя снова. "Туда, где больше денег" – ответил я себе и отложил решение нравственно-филосовских проблем на более удобное время. Тем более что другая мысль совершенно поразила меня. Безумная кунсткамера Герберта Иноэ сработала как та древняя провокация, когда молодой Ахилл, переодетый в женское платье, тем не менее, проявил интерес к оружию, а не к украшениям и нарядам. И тем самым себя выдал. Похоже, что подбор диковин был отнюдь не случаен, и герр Иноэ с его помощью узнавал о своих посетителях чуть больше. Я вспоминал экспонаты, и понял, что каждый из них заключал в себе скандал. Голова несуществующего животного, граната украшенная бриллиантами, стантса белого человека. Интуиция говорила, что и в других была какая-то сумасшединка, но чтобы ее понять мне просто не хватало знаний в каких-то неведомых областях.

Я все больше убеждался, что все это был своего рода тест. Но как ни ломал голову, не мог понять, каким образом он работает. Логика тут пасовала, возможно, из-за того, что многих экспонатов я не мог понять.

Оставалось утешаться тем, что, схватившись за гранату, я, подобно Ахиллу, проявил себя настоящим мужчиной.

Общение с Мери-Энн стало совсем невыносимым. Она внезапно увлеклась некоей экзотической религией, не вполне традиционного толка. Говорить она теперь могла лишь на тему своей веры, и с каждой новой встречей в ее лексиконе появлялось все больше непонятных слов, которые приходилось осваивать на ходу. Естественно, ни о каком сексе уже не могло быть и речи.

– Понимаешь, – говорила она, – наши возможности огромны. Безграничны. На определенном уровне и левитация, и телепатия… Наши Мастера осваивают иностранный язык за несколько часов. А Гроссмейстер вообще может говорить на любом языке. И люди его понимают. А между собой они вообще общаются без слов.

– Было время, мы с тобой тоже прекрасно без слов обходились.

Она запнулось, потом сообразила, куда я клоню и отмахнулась:

– Да ну тебя!

– Погоди, – я стал серьезен, – ну погоди, как это может быть? Возможности тела ведь ограничены, чисто физически.

– На самом деле все очень просто. Возможности физического тела действительно ограничены. Но тонкие тела можно развивать бесконечно.

И она опять заговорила о чудесах, которые творили лидеры их ордена и о фотографии, на которой изображен гроссмейстер, висящий в полуметре над брусчаткой во дворе своего замка.

Я не мог успокоиться:

– А как же эволюция? Раз эти возможности есть у всех… Они у всех?

– Ну да, у всех, – в Мери-Энн боролся восторг перед новым учением и боязнь подвоха с моей стороны.

– А если у всех, то у кого-то слабее, у кого-то сильнее. Должны быть люди, у которых разные сверхвозможности развиты настолько сильно, что они бы добивались невероятных успехов. А этого нет. Есть одни шарлатаны, которые снимают порчу с глаза и выводят из запоя по фотографии. Они даже нам не могут серьезную конкуренцию составить. Если бы такие гении были, они бы казино с ипподромами раздевали, на бирже творили бы черт-те что… В правительстве бы сидели.

– Так они и сидят. Что ты знаешь о правительстве? Они просто осторожные. Есть люди, которые умело используют свои способности, маскируя их под что-то другое. Ты когда-нибудь читал биографии тузов? Из них никогда не ясно, как именно человек добился успеха. Или, наоборот, распускаются слухи, о каких-то связях, постельных делах…

– Ну ладно, – я попробовал зайти с другого конца, хотя уже чувствовал, что обречен, – а почему их тогда так мало?

– Понимаешь, – серьезно начала объяснять она, – на самом деле, мы потомки древней могущественной расы. Эта раса была наделена всеми сверхвозможностями естественно, по рождению. Но потом они выродились и были прокляты. Их потомки владели теми же способностями, но не могли их контролировать, потому что им не хватало дисциплины и нравственности. Они из-за лени утратили учение, которое дисциплинировало душу. Сверхспособности стали использовать для удовлетворения низменных страстей и войн друг с другом. Само существование планеты оказалось под угрозой. И тогда последние из древней расы заблокировали возможности у своих потомков. Вот с этими блокировками мы теперь и живем! – радостно закончила она.

Я расстался с Мери-Энн и спустился в подземку. Толпа встретила меня привычной смесью пота, перегара, косых взглядов и плохо прожеванных слов. "Это ж надо, – подумал я, так же искоса поглядывая на окружающих, – потомки великой расы, вира-майна…"

Барышню, с которой мне предстояло работать по поручению Иноэ, звали Агнесс. Она была миниатюрной и казалась совсем юной.

Задача с самого начала стояла непростая, но по мере того, как я пытался ее решить, она раскрывала все новые каверзы. Мне пришлось взять тайм-аут. Всю ночь я разбирался с видеозаписями, читал хронику сеанса, готовил шаблоны к следующему. Надо сказать, некоторые этапы нашей работы действуют на работающего очень сильно и вполне определенным образом. Особенно когда работает мужчина, а объект работы – женщина. Даже если она и выглядит как ребенок. К утру я чувствовал себя законченным педофилом. Я заварил кофе и позвонил Жанне. Жанна мне никогда особо не нравилась, духовной близости у нас с ней тем паче не было, но зато наши отношения были предельно просты. Мне достаточно было позвонить, чтобы она приехала.

К следующему сеансу я уже знал два пути, которыми Агнесс можно было привести к нужному состоянию, и еще пара-тройка тропинок была у меня в запасе, их можно было прощупать, как аварийный вариант. Однако по прошествии пяти часов я бросил лютню, сказал Агнесс, что ей можно отдохнуть, и отправился просить аудиенции у герра Иноэ.

Он опять принял меня в своем кабинете-кунсткамере, но на этот раз не вставал мне навстречу, а продолжал сидеть, глядя на меня своими неподвижными глазами. Я был здорово взвинчен. Пять часов двигаться, раз за разом натыкаясь на тупики, зачастую встречая их там, где их вообще не могло быть! Это достанет кого угодно. Все равно, что пять часов подряд пытаться вдеть нитку в иголку – и безрезультатно. Я пересек кабинет и без приглашения уселся на один из стульев, поближе к хозяину.

– Герберт, это невозможно, – выпалил я и задумался – а это ли я хотел сказать?

Герр Иноэ молчал, ожидая разъяснений.

– Герберт, я не могу сделать это, не повредив ее личности. Ее болезненное отношение к грязи – это не что-то внешнее и случайное. Она с этим выросла, и она из этого состоит. Понимаете, она сформирована вокруг этого, это один из фундаментных камней, на которых построена ее личность. Если его выдернуть – все здание рухнет.

– Но у вас ведь были какие-то идеи. Вы говорили о некрофильной ориентации. Следовательно, вы знали, как можно произвести подобную коррекцию без фатальных последствий.

– Да, у меня были наброски. Но с Агнесс все это не срабатывает. Во-первых, у нее очень странная психика. Нет, все в пределах нормы, и на первый взгляд все как обычно… Но… – я не знал, как выразиться, поскольку ступил на скользкую почву ощущений и впечатлений, – Видите ли, Герберт, у меня иногда возникало чувство абсурда и какой-то чужеродности, что ли… Как будто среди ее предков были инопланетяне. Нет, я, конечно, могу подойти обычным программаторским путем: навтыкать заглушек и блоков, пробросить парочку соплей прямо поверх… Результат будет. Но это путь к ресету, рано или поздно. А вы ведь просили обойтись минимальными воздействиями. Я хотел действовать на совершенно другом уровне.

– Каким образом вы собирались произвести коррекцию?

– В основе проблемной реакции лежит некая структура, во всяком случае, как модель такое объяснение нам вполне подходит. Она всегда бывает обвешана огромным количеством вторичных конструкций, и из-за этого просто так ее удалить нельзя. Все рухнет. У нас даже анекдот есть по этому поводу…

– Продолжайте!

– Да, извините. Значит, нужна замена. Надо исследовать проблемную структуру и построить для нее замену. Обычно лучшая замена – структура прямо противоположная по функции. Если бы это удалось, Агнесс от грязи получала бы удовольствие. Ну, понятное дело, с некоторыми оговорками. Но я не могу туда даже подобраться! Все настолько загромождено! И как-то… Как нарочно!

– Достаточно. Я вас понял. Вы стремитесь к стандартному решению, хотя уже видите, что ситуация нестандартна. Завтра предпримите еще одну попытку. Действуйте, исходя из своего знания о том, что решение существует. Все.

Отчеканив этот невразумительный вердикт, Иноэ сделал нетерпеливый жест рукой, отмахиваясь от меня, как от мухи.

Только на улице я сообразил что говоря со мной он свободно использовал нашу, программаторскую терминологию. Да и я забылся и начал с ним говорить как с коллегой. То ли его ремесло бизнес-консультанта обязывает разбираться во всех профессиях и говорить на всех жаргонах, то ли герр Иноэ и сам когда-то баловался мелким ремонтом психических конструкций.

"Значит, он говорит, что решение существует" – размышлял я, мучаясь от бессонницы, – "Откуда это, интересно, ему известно? Он что каждый месяц заказывает коррекцию любовницам с инопланетной кровью? Или сам делает ее регулярно, а сейчас просто слишком занят? Скажем, консультирует дьявола, как увеличить эффективность вселенского зла и сэкономить на топливе для адских котлов. Ладно. Если решение есть, то где оно? Уж точно не там, где я его искал все это время. Потому что там, где оно должно быть, его точно нет…"

Примерно с такими мыслями я, наконец, заснул.

На этот раз я провозился еще дольше. Начал с того, что удалось еще вчера – подобрался к проблемной структуре, сумел к ней обратиться и подключиться к одному из входных каналов. У нас есть несколько способов ограничить структуру и спросить у нее, "Кто ты?". Беда была в том, что на этот раз я получал такое многообразие ответов, что составить мало-мальски разумное представление не представлялось возможным. Доступ к структуре тоже был очень непростым. Со всех мыслимых сторон ее окружали ажурные конструкции, которые казались жизненно важными и, в то же время, крайне уязвимыми. Приходилось работать, как тому бывшему гинекологу из анекдота, который ухитрился оклеить квартиру обоями через замочную скважину.

В таких условиях обычный путь – изучить структуру, удалить ее и вставить вместо нее замену – оказался совершенно нереальным.

Тогда я начал искать выходы из проблемной структуры на поверхность, туда, где с ними можно будет легко работать. Я не знал, зачем я это делаю. Ведь грубые методы, когда тупо перехватываешь выходной сигнал, изменяешь на то, что нам надо, и передаешь дальше, был мне недоступен. Такие пути слишком разрушительны. Тем не менее я нашел четырнадцать выходов, из которых тринадцать оказались ложными.

"Действуйте, зная, что решение есть…" Или как там он сказал? У меня в руках был с трудом найденный выход из системы. Был вход, который я нащупал через путаницу изящных конструкций, казалось, специально раскоряченных так, чтобы создать мне максимум неудобств. Я вдруг понял, что надо делать дальше. Этого не делал никто и никогда, и как будет работать эта штуковина я сам толком не понимал. Но был уверен, что действовать надо именно так. Я соорудил на выходе хитрый модуль, который фиксировал нежелательный выходной импульс. И если такое случалось, он посылал случайный импульс на вход структуры. Да здравствует Эшби!

За окном было темно. Пальцы плохо меня слушались, голова гудела, но во всем теле была удивительная легкость. Агнесс неподвижно лежала, свернувшись калачиком в кресле. Похоже, она была в обмороке. Не удивительно. Она выглядела на удивление трогательно в своей беззащитности, но меня ее вид почему-то больше не возбуждал. Я деревянными движениями уложил лютню в футляр, покинул комнату и неверной походкой дошел до стола ночного референта.

– Я закончил, – только и смог я сказать, и направился к выходу.

Дома, раздевшись, я забрался в ванну и опустил голову под струю горячей воды. Перед моими глазами вдруг расцвел удивительный алый цветок. Это было настолько странное и завораживающее зрелище, что лишь когда третья капля крови упала в воду из моего носа, я сообразил, что происходит и догадался запрокинуть голову.

Я был опустошен и совершенно счастлив, как будто сдал самый важный в своей жизни экзамен. Тогда я еще не знал, что это экзамен на допуск в ад.

– Занятно, – сказал Герберт Иноэ, глядя, в порядке исключения, не в глаза, а куда-то поверх моей головы, – Занятно. Вы выдержали испытание. Вы его выдержали уже тогда, когда пришли и заявили, что задача не решается. Она, действительно, не решалась, я об этом позаботился. Я убедился, что вы подошли к проблеме грамотно, что вы в состоянии признать поражение, и что вы не собираетесь подделывать результат. Собственно, надо было уже тогда принять решение и успокоиться. Но во мне проснулся бизнес-консультант. К тому же, время у меня еще есть. И вот результат – вы совершили невозможное.

– Погодите… Позвольте. Вы же говорили, что задача имеет решение. И что это вам известно, разве не так?

– Совсем не так. Я всего лишь посоветовал действовать исходя из вашего знания, что решение существует. А где вы это знание взяли – ваша забота. Как вы разобрались с проблемной структурой?

– Сделал из нее гомеостат Эшби. Теперь, когда структура делает не то, что нам надо, она получает на вход случайное возмущение.

– Замечательно. Это новый метод, так ведь?

– Да, насколько мне известно.

– Жаль, толку от него немного. Обычные методы намного удобнее. И экономически это тоже не оправдано. Если я вам выставлю счет за консультацию, вам придется заплатить в несколько раз больше вашего гонорара.

Я совершенно обалдел от такого заявления.

– Но ведь вы получили то, что хотели.

– Да. Теперь я знаю, чего вы стоите. И я предлагаю вам постоянный контракт. Мне нужен персональный программатор.

– Вам!?

– Да. Помимо прочего, вам придется много ездить, – он опять затараторил, как пулемет, – Я принимаю во внимание, что у вас есть сложившаяся клиентура, и, согласившись работать на меня, вы ее потеряете. Жалование по контракту это учитывает. Кроме того, в поездках вам будет оплачено полное содержание. На размышление вам сутки. А переезжаем мы через неделю.

– Куда переезжаем? – спросил я скорее автоматически, чем из реального интереса.

– На Дрейф.

Дрейф. Шагающий город. Нулевое чудо света. Гигантская титановая землемерка. Дрейф – это почти полукилометровый мост на двух четырехногих опорах. Он находится в безостановочном движении. Стоя на одной из опор, Дрейф разворачивается, занося вторую на полкилометра вперед. Говорят, что конец моста при этом может достигать скорости восемьдесят километров в час. Четыре опоры со свистом рассекают воздух. Затем пролет опускается и тридцатиэтажный улей, гнездо роскоши и экзотики, начинает двигаться вдоль моста, под действием десятков могучих лебедок. Говорят, что внутри движение почти не ощущается. Достигнув второй опоры, улей останавливается, первая опора вздымается в воздух и начинает свой разворот. Все повторятся сначала. И так без перерыва, вот уже больше десяти лет. За это время дрейф обошел полмира. Наверное, он мог бы совершить и кругосветное путешествие, и, может быть, не одно, но его движению чужда целенаправленность. Дрейф бредет по миру, как меланхолик по осеннему парку. Дважды он проходил по нашему Городу. Высота ног позволяет ему двигаться над домами старой постройки. Штурманы с геологами рассчитывают его маршруты; свора адвокатов мечется вокруг него, арендуя участки под опоры, улаживая формальности и конфликты, оформляя визы тысячам его пассажиров, когда шагающий город пересекает границы; толпы подкупленных журналистов усмиряют гнев и зависть масс, когда сверкающий металлом и покрытый висячими садами колосс на несколько минут заслоняет им солнце; армия рабочих расчищает и готовит площадки под опоры, а затем восстанавливает причиненный ущерб. Но направление движения определяет воля одного человека. Говорят, что выбирает маршрут создатель, владелец и бессменный капитан Дрейфа, барон Засс.

И еще говорят, что, несмотря на все чудеса техники, использованные в амортизаторах, когда опора опускается на землю, земля все-таки вздрагивает.

Внутри же, говорят, вибрация почти незаметна. Внутри царит покой и роскошь. Барон постарался создать рай на своих небесах. Похоже он, как и бедняжка Агнесс до недавнего времени, был одержим манией чистоты. А может быть, он просто хотел оградить свой заоблачный мир от обычных для земли несчастий. Впрочем, разница не велика. Не зря же есть выражение: "Очистить от преступности", например. На Дрейфе не только не было обычной грязи. Это была зона, свободная от заразных болезней, и каждый, входящий туда, должен был сдать анализы, чтобы подтвердить свою безопасность для окружающих.

Это была и зона, свободная от тайных пороков, потому что на Дрейфе не было тайн. Во всяком случае, от тамошней службы безопасности. Все помещения улья постоянно находились под прицелом камер и микрофонов, причем картинки с них не просто записывались, но и, действительно, постоянно просматривались специально подготовленными агентами. И даже если бы наблюдатели что-то и просмотрели, скрыть преступление не удалось бы, поскольку кроме видео, перемещение каждого человека отслеживалось специальными датчиками.

На провоз на Дрейф оружия тоже существовали серьезные ограничения.

Разумеется, к самому барону Зассу все это никак не относилось. Он мог бы болеть сифилисом и проказой, ходить с шестиствольным пулеметом и ежедневно насиловать и убивать маленьких мальчиков – об этом все равно никто бы не узнал.

Впрочем, и остальных обитателей Дрейфа ограничивал не столько закон, сколько боязнь общественного мнения, поскольку законы там действовали своеобразные и весьма мягкие. Как это удалось барону, я так и не понял, хотя один знакомый юрист битый час объяснял мне эту замысловатую комбинацию. Я запомнил только слова "экстерриториальность" и "оффшорная зона", а понял лишь, что это законодательство предельно приближено к идеальной формуле из двух пунктов: "а) Никто не может причинять вреда другому. б) В остальном каждый волен делать что хочет".

Карманников и кидал на Дрейфе не было в принципе. Несколько раз, обнаружив среди входящих пассажиров представителей этих почтенных профессий, секюрити немедленно сдавали их на руки полиции, а затем в рекордные сроки, не считаясь с затратами и не разбираясь в средствах, раскопали и доказали их старые дела. Слухи об этом немедленно разошлись среди воров и жуликов, и с тех пор воровать на Дрейф мог сунуться только полный идиот. А среди миллионеров идиотов мало.

Да, самым жестким ситом на входе в бродячий город была именно цена. Цена была такова, что простые, да и не очень простые смертные, могли узнавать о том, что творится в улье, только по слухам и скупым пресс-релизам барона.

При этом само существование Дрейфа было абсолютно бессмысленно. Его вечное движение никаких реальных преимуществ не давало, кроме, разве что, налоговых льгот, благодаря этой самой "экстерриториальности". Все остальное, что могло туда привлечь – безопасность, чистая вода и воздух, еда, свободная от пестицидов и консервантов, вышколенный штат обслуги и разнообразных специалистов, от проститутки до библиотекаря, чьи услуги входили в цену билета, многие другие мелкие и крупные удобства – все это вполне можно было бы устроить и на земле. Но на земле не было такого места, где бы все это было одновременно.

А теперь расслабьтесь, и попробуйте с первого раза угадать: принял ли я предложение Герберта Иноэ?

Чирок принял из моих рук бутылку и озадачено уставился на меня. Что-то в моем поведении поведало ему о переполнявших меня новостях. Он еще помялся и спросил:

– Как дела?

– Ща, – ответил я, еще больше накалив обстановку.

И лишь на кухне, закурив и дождавшись, когда он опрокинет свою первую дозу, я выдал нашу коронную присказку:

– Нам заказывают фрески!

– И платят десять тысяч? – подхватил он.

– Точно. Жирный клиент предлагает постоянный контракт и предлагает сопровождать его… – я выдержал паузу, – На Дрейфе. Твое присутствие оговорено особо.

– Вира-майна! Но?

– Верно, есть и "но". Не нравится мне все это. Что-то там не чисто, – и я кратко изложил Чирку всю сумасшедшую историю.

– А денег много?

– Денег завались.

– Погоди. Так ему эта девка-то что, не нужна была?

– Хрен знает. Похоже, нет. Я тебе больше скажу. Я не удивлюсь, если ее специально подготовили, чтобы провести коррекцию было невозможно. И совсем не удивлюсь, если окажется, что он сам это сделал. Очень похоже на то.

– Ну и что. Даже если он сам программатор? Он же сам с собой работать не может. Ты же сам говорил, что программатор, как гинеколог, сам себе…

– Да дело не в этом. Что-то во всем этом есть дикое. Ну, хотя бы, что тебя приглашают.

– А это не ты попросил?

– Я бы может и попросил бы, – я усмехнулся, – если бы успел. Он сам заговорил о тебе Да в общем ничего, и логика есть – мы с тобой команда… Но не так трудно выяснить, что ты у нас, – я сделал общепринятый жест, щелкнув себя по горлу, – с причудами. За эти бабки можно было нанять дипломированного настройщика. Извини. По мне, так лучше тебя не бывает. И вообще все как-то странно и непонятно.

– Может он просто человек такой? Странный?

– Может быть. Но это, брат, лишь объяснение одной неизвестной через другую…

У меня была неделя, чтобы уладить все дела. Первым делом я отправился в офис Лум-Лума и сообщил о своем предстоящем отъезде. При текущих обследованиях меня вполне мог заменить Лева Шишкин, а для более серьезных случаев я порекомендовал им нескольких своих коллег, с которыми у меня были вполне приличные отношения. Больно было бросать созданную трудом и случаем систему, поддерживающую мое благополучие. Больно было понимать, что без меня она очень быстро развалится. Доктору Ватсону в таких случаях было легче.

Там же я зашел к Джельсамино. Он сидел за рабочим столом со своей обычной свирепой миной, глядел в монитор и резко двигал манипулятором. Можно было подумать, что он сортирует по папкам смертные приговоры. Однако, зная его, я предположил, что, скорее всего, он всего лишь раскладывает пасьянс "Косынка", а злую рожу корчит просто так, для тренировки. Я почти угадал. Ошибка заключалась лишь в том, что пасьянс он предпочитал называть по старинке "Гильотина". Увидев меня, он расплылся в улыбке, мгновенно утратив всю свою свирепость. Мы сердечно поздоровались, и я рассказал ему о своем новом контракте.

– Загадка, да? – он задумался, у губ его привычно залегли жесткие складки, а глаза стали узкими, как бойницы, – И чего ты от меня хочешь?

– У меня есть почти неделя. Не мог бы ты раскопать по своим каналам все, что есть на Иноэ? Нафига ему программатор, что он собирается делать на Дрейфе. В общем, все, что нароешь.

– Это стоит денег.

– Разумеется. Сколько?

– Для тебя… – Джельсамино подумал и назвал цифру.

– Да… – вздохнул я, – Когда я сюда входил, я считал себя обеспеченным человеком.

– Ты же знаешь, – он даже немного смутился, – безопасность стоит дорого…

– …Но она того стоит, – закончил я, – Все нормально. Действуй. Очень на тебя рассчитываю. Знаешь, у меня такое чувство, что на этот раз я влип по настоящему.

– Так пошли его подальше. Столько денег сэкономишь.

– Ага! Как тот безногий на ботинках. Ты бы послал?

– Не знаю, честно говоря. Может, и послал бы. Но потом себе не простил бы. Да, док. Это как раз тот случай, кода любое твое решение будет ошибкой.

Вечером я, наконец, занялся тем, чем давно следовало заняться. Я решил выяснить, что говорят про консультанта Герберта Иноэ открытые источники. Мой поиск невероятно осложнили два тезки и однофамильца. Герберт Иноэ – химик, открывший радиолюминисценцию каких-то трам-бам-тараналов, и за это удостоившийся множества званий, и, главное, массы упоминаний в научной и околонаучной прессе. Ну, это еще так себе. Истинным кошмаром стал чипендейл танцор Герберт Иноэ. Лет пятнадцать назад он заполнил всю печать, благодаря скандальным интригам с несколькими известными дамами и, даже, одним джентльменом. Про него писали в основном органы "меньшинств", но публикаций было огромное количество. Был, правда, еще этнический музыкант Герберт Иноэ, но про этого была лишь одна страничка. В результате мне пришлось ограничить охват категориями "бизнес" и "консультирование", так что самое интересное я, скорее всего, пропустил. Но на более широкий поиск у меня не хватало ни времени ни мастерства.

Все материалы оказались довольно старыми. Такое впечатление, что лет десять назад консультант Иноэ перестал нуждаться в рекламе и ушел в тень. Большинство статей были явно заказными, и все в целом было выполнено с большим мастерством. У постоянного чтителя того времени неизбежно осталось бы впечатление, что Герберт Иноэ это тот самый человек, которого надо звать, когда серьезное дело зашло в тупик.

Из деталей удалось выяснить следующее.

Родился Герберт Иноэ в семье мелкого маклера. С детства его отличала исключительная интуиция. Он давал советы отцу касательно биржевой игры, давал советы учителям и товарищам в школе. Естественно, юного гения никто не принимал всерьез, а свойственная иногда детям настойчивость в своей правоте даже принесла ему немало неприятностей. Родные, однако, заметили, что многие его заявления бывают на удивление точны. Иноэ-старший предположил, что талантливому ребенку просто не хватает знаний, поскольку мать всякой интуиции – информация. С этого момента семья не жалела средств на образование сына. Юный Герб и сам учился охотно и жадно впитывал сведения из любых областей. Он настолько приохотился к поглощению разного рода знаний, что, успешно окончив престижный колледж, поступил на службу в Городской Исторический Архив, чтобы иметь возможность продолжить самообразование в этом бескрайнем море знаний.

Позволю себе отвлечься от изложения сей пасторальной истории, в которой я, по возможности, сохраняю язык оригинала. Вы обратили внимание на замечательную формулировку: "успешно закончил колледж"? Как можно закончить колледж "не успешно"? А если усердие молодого гения имело какие-то конкретные появления, вроде медалей, призов или отличных оценок, то почему восторженные биографы об этом умалчивают? И все в таком духе.

Сочтя набранный багаж знаний достаточным, Герберт Иноэ открывает свою контору, вроде бы на оставленное отцом наследство, и начинает заниматься бизнес-консультированием. Начинается триумфальное шествие скромного гения, который давно бы уже превратил наш мир в земной рай, если бы добросовестность не заставляла его подолгу работать с каждым клиентом. Писали, что запись к нему растянута чуть ли не на годы, что обращаются к нему ведущие предприниматели и первые люди государства, но большинство предпочитают оставаться анонимами.

Секрет чудесного успеха был, таким образом, очевиден – талант, плюс упорный труд. Старайтесь, и вам воздастся. Стучитесь – и вас откопают.

В очень научной статье модного в то время социолога автор изо всех сил пытался ответить на естественный для обывателя вопрос: "Если герр Иноэ такой умный, то почему он не зарабатывает для себя, а только учит делать деньги других?"

Оказывается (по мнению автора) специфика таланта Иноэ такова, что он воплощает в себе, как бы, часть личности, ее творческое, детское и стихийное начало. Ему не хватает жесткости, необходимой бизнесмену, ему претит рутина ежедневной волчьей грызни и мышиной возни. Он спешит поделиться своей творческой энергией со всем миром, начиная, естественно, с наиболее обеспеченных его представителей.

Я встретился с Мери-Энн чтобы отдать ей на хранение часть сбережений. О своих новостях я рассказывал не без гордости. Побывать на Дрейфе, даже в качестве уборщика, это немалое достижение.

Ее же переполняли новые аргументы в пользу своего учения.

– Вот ты говоришь, – начала она, – а есть люди, которые знают, как построить свою жизнь, чтобы разбудить некоторые из сверхвозможностей древней расы. Ты когда-нибудь слышал о Клубе Тузов?

– О, Господи, – вздохнул я, – Ну, конечно, без Клуба Тузов тут никак не обойдется.

– Зря смеешься. Они сами нарочно распускают про себя нелепые слухи, чтобы их не принимали всерьез. Знаешь, как говорят, дьявол из шкуры лезет, чтобы распространить атеизм. А это, между прочим, вполне реальная организация. Они поделили между собой весь мир и фактически им правят. И чем меньше в них верят, тем легче им удержать власть.

– Ага. Они общаются телепатически, летают друг к другу в гости с помощью левитации, и шлют подарки к Рождеству с помощью телекинеза. А почему они не легализуются тогда? Установили бы мировое правительство, прекратили бы войны, все бы им только спасибо сказали, – я понимал, что спор в таком стиле совершенно беспредметен и бесперспективен, но мне просто нравилось болтать с Мери-Энн.

– На самом деле, все очень просто. Они не хотят отдавать власть, но им не нужна ответственность.

– Знаешь, когда ты говоришь "на самом деле все очень просто", мне в этой фразе не нравится три момента. Мне не нравится, что ты говоришь "на самом деле", как будто есть в небесной прокуротури это "самое дело", где все расписано по статьям; не нравится, что ты говоришь "все", претендуя при этом на всеобщее знание, и не нравится, что ты говоришь "очень просто", потому что в жизни так мало простых вещей…

– А не ты ли цитировал мне этого, со смешной фамилией? "Спасибо, что Ты сделал все важное простым, а все сложное – неважным".

– Уела, уела. Молодчина! И когда ты такой умной стала?

Она посмотрела на меня, как на упрямого ребенка:

– Когда стала практиковать Учение, конечно!

Джельсамино позвонил на другой день и обрадовал меня сообщением, что цена моего расследования может вырасти в несколько раз. "Ты не пожалеешь", – сказал он, – "Там проявились такие интересные нюансы, что я бы тебе не советовал экономить. Тем более что времени не так много. Но, впрочем, как знаешь". Я недолго раздумывал и дал "добро" на дополнительные траты. Безопасность стоит дорого, но она того стоит.

Мне так и не удалось дозвониться до Левы Шишкина. Это было странно, потому что раньше, когда у меня возникала в нем нужда, я обычно связывался с ним без труда. Впрочем, несмотря на юный вид, он был вполне самостоятельным человеком, жил один, и вполне мог куда-нибудь внезапно уехать, или закрутить роман, или просто сменить контактный номер.

Я добился от Иноэ приличного аванса. Впрочем, "добился" – не то слово. Даже намека не понадобилось. Когда я позвонил ему в контору, референт сразу сказал, что герр Иноэ уполномочил его выдать мне аванс в таком-то размере. Это было весьма кстати, потому что помимо затрат на сбор инфы, надо было приодеться, в особенности Чирку, и вообще произвести дорожные закупки.

– Итак, бизнес-консультант Герберт Иноэ, – Джельсамино театральным жестом указал на огромный монитор на своем столе, – Ты не спешишь?

– Нет, до пятницы совершенно свободен.

– Тогда по порядку. Родился шестьдесят семь лет тому назад в семье удачливого биржевого спекулянта. Мать – бывшая танцовщица.

– Погоди. Когда, ты говоришь, он родился!? – я вдруг сообразил, что во всех биографиях Иноэ, которые я читал, не было ни одной даты.

– Да, герр Иноэ очень неплохо сохранился. Вот, – он развернул файл, – те фрагменты медицинской карты, которые удалось раздобыть. Восемь трансплантаций, три пластические операции, и косвенные признаки приблизительно десятка корригирующих имплантантов. Он еще нас с тобой переживет. Во всяком случае, имеет шансы. Движемся дальше. В детстве – обычный балбес, в юности увлекается культами, связанными с измененным состоянием сознания. Тогда это было довольно модно. Пейот, травка… Видимо, балуется. Дважды мелькает в уголовных делах, и оба раза в качестве свидетеля. Иноэ старший к тому времени уже достаточно богат и влиятелен, чтобы вытащить ребенка, попавшего под облаву. Вот, очень интересный штришок: один из его однокашников, сейчас совершенно сошедший с круга, говорит что Герб дважды лечился в психушке. В частной и неофициально. Можно и не верить спившемуся старику, но в общую картину это прекрасно укладывается. Возможно, сын стал уж слишком неуправляем, и его задвинули в место поспокойнее – Городской Исторический Архив, помощник библиотекаря. Поначалу это, видимо, не очень-то помогло – второй раз он лечился уже будучи архивистом. Но через два года такой работы жизнь Герба заметно меняется. Во-первых он начинает пользоваться услугами программаторов. Они тогда только появились, и смотрели на них косо, почти как на наркотики. А может и более косо.

– Да я слыхал, в те времена были такие методы, что в том подпольном абортарии.

– Именно. Более того, он сам начинает изучать ваше ремесло, и даже какое-то время практикует в качестве, как тогда говорили, "ломщика".

– Интересно, как на это смотрели родители.

– Ах, да. Родители к этому времени год, как умерли. Погибли. Разбились не геликоптере по дороге на курорт. И наш молодой гений рассказывает, что отговаривал их лететь в этот день, но его не послушали. Это начало его мифа. Далее. Два года более-менее успешного программаторства, несколько крайне удачных биржевых спекуляций, несколько курсов гипнообучения, обрати внимание, набор дисциплин очень причудливый. И вдруг – новая резкая смена профессии. Так герр Иноэ стал бизнес-консультантом. Но это еще не все. Самое интересное в том, что его дальнейший путь по-прежнему связан с программаторами. Время от времени он берет одного или сразу двух-трех в штат. И – следите внимательно за рукой – никогда их не увольняет!

– Как это? – не понял я.

– А очень просто. Они сами куда-то деваются. Как-то рассасываются и пропадают без вести, обычно всей командой. Нам не удалось побеседовать ни с одним БЫВШИМ программатором герра Иноэ. Мало того, мы не смогли проследить, куда они все пропали. За одним, можно сказать, случайным исключением. Одного опознали. По зубам.

– Вира-майна! – я зажег сигарету внезапно онемевшими пальцами, – А его учитель? Его же учил кто-то?

– В корень смотришь. Пропал без вести. Ушел из дома и не вернулся. Тут правда всякое может быть, много времени прошло. Так что подумай еще, и покрепче. Еще одна интересная деталь. Иноэ несколько раз переживал ресет. Такую фишку не спрячешь. И, по крайней мере дважды, по времени это совпадало с исчезновением штатных программаторов. Что скажешь?

– Скажу, что вы не зря хлеб едите. Да и масло тоже. Еще что-нибудь?

– Да есть мелочи. Ну вот, например… Наш аналитик отметил, что пассажиры Дрейфа составляют группу риска по самоубийствам и психическим расстройствам. Где-то два месяца после посещения. Но это статистика, а на элите статистика ведь не работает. Что еще… Ты потом просмотри все это внимательно, но пока обращу твое внимание на то, что Иноэ был близко знаком с бароном Зассом, и что оба они состоят в клубе Тузов.

– Погоди. Клуб Тузов? Так он что, все-таки существует?

– Я не говорил, что он существует. Я сказал, что они оба в нем состоят. Клуб Тузов, он же клуб Козырей, он же клуб Колода. Это такая хитрая штука, что про него невозможно сказать, существует он или нет. Зато, почти всегда, можно точно сказать, входит в него человек или не входит. Вот ты, например, не входишь. И я не вхожу.

– Это я и так знаю. Во всяком случае, про себя.

– Ну, не скажи. Это все не так просто. В клуб входят люди, чья власть и могущество неочевидны и скрыты даже от пристального взгляда. Вот самому Иноэ с его знаменитой интуицией, наверное, сразу видно, козырь человек или не козырь. Но дело не в этом. Интересно то, что члены клуба Тузов очень редко общаются между собой лично. Они даже по телефону говорить не любят, все решают по почте. Знаешь, сколько тузов живет на Дрейфе?

– Ну, изрядно, наверное.

– Один. Сам барон Засс. Они, как будто, даже боятся находиться в одном здании. Не спрашивай, почему – не знаю. А тут вдруг такая дружба, чуть ли не любовь. Феномен. Может, есть тому какие причины, может случай, не знаю.

– Когда они сошлись?

– Когда Засс строил Дрейф. Его инженеры часто обращались к Иноэ, барон оплатил им что-то вроде абонемента. Было много уникальных задач, сооружение-то ни на что не похоже. Вот тогда они видимо и познакомились. Иноэ был одним из первых пассажиров. А потом Иноэ покинул Дрейф, а барон заперся в своем пентхаусе, в так называемой "Фарфоровой Башне" и его больше никто не видел.

– Да, блин, – сказал я, забирая диск, – Стоит почитать это подотошнее. Один важный вывод я уже сделал.

– Что контракт с Иноэ не так уж и привлекателен?

– Этого я еще не решил. Но я понял, что, хотя контракт формально и считается постоянным, вернее будет рассматривать его как временный.

– Я догадался, – заявил Чирок вечером, – Он извращенец. У него на Дрейфе гарем из каких-нибудь малолеток, или уродов. Ты их всех закодируешь, чтобы трахались как надо, а потом тебя грохнут, чтобы ты никому не рассказал. А меня за компанию, чтобы не заявил о твоем исчезновении.

– Ага, – ответил я, – а под ресет он попадает из-за слишком частых оргазмов. Ничего не выходит. Дрейф весь просматривается.

– Вот, блин!

Микки, один из референтов Иноэ поздно вечером заехал за нами с Чирком, чтобы отвезти к посадочной площадке.

– Микки, – спросил я, заметив, что машина движется не туда, куда я ожидал, – почему мы едем к центру? Разве ближайшая площадка не на западе?

– Мы едем к центральной площадке. Большая часть сотрудников Герберта полетит одним вагоном.

Видимо, в этой конторе было принято называть босса по имени.

Машина остановилась у подъезда центрального терминала. Я здесь раньше ни разу не был. Носильщики подхватили багаж, и скоростной лифт небоскреба поднял нас на площадку. Ветер нещадно сек лицо, мокрый бетон блестел в свете ослепительных ламп. Наши вещи сложили на багажную тележку, лишь лютню я оставил при себе. Люди, около десятка, уже стояли в ожидании. В резком свете лица было трудно разглядеть, однако, когда одна невысокая фигура взмахнула рукой, бросая сигарету, жест мне показался знакомым. Я сделал пару шагов навстречу.

– Лева?

– Док! Вы тоже здесь!

– Как видишь. Выходит, опять поработаем на пару.

– Да, наверное. Вы не поверите. У меня такого клиента еще не было. Меня пригласил Марк Кельнер, секретарь герра Иноэ, ну, правда, тогда я еще не знал, что он секретарь. Пригласил, поговорили, заплатил, дал задание. Я там сидел безвылазно неделю, даже спал там. И все время делал одно и то же. А потом, вдруг, постоянный контракт. Конечно, я согласился. Но, главное, работа совершенно тупая! Ну, то, что я делал. То есть я даже не могу понять, кому и зачем это может понадобиться.

– Это может понадобиться, чтобы выяснить, способен ли ты выполнять тупую и бессмысленную работу добросовестно в течении недели.

Леве, похоже, эта мысль еще не приходила в голову, ему просто не дали на это времени. Он даже рот открыл:

– Вы думаете?

– Иногда. Либо тебя просто хотели удержать неделю в одном месте, как в "Клубе рыжих". Но это, согласись, вряд ли.

Часть городских огней на горизонте сложились в стремительно растущее созвездие, и скоро вагон обрушил на нас сияние фар и грохот винтов. Пригласили на посадку.

К Дрейфу мы подлетели уже на рассвете. Он двигался над лесом. Зрелище было внушительное. Улей стоял над неподвижной опорой, а гигантская ажурная штанга мутно блестящая в лучах восходящего солнца разворачивалась с такой скоростью, что это было заметно даже высоко с воздуха. Вокруг металлического чудовища вилось около десятка разноцветных авиеток с крыльями из радужной пленки. Вагон подлетел ближе и завис примерно в километре от дрейфа. Местность внизу была похожа на штабной макет, выполненный с невероятным тщанием. В стороне блестела река, как разлитая ртуть. Замшелая деревенька, проселочная дорога, линии электропередач – все было залито розоватым утренним светом, из-за чего казалось еще более неестественным. Штанга закончила разворот, свободно пройдя над телеграфными проводами. Опора медленно опустилась. Две ноги встали с одной стороны дороги, одна с другой, четвертая нога опустилась на расчищенную площадку в лесу. На таком расстоянии они выглядели как блестящие металлические стержни, хотя каждая из них была метра два в диаметре. К одной ноге тут же подъехали две автоцистерны, вокруг них засуетились фигурки рабочих. Возле другой остановился туристический автобус. Из него высыпали пассажиры и потянулись к открывшимся дверям лифта.

Улей начал двигаться вдоль штанги, сначала едва заметно, затем все быстрее и быстрее.

– Охренеть, – проговорил рядом со мной Лева, забыв всю свою интеллигентность.

Мы все приникли к иллюминаторам.

– А откуда вообще взялась эта беда? – спросил Чирок, – Ну, в смысле, зачем его построили?

– Зачем, – ответил Лева, – этого никто не знает. Как – более-менее известно. Засс построил, на акционерные деньги. И нет ни одного вразумительного объяснения, как он собирался возвращать вложения, и вообще, как вы сказали, "зачем" это все. Зато есть масса легенд. Я интересовался.

– Ну-ка, ну-ка, – попросил я, – Любопытно.

– Ну, например, рассказывают, что барон Засс оказал некую неоценимую услугу всему человечеству. То ли злобных инопланетян истребил подручными средствами, то ли вакцину от неизлечимой чумы изобрел. Рассказывают по-разному. И мировые правительства, как бы, решили его отблагодарить, и сказали "проси, что хочешь"… Ну, он и раздухарился. Есть еще вариант. Похоже, тот же самый миф, но не отредактированный Пи-Арщиками барона. Что но получил некие смертоносные лучи, которые позволяют ему остановить сердце у любого человека в мире. А настраивается эта штука, как бы, по фотографии. А теперь прикиньте, чьи фотографии достать легче всего?

– Ну да, – вставил Чирок, – берешь любую газету…

– Все остальное в том же роде, – продолжил Лева, – но, по-моему, все это полный бред. Однако общая схема правдоподобна. В том смысле, что человек вдруг получает огромные возможности, и реализует их вот таким образом. Говорят еще, что он решил построить себе дворец, но никак не мог решить, где. И построил вот это чудо.

Наш вагон, между тем, подлетел к недавно опустившейся опоре и немного снизился. Улей двигался в нашу сторону. Это, действительно, был целый город. Его неправильная форма была образована огромным количеством террас, башенок, балконов. Нижняя часть походила на фасетчатый глаз насекомого, верхняя, вся в зелени висячих садов, на сказочный остров. Самая макушка улья, пять верхних этажей, неуловимо отличались от остальной конструкции, как будто была сделана из другого материала. Здесь располагались апартаменты самого барона, пентхаус "Фарфоровая Башня". На верху, чуть асимметрично, из улья действительно вздымалась башня, покрытая стеклянным куполом. Говорили, что в этой башне барон проводит большую часть времени, созерцая величие своего детища.

Примерно на середине высоты улья, чуть выше, с двух сторон выступали большие посадочные площадки. Было несколько и поменьше.

Как только улей остановился, мы пошли на посадку. Шагнув с трапа на рубчатую резину площадки, я испытал легкое головокружение. Мы, все-таки, попали сюда!

Вы уже знакомы со мной. Вы думаете, что я нашел способ себя обезопасить заранее. И это верно, но лишь отчасти. Все, что я смог придумать, это присовокупить к досье, собранному Джельсамино, свою записку о том, кто будет виноват в случае моего внезапного исчезновения, и оставить все это в нескольких местах с указанием обнародовать в самом печальном случае. Была у меня и возможность пополнить эти материалы, если будет чем и представится случай. Не Бог весть какая страховка, когда имеешь дело с такой акулой, как наш Герберт. В остальном я полагался лишь на то, что удастся вовремя унести ноги, до того, как моя голова превратится в контейнер с компроматом.

Нам троим отвели по крохотной комнатке без окон. Высота потолка была такова, что долговязый Чирок легко клал на него ладонь. Откидная кровать занимала почти все пространство, зато матрас и постель на ней были такие, что сразу вспоминались бесплатные проститутки. Все остальное в комнатах – телевизор, музыка, бар в стене – все было по первому разряду. Самым дорогим на Дрейфе были вес и пространство.

Марк Кельнер объявил нам, что Герберт прибудет только завтра, и мы можем пока, как он выразился, отдохнуть и освоиться. Ну, мы мигом освоились и стали отдыхать. Некоторые даже успели отдохнуть по несколько раз.

Босс прибыл на другой день на личном геликоптере и тут же вызвал нас с Левой в свой кабинет. Кабинет его был чуть меньше, чем в городе, но кунсткамера присутствовала. Видимо, ее заранее перевезли и смонтировали здесь. Кроме музея присутствовала мебель, почти такая же, как в Городе, а так же секретарь босса, Марк Кельнер. Он держал черную папку. Герберт заговорил в своей обычной манере:

– Вы уже знакомы с моим секретарем? Отлично. Осталось только объяснить, почему у меня референтов много, секретарь один. Дело в том, что Марк Кельнер когда-то был единственным человеком, работавшим на меня. Когда мы с ним только начинали. Марк мое второе "я". Его распоряжения должны выполняться так же, как и мои. А если случится так, что я по каким-то причинам окажусь временно недееспособен, то его поручения надо будет исполнять в сто раз быстрее и точнее, чем мои. Потому что в этом случае в моей команде действуют принципы чрезвычайной ситуации. А вы оба теперь в моей команде. Все ясно? Вопросы есть?

Вопросов не было. Ничего не было ясно. Мы покивали.

– Марк, партитуру, пожалуйста!

Секретарь подал Герберту раскрытую папку. Тот взял лежавшие там несколько листов и протянул мне. Это был алгоритм, записанный от руки на обычных нотных бланках. Я пробежал их взглядом. Ноты были на две лютни.

Это был первый, но не последний раз, когда я увидел ноты дьявола. Позже мне в руки попадало еще несколько образцов. И каждый раз они вызывали у меня реакцию двух типов: первый – эта штука не имеет смысла и не может работать; второй – Боже, как просто, почему я сам до этого не догадался! Обычно вторая реакция стремительно сменяла первую. Так было и в этот раз.

Интерфейсная часть была обозначена только основной темой, очевидно, вариации должен был додумывать программатор, исходя из особенностей конкретной системы. Рабочая же часть алгоритма была совершенно безумной и, кроме того, обращалась к таким структурам, с которыми я никогда не работал, потому что они были слишком динамичны. Да и никто другой этого не делал, насколько мне известно. Какой смысл что-то стоить там, где за пятьсот ударов сердца все будет смешано и переплавлено?

Я внимательнее вчитался в алгоритм, мысленно проиграл обе партии. Эта штуковина действовала на зыбкую материю настроения. Она… Да, действительно, я мог бы до этого и сам догадаться. Я передал ноты Леве и обратился к Герберту:

– Я бы назвал эту вещь Генератор Обаяния. Но действие будет длиться всего несколько минут.

– От трех до пяти минут, в зависимости от адреналина. А в названии она не нуждается. Я надеюсь, вы оправдаете мои ожидания. Эта партия приобретает смысл только при наличии чего-то в этом роде, – и Иноэ выложил на стол нечто наподобие слухового аппарата.

Небольшая коробочка, от нее тянулся тонкий как нитка шнур к миниатюрному наушнику. Я начал понимать, а мой новый босс развеял последние сомнения:

– Студия для вас оборудована там, – он вскочил со своего кресла и распахнул перед нами потайную дверь в стене, – Мне надо провести некоторые переговоры. Или, скажем так, беседы. Для вас это не должно иметь значения, но все же скажу, что мне их результаты весьма важны. Как вы, док, уже поняли, эта партитура поможет мне находиться в оптимальном состоянии. Ваша задача – исполнять ее как только мои показатели начнут отклоняться от требуемых. Если с датчиками случится какая-то лажа, – (блин, подумал я, он точно программатор), – если датчики или анализатор не сработают, я подам сигнал, который будет индицирован вот здесь. Вопросы есть?

– Сколько времени продлятся ваши беседы? – спросил я.

Герберт задумался.

– Я думаю, не больше десяти часов. Хотя, не исключено, что и больше. Вы должны быть готовы к марафону до двадцати пяти часов.

– О'k, босс. Это выполнимо. Но я бы попросил, на всякий случай, приготовить стимуляторы.

Самое обидное в новой работе было то, что мы совершенно не представляли, зачем все это делается. Мы с Левой сидели в комнате без окон, не снимая лютни с колен, и, лишь только кривые на мониторе опускались ниже тонких пунктирных линий, начинали свою унылую музыку. Тянулось это все пять дней. Стимуляторы не понадобились ни разу, работали мы по три-пять часов. Только один раз нам пришлось поддерживать сокрушительное обаяние Герберта с пяти вечера до пяти утра. Можно только предполагать, чем он все это время занимался. Датчики тоже не подвели ни разу.

Когда необходимость в нашей работе отпадала, Марк Кельнер заходил к нам и объявлял, что мы свободны. И тут же сообщал когда мы понадобимся снова. Времени хватало только выспаться и умыться.

Я начал звереть и тупеть от этой однообразно-безобразной работы. Опасность, которая нам угрожала, забылась напрочь. Впрочем, пока мы не приобрели ничего, что стоило бы лишения жизни, пусть даже и самой никчемной. Конечно, теперь мы знали наизусть дьявольскую партитуру, которую я назвал Генератором Обаяния, и которая, по мнению Иноэ, в названии не нуждалась. Это была чертовски занятная вещица, и стоила она немалых денег, но толку от нее было не так уж и много. Использовать ее можно было только в течении нескольких минут после сеанса, или, так как это сделал Герберт, в комбинации с его "слуховым аппаратом", который позволял нам настраивать его дистанционно.

К тому же, меня несколько успокаивал тот факт, что Иноэ не побоялся использовать партитуру на Дрейфе, где все прослушивалось и просматривалось, то есть, помимо меня, о ней уже знало несколько человек, и, скорее всего, сам барон Засс. Как я сумел выяснить, исключений из принципа тотальной слежки не делалось ни для кого. Правда, между Зассом и Иноэ некогда была какая-то своеобразная дружба, но, на месте Герберта, я бы этой дружбе не очень доверял, особенно в деликатном вопросе хранения секретов.

Удовольствие получал один Чирок. Его работа начиналась, когда мы с Левой приходили, отдавали ему свои лютни, расползались по каютам и засыпали без задних пяток. И заканчивалась она через часа полтора-два, когда обе лютни были настроены. Все остальное время он слонялся по Дрейфу и наслаждался жизнью во всех ее проявлениях. Хорошо, что я заранее догадался закодировать его более жестким образом, насчет алкоголя. В результате он даже занялся самым популярным на Дрейфе видом спорта: пилотированием крошечных авиеток, на которых любители кружили над окрестностями, обычно не удаляясь дальше прямой видимости.

В конце пятого дня на выходе из студии нас встретил сам Герберт Иноэ и сообщил несколько загадочно, обращаясь лишь ко мне:

– Похоже, я закончил. Отдыхайте, завтра будет другая работа.

Назавтра Марк поднял меня раньше, чем мне хотелось бы, и пригласил на выход, с лютней. Распорядком это все больше напоминало тюрьму.

Вскоре я, Келнер, Иноэ и два мордоворота из его свиты стояли под сереющим утренним небом на одной из малых стартовых площадок Дрейфа. На площадку, обдав нас маленьким влажным ураганом, опустился небольшой геликоптер, его дверь открылась и симпатичная стюардесса опустила на резину площадки ажурную лесенку. Один охранник, затем Марк, затем сам Герберт начали подниматься внутрь. Последний охранник ждал. Видимо, настала моя очередь. Я поднялся в небольшой но комфортабельный салон. Охранник, как конвоир, поднялся вслед за мной, стюардесса сразу втянула лестницу внутрь и начала закрывать дверь. Она была очень молода и чем-то неуловимо напоминала уже знакомую мне фрёкен Агнесс. Наверное, подбор женского персонала был неслучаен.

Наш полет не занял и часа, и, насколько я мог судить, изрядная его часть служила лишь запутыванию следов. Геликоптер поднялся чуть ли не в стратосферу, сделал пологий круг (я это понял по положению солнца) и начал камнем снижаться. Едва мы вырвались из облаков, я увидел цель нашего полета. На небольшой поляне у дороги стояло несколько машин. Четыре фуры стоящие аккуратной шеренгой были соединены какими-то раздвижными конструкциями. Вокруг них стояли другие образцы колесного транспорта.

Видимо, мне каким-то образом передалась патологическая интуиция босса – я внезапно понял, что я вижу. Это был тот же Дрейф, только очень маленький. Передвижная резиденция маленького князя. И мне, как в озарении, открылись отношения Иноэ и Засса. Отношения ученика и учителя, властителя и завистника, очарованного романтика и разочарованного циника. По крайней мере в тот момент я понимал про них все, и тогда я знал, что они могут быть кем угодно – друзьями, врагами, любовниками, кровниками, но никогда, ни при каких раскладах эти двое не будут доверять друг другу. Их отношения это танец удава и жертвы, гурмана и блюда, артиста и публики. Здесь возможна дружба, но нет места ни доверию, ни безопасности.

Геликоптер пошел на посадку.

На этот раз нас ждала комната в японском стиле почти без мебели (у стены стоял крутящийся стул). Пришлось разуться. Иноэ уселся прямо на пол, скрестив ноги, рядом опустился на пятки Марк, охранники чуть поодаль. Я, как мог, тоже сел на пол.

– Марк, партитуру, пожалуйста!

Давешняя сцена повторилась. Герберт протянул мне ноты:

– Это мое последнее приобретение. Как ты уже понял, док, здешняя наша игра несколько отличается от той, в которую ты играл раньше. Такие алгоритмы мы называем козырной партитурой или партитурой дьявола. Потому что одна такая партитура может сделать тебя тузом и ввести в козырный клуб. А за это, согласись, многие с радостью заложили бы душу дьяволу. Рано или поздно ты увидишь и другие образцы, и если проживешь достаточно долго, научишься с одного взгляда различать в них дьявольское клеймо. Иные считают, что это почерк автора, я же склонен считать это стилем, который определяется задачами. Так вот, док. Каждый такой алгоритм может разом изменить жизнь человека, как в свое время листок, найденный в Городском Архиве изменил мою жизнь. Рано или поздно ты захочешь использовать их для себя. Возможно, я тебе и позволю. Об этом мы будем говорить позже. Сейчас же я хочу тебе предостеречь от другого. У тебя может возникнуть желание осчастливить человечество. Украсть эти ноты у меня и раздать всем знакомым, а то и опубликовать в открытую. Забудь. Это просто невозможно, даже если бы имело смысл. Если раздать козырные ноты всем, человечество просто разорвет в куски. Я не знаю почему, но я точно знаю, что это так. И все тузы знают. Мы это просто чувствуем. Да и были попытки, были. Последняя закончилась великой чумой. А теперь посмотри. Это мой сюрприз для Большого Барона.

Я вгляделся в листы, испещренные нотными знаками. Да, клеймо дьявола чувствовалось. Я опять не мог понять, как оно работает, но понял, что это что-то вроде школы танцев. Точнее, школы одного танца. Какого-то хитрого интерактивного танца, который исполняют, глядя в глаза партнеру.

– Я готов, – сказал я.

– Что ж, маэстро, сыграйте эту музыку для меня.

Я пододвинул стул, положил ноты на услужливо развернутый Марком пюпитр и начал свою игру, подгоняя аранжировку под причудливую, уже почти не человеческую личность Иноэ.

Все кодирование заняло не больше получаса. Я откинулся на спинку стула, а Герберт легко вскочил на ноги и с хрустом потянулся.

– Стрелок готов? – спросил он у Марка.

– Да, Герберт.

У меня похолодела спина. Неужели, моя роль уже сыграна? Нет, не может быть. И верно. Оказалось, что это всего лишь проверка нового алгоритма в действии.

– Я уже вижу, что все в порядке, но надо все же глянуть.

Стену раздвинули и за ней оказалось полупрозрачное зеркало. У нас свет погас, а в комнате за стеклом, наоборот, загорелся, чтобы нам было видно все происходящее. Иноэ надел маску и прошел туда через небольшую дверь рядом со стеклом. Другая дверь был в торце комнаты. Герберт встал напротив нее у стены. Дверь распахнулась и в нее буквально ворвался детина со здоровенной пушкой жуткого вида. Я лишь позже сообразил, что это всего лишь пистолет для пэйнтбола, стреляющий шариками с краской. Стрелок начал поднимать ствол своего бутафорского оружия, но в это время Иноэ начал быстрое но удивительно плавное движение рукой, затем чуть присел, сделал шаг, и тут я понял, что это и есть тот самый танец. Ствол пистолета замер. Стрелок во все глаза наблюдал за диковинным танцем. Герберт между тем продолжал плавные шуистские движения, все это выглядело дико и немного смешно, но, очевидно, танец каким-то образом защитил Герберта от шарика с краской, и так же мог защитить его и от настоящей пули. Еще несколько па, затем вдруг резкий жест, как будто он что-то бросил в стрелка и тот прикрыл глаза и мягко осел на пол, выронив пушку. У меня от этого зрелища разболелась голова и в глазах начало двоиться.

Иноэ вернулся к нам, он был доволен.

– Замечательно. Разбудите его и допросите, – скомандовал он, – пусть расскажет, как это было. И принеси коньяку, Марк. Нам есть что отметить.

– Ну, мне сказали, что это будет вроде ковбойского поединка, – рассказывал стрелок, после того, как его привели в чувство, – Типа, все на скорости. Ну, захожу, поднимаю пушку. Вижу, тот парень так чудно руками водит. А он уже у меня на мушке. Ну, думаю, посмотрю, что это с ним, думаю, выстрелить-то всегда успею. Тем более, что пушки у него не видать. Ну и все.

– Что все? – спросил Марк, ведший допрос.

– Все. Больше ничего не помню. И жутко голова трещит…

– Отлично. Просто замечательно, – сказал Герберт, наблюдавший за допросом через стекло, – Что-то все же меня беспокоит. Подберите еще парочку стрелков, самых лучших. Хотя… Не стоит. Я и так знаю, что все пройдет безупречно. Что скажете, док?

В первый раз я видел своего нового босса в свободной обстановке. Насколько это понятие вообще к нему применимо. Мы сидели на полу и пили коньяк: Герберт, Марк и я. И пили отнюдь не в европейских количествах.

– Все правильно, – ответил я, – Именно так оно и должно действовать, насколько я понимаю. Полсекунды достаточно, чтобы человека успокоить и внушить ему, что спешить с агрессией не стоит. А дальше…

– Ну что, ты уже придумал название этому шлягеру?

Меня до сих пор коробила легкость с которой он перескакивал то на "ты", то на "вы".

– Даже два. Сначала я его про себя окрестил "Школа танцев" а потом, когда увидел в действии, начал называть "Танец кобры". Но вы говорили, что ноты дьявола в названиях не нуждаются. Почему?

– Предрассудок. Козыри скрывают друг от друга, те алгоритмы, которыми владеют. Потому и боятся их называть, чтобы никто не подслушал. Но это ерунда. Подслушать можно и мысли, во всяком случае на Дрейфе биотоки мозга тоже прослушиваются. Барон мне рассказывал. Другие, наоборот, придумывают по десятку названий, чтобы запутать противника.

– А кстати. Почему вы не побоялись дать нам партитуру "Генератора обаяния" на Дрейфе? Барон наверняка уже расшифровал этот алгоритм.

– Почему, почему… По много чему. Ему эти ноты не нужны, это раз. Мне они тоже не больно-то нужны. Согласись, док, на этой фишке карьеру не сделаешь. Это два. Ну и выбора у меня особо не было. Это три. Ты мне лучше расскажи, почему у тебя было детское имя? С тех пор, как мне про это доложили, я все время об этом думаю. Это что, обычай твоего народа?

– Да нет. Ни в одной из трех наций, от которых происходит моя семья, нет такой традиции. Это чисто семейный обычай. Не знаю, откуда пошло, видно от какого-то чокнутого предка. У нас в семье все дети носят детское имя до 13 лет, потом дают другое. Причем у старшего сына детское имя всегда "Докар". По документам меня зовут Ричард Дональд Петров, но до тринадцати лет меня звали Докар. А теперь можно звать "Дик", "Дон" или "Док", как нравится.

– Знаешь Док, Дон или Дик, – сказал Герберт мечтательно, – если мой рейд удастся, я подарю тебе "Танец кобры". Не просто так, но подарю.

– Так это рейд?

– Не делай вид, что не понял. Это визит в гости к моему лучшему и единственному другу, барону Зассу. С целью отнять у него нечто весьма ценное, ты уже понял – что. Это называется рейд. Если он удастся, мы устроим такой спектакль, что боги вызовут нас на бис и закидают цветам. А если не удастся – нам всем хана.

Иноэ, до того смотревший ясно и говоривший четко, внезапно уронил голову и его хрустальный бокал покатился по мягкому ковру, расплескивая драгоценный золотой напиток.

Молодой Герб Иноэ перепробовал все. Или почти все. Он даже начал присматриваться к опытам программаторов, хотя в те времена их чаще называли ломщиками, и не без оснований. Но пока он пытался удерживать себя в рамках. Психоделические эксперименты он проводил в выходные, а выходя из очередного штопора, скрывался в лабиринтах Городского Исторического архива и искал. Подвигнула его на поиски услышанная однажды от тусовщиков легенда о формуле вечного кайфа. Но очень быстро он забыл, что ищет, или, точнее говоря, объект поисков трансформировался в его сознании. Он искал философский камень, Эльдорадо, Шамбалу и эликсир жизни. Все сразу. Поэтому, когда из одного старого тома выпали несколько пожелтевших нотных бланков, он отнесся к находке чрезвычайно серьезно. Его энтузиазма хватило даже на то, чтобы перейти на несколько более трезвый образ жизни, а затем и найти учителя – ломщика. Программатором стать проще, чем музыкантом. Во всяком случае, посредственным программатором. Достаточно выучить ноты, усвоить основные приемы и принципы, ну и набрать практику. Обычно на это уходит два-три года. Герб был одержимым, он управился за год. Через год он смог прочитать найденный алгоритм, а еще через несколько месяцев смог уговорить своего учителя вмонтировать находку в его, Герберта, сознание.

Ноты дьявола обычно таковы, что мастерство исполнителя большой роли не играет. И, тем более, не играло большой роли варварское состояние программаторства в то время. Алгоритм заработал. Герберт Иноэ приобрел свою дьявольско-божественную интуицию. Он смог предвидеть, чувствовать, что последует за тем или иным действием, как добиться того или иного результата.

Он понял, ясно, как дважды два, что наркотики несут ему гибель. Сам добровольно лег в частную клинику, вычистил кровь и с тех пор избегал любых пагубных привычек. Исключение делалось только для коньяка, и то по большим праздникам.

Он понял, что если о его алгоритме узнает много людей, придет конец не только его вновь обретенной власти, но, может быть, и жизни. Учитель рано или поздно передаст алгоритм кому-то еще и процесс станет неуправляемым. Он убил учителя.

Он понял, что для более полного овладения своим даром ему понадобится больше знаний. Он получил их самым быстрым способом – с помощью гипнообучения, разом наверстав все, упущенное в детстве и юности. Глубина и прочность знаний не требовалась, дьявольская партитура перемалывала любую доступную инфу.

И еще он понял, что эта партитура не может быть единственной. Должны быть и другие, открывающие другие возможности. И он начал их искать, искать, со страстью, многократно превосходящей ту, с которой он прежде искал свой Святой Грааль и Беловодию. Теперь он знал, что ищет. Он искал власть.

Десятки его агентов пересматривали все доступные архивы в поисках другого затерявшегося листка, скупали все бумаги, оставшиеся в наследство, если случалось умереть какому-нибудь программатору, следили за всеми чересчур удачливыми дельцами, политиками, жуликами и кумирами толп. Безумные программаторы ставили безумные эксперименты на добровольцах, которым приходилось переживать иногда по несколько ресетов в месяц. Иногда что-то удавалось найти. Но все это были мелочи, по сравнению с первой находкой. Так прошло тридцать лет.

Когда же на ровном месте, из ничего, вдруг возник барон Засс, и шутя поставил на уши все человечество, чтобы построить себе этот чудовищный дом на колесах, Иноэ сразу почувствовал горячее. Он выяснил, какие люди нравятся новоявленному барону и стал таким человеком. И пока барон с азартом возводил Дрейф, как ребенок играя с новой властью, и не успел, а может, просто не захотел, освоиться с нравами тузов, хранящих друг от друга свои секреты пуще глаза, он смог сойтись с ним, и стать его другом. Единственным другом. Герберт подобрался достаточно близко, но чем-то обнаружил свою цель, и это открытие стало для Засса сокрушительным ударом. Он заперся в маковке улья, окружил себя непробиваемой стеной охраны и все люди стали для него либо игрушками, либо источником опасности. Либо опасными игрушками.

Иноэ было нелегко смириться с неудачей, он уже знал, что Засс владел вещицей, которая, возможно, была посильнее всех других козырных алгоритмов. Но он умел ждать, и умел оценивать шансы. В этом была его сила. Он ждал еще почти восемь лет. За это время старая обида могла притупиться, а в его руки попало новое оружие, которое я назвал Танцем Кобры. И Герберт задумал новый коварный рейд. И если он сумеет получить то, что ищет, он запросто сможет подарить мне Танец Кобры, потому что у него будет оружие во много раз более мощное.

Все это я понял, пока лежал в своей комнатке проснувшись среди ночи от похмелья, которое, впрочем, было не слишком жестоким, потому что коньяк у Герберта Иноэ был хорош. Конечно, понял я это лишь в общих чертах, но позже, когда появилась возможность проверить догадки, картина лишь обогатилась деталями.

Мы вернулись на Дрейф. Оставалось только ждать часа.

Пока мы с Левой нашептывали боссу формулу обаяния, он завел несколько знакомств, соблазнил нескольких женщин, обронил несколько реплик – все с таким расчетом, чтоб растормошить барона, если тот за ним наблюдает. Комбинация действий была подобрана так тонко, как мог это сделать только Иноэ со своим даром. Барон Засс обязательно должен был наблюдать за Гербертом с того момента, как он ступил на Дрейф. Слишком много этот человек для него значил.

И вот теперь оставалось ждать, чтобы барон пригласил Герберта к себе в "Фарфоровую башню".

Я целыми днями слонялся по Дрейфу, стараясь запомнить все, на тот случай, если будет кому вспоминать. Иногда я спускался на нижние ярусы и через наклонные стекла смотрел на землю с высоты птичьего полета. Вдоль перил много где тянулись стойки, наподобие барных, и многие пассажиры часами сидели с бокалом пива или коктейлем, глядя вниз и ежесекундно получая подтверждение своей удавшейся жизни.

Иногда я, наоборот, поднимался наверх, погулять или посидеть за столиком среди висячих садов. Диковинные растения поднимались из горшков, заполненных каким-то легким пластиком, наподобие губки. Все росло на гидропонике, обычный грунт был для Дрейфа слишком тяжел.

Я избегал развлечений, чтобы не потерять бдительности, не ходил в кинематограф или в библиотеки, потому что действительность превосходила все фильмы и книги. Когда Марк Келнер заранее предупреждал меня, что до утра ничего не состоится, я посещал тренажерный зал или сауну. Но больше просто глазел по сторонам, на технику, на красоты и на людей. Люди были самые своеобразные. Роскошные туалеты, тертые джинсы и обнаженные тела свободно смешивались почти во всех помещениях бродячего города, так же, как смешивались все расы, возраста, религии и сексуальные ориентации. Несколько раз мне на глаза даже попадался человек в инвалидной коляске и темных очках. Я был так озадачен, что спросил у Марка, откуда здесь инвалид. Ведь если у человека есть деньги на билет сюда, то уж на новые ноги он найдет в любом случае. Оказалось, что это любитель "мушки Би-Зет", крайне экзотического наркотика, который вызывает сильное нарушение координации. Пока "инвалид" был под кайфом он просто не мог стоять на ногах. А под кайфом он, похоже, был всегда. В очках же находились датчики для управления движением коляски взглядом.

Конечно, отдыхом это назвать было нельзя. Я с напряжением ждал рейда. И если Герберт вернется из него с нотным листом, то кому-то надо будет в него этот алгоритм ввести. Я уже догадывался, кому это будет предложено, и подозревал, что после этого мне просто не дадут выйти из комнаты.

Можно было попытаться покинуть Дрейф прямо сейчас, тогда я остался бы в стороне от большинства смертоносных секретов. Но в покое бы меня не оставили. Во-первых, я уже знал Танец Кобры. А во-вторых, сорвать операцию, которую босс готовил восемь лет… Этого не простили бы даже в Армии спасения, а уж с такими волками это верный смертный приговор.

Я надеялся ретироваться, как только Иноэ получит свой алгоритм. Танец кобры ему тогда будет не нужен, он сам сказал, а нового программатора-камкадзе он найдет без особого труда. Если все они вдруг не поумнеют, что, вообще, с людьми случается нечасто.

И Леву надо будет, по возможности, захватить с собой. Предупредить его напрямую у меня не было возможности. Все, что я смог, это сказать ему во время одной из прогулок:

– Лева, я сильно опасаюсь нашего босса, да и еще кое-кого. Будь начеку и держись меня, особенно, если начнется какая-нибудь заварушка.

– Барон Засс сегодня вечером приглашает меня навестить его в "Фарфоровой Башне". Я хотел бы произвести на него приятное впечатление, поэтому вам, ребята, придется сегодня поработать.

Лева не мог понять, что означает эта фраза, я же знал, что наступает день "Д" и час "Ч".

Мы заняли места в своей студии. На этот раз вместо сигнальной лампочки у нас был громкоговоритель, по которому мы могли слышать все, что происходило вокруг нашего босса. Наверное это радио было сразу обнаружено и едва ли оно долго продолжало бы работать в "Фарфоровой Башне", как и "слуховой аппарат" Герберта. Но длительного обаяния и не требовалось, все должно было решиться в первые минуты.

Мы успели несколько раз сыграть свою партию, когда пока Иноэ добрался до парадной лестницы. Мы слышали, как он сказал сопровождавшим его охранникам и Марку Келнеру:

– Подождите меня здесь, – и, затем, как бы про себя, – Неужели я наконец снова его увижу!

Мы слышали шум нескольких открывающихся и закрывающихся дверей. Наверное, за последней из них Герберт увидит затворника барона, эффектного блондина, несколько постаревшего, или совсем не изменившегося, а, может быть обрюзгшего и опустившегося, развращенного своей беспредельной властью и разочарованиями во всех мечтах. Мы услышали голос. Сначала я решил, что это охранник, и лишь потом понял, что происходит. Голос был хрипловатый, с одышкой. Он произнес:

– Я говорю, ты слушаешь. Ты слушаешь и подчиняешься.

И голос Иноэ, вялый и лишенный выражения, ответил:

– Я слушаю и подчиняюсь.

– Я буду спрашивать, а ты отвечать честно и подробно. Зачем ты пришел ко мне? Отвечай.

– Я пришел за смертью.

– Что!? А, черт… Что ты собирался сделать, придя ко мне? Отвечай.

– Я собирался сплясать один танец, который бы тебя вырубил. Потом я попытался бы найти твои ноты или заставить тебя их продиктовать.

– Почему же ты сказал, что идешь за смертью? Отвечай.

– Был шанс, что у меня ничего не выйдет. Тогда ты мня убьешь. Этого я и хотел на самом деле.

– Герб, старая лиса Герб, – мы слышали, как барон Засс тяжело вздохнул, а затем заскрипели пружины кресла или дивана, – Садись.

– Слушаюсь, – снова скрип.

– Видишь, я приготовил твой любимый коньяк. Выпей, старая лиса, – звякнуло стекло, – Вот ты и перехитрил сам себя. И зачем же тебе понадобилась смерть? Отвечай.

– Я устал. Тяжело столько предвидеть. И вся эта борьба…

– А я вот не боролся. Но тоже устал. Я так давно не видел ни одного свободного человека… И не хочу видеть. Помнишь, Герб, как мы с тобой тут зажигали? А? – пауза, и затем, зло, – Отвечай!

– Помню.

– Еще бы! Мы любовались этим сбродом через мои мониторы, мы издевались над ними, как хотели. Трахали принцесс и герцогинь, а один граф ходил у нас в лакеях. Ты еще меня сдерживал. Тебе не нравилось, что ли? – опять звякнуло стекло, булькнул напиток, – Отвечай.

– Нет, мне не нравилось.

– А почему? Отвечай.

– Я тебе завидовал. И боялся.

– Ты всегда мне врал. Я не хотел тебя подчинять, ты был единственным живым человеком. А ты меня предал. Ты меня предавал с самого начала. Знаешь, после того, как я тебя выгнал, мне так быстро все надоело… Никогда я тебя не подчинял, а сейчас вот решил подстраховаться. И не зря. Знаешь, я сейчас всех входящих проверяю. На всякий случай. А большей частью сижу здесь один. С куклами. Что скажешь, стал я осторожнее? Отвечай.

– Стал. Это естественно.

– Ах, вот как! А почему ты приперся за смертью именно сюда? Отвечай!

– Мне бы хотелось, чтобы меня убил именно ты.

– Ну что ж… – скрипнули пружины и опять забулькал коньяк, – для старого друга ничего не жалко. Когда я скажу "начали", ты выпьешь еще стопку, потом выйдешь отсюда, сразу пойдешь на балкон двенадцатого уровня, тот самый, наш любимый, залезешь на перила и с радостью спрыгнешь вниз, на землю. Если тебя начнут расспрашивать, придумай что-нибудь, чтобы всех успокоить. Если же тебе что-то помешает, ты покончишь с собой первым же доступным надежным способом. Все ясно? Что ты сейчас сделаешь? Расскажи своими словами.

– Я выпью еще одну стопку, выйду отсюда, пойду на наш любимый балкон и спрыгну на землю. С радостью. Если меня начнут расспрашивать, я всех успокою. Если не удастся, я убью себя первым же доступным надежным способом.

– Умница ты, все-таки, Герб. А то, знаешь, такие тупицы попадаются, – барон смачно зевнул, – Я ведь не разрешаю самоубийств в моем доме. Это только для тебя исключение. Ладно, дружище. Я буду наблюдать за тобой на мониторе. Прощай. Начали!

И, после паузы, издалека:

– Проводите герра Иноэ!

Я вскочил, кинулся было к двери, потом вернулся и начал укладывать лютню. Лева последовал моему примеру. Я сообразил, что секретничать уже не имеет смысла и быстро заговорил, почему-то шепотом:

– Лева, главное не подходи с лютней к Герберту. Больше никаких. А то тебя убьют, понял?

– Что? Почему не подходить? Нас же наняли…

– А жить хочешь? Ай, дьявол! – я прищемил палец замком.

– Подожди, ты что… К какому Герберту, его же сейчас убьют…

– Ах, да. Черт, ладно, надо бежать. Только вот как…

И, словно в ответ, динамик рявкнул голосом Марка Келнера:

– Всем эвакуация! Ломщики, оставайтесь на месте. Я сейчас буду.

– Вира-майна! – я опять рванулся к двери, выскочил в кабинет Иноэ, бросил лютню на стол. Я не знал, что делать, тело действовало само. Бежать не имело смысла, в коридорах Дрейфа нас тут же скрутила бы охрана барона Засса. Хотя, может быть они нас бы и пропустили… С другой стороны, у Герберта должен же был быть какой-то план эвакуации!? Он же все считал заранее. Блин, я даже не знал, жив ли мой босс, и кого мне теперь надо бояться – его или барона. Взгляд мой упал на драгоценный набор оружия. Я подскочил к стеклянному шкафу и от души ударил локтем в стекло. От возбуждения я не сразу почувствовал боль, но не пытаться еще раз у меня ума хватило. Стекло было бронированным.

Я схватил стул и начал долбить в стекло деревянной ножкой, впрочем без особого результата. Дверь кабинета распахнулась и в нее ввалился Чирок с вытаращенными глазами. Он мгновенно оценил ситуацию, крикнул: "Погоди, я ща!" и исчез в коридоре. Чрез мгновение он вернулся с пожарным топориком. Пара мощных ударов и в стекле образовалась достаточно большая дыра. Чирок бросил топор, запустил руку в стенд, вытащил маузер и тут же занялся изучением одержимого магазина. Я, одну за другой, вытащил обе гранаты и рассовал их по карманам. Грани бриллиантов грозились прорезать мои штаны.

– Что, вообще, происходит? – спросил Чирок, защелкивая обойму.

– Эвакуация. Драпаем отсюда. Как – хрен знает, но Марк сказал нам оставаться здесь. Может, это и подстава, я не знаю.

– Ага, понятно. Ждем. Других вариантов все равно нет. Если на Дрейфе нас ищут, то найдут шутя.

– Какой ты вумный! – не выдержал я.

– Не столько вумный, сколько вопытный, – парировал Чирок, – у меня есть инструкции от Марка на этот случай. Он меня тренировал. Мы ждем его здесь, а потом уходим через…

Дверь опять распахнулась и вбежал Марк Келнер, в гордом одиночестве.

– Эвакуация, – крикнул он, запирая за собой дверь. А затем, наконец, разъяснил, – Уходим с балкона, на авиетках. Лев с Чиком, первая пара, вы со мной следом. Точка сбора – три, зеленый крест, – и он бросил Чирку громоздкого вида очки, то ли навигационное устройство, то ли прибор ночного видения. То ли и то и другое.

Чирок спокойно водрузил это сооружение на лоб. Марк надел на себя второе такое же.

Свет в комнате внезапно погас.

– Скорее, сейчас газ пустят, – Марк раздвинул дальнюю стену кабинета и я увидел обширный балкон, покрытый экзотическими растениями. Чуть сбоку, над перилами, на маленьких стартовых катапультах стояли три изящные авиетки с радужными крыльями.

– Пошел! – неожиданно резко рявкнул Марк.

Я вслед за ним побежал на балкон.

В дверь ударили.

Чирок уже пристегивался на сиденье одной из машин, Лева усаживался пассажиром у него за спиной.

За дверью захлопали выстрелы

Лева еще возился с ремнями, а авиетка уже легко, как муха, вспорхнула навстречу звездному небу. Сверху и снизу по ней тут же начали стрелять.

– Садись, – крикнул Марк с пилотского сидения другой машины.

Я задержался на секунду, вытащил одну из гранат и выдернув драгоценную чеку, бросил гранату в темноту комнаты, стараясь попасть поближе к двери. Угол стены должен будет прикрыть нас от осколков. Мы уже оторвались от стартовой катапульты, когда грохнул взрыв. Я, до последнего момента сомневался, что ювилирные гранаты, действительно, окажутся боевыми. Сердце у меня сжалось – моя лютня осталась лежать на столе в кабинете. Футляр не защитит ее от осколков.

По нам почти не стреляли. То ли мой фейерверк отвлек преследователей, то ли Марк оказался более умелым пилотом, чем Чирок, который научился летать на этой штуковине всего несколько дней назад. Мы сразу оказались в полной темноте и тишине, нарушаемой только свистом рассекающих воздух, крыльев. Мне было совершенно нечего делать, от избытка адреналина меня начало трясти и пробило холодным потом. Вокруг я видел только звезды.

Несколько минут мы планировали, потом заработал мотор, впрочем он был на удивление тихим. Его шум даже не перекрывал свиста пропеллера у меня за спиной. Видимо, на случай эвакуации люди Иноэ приготовили не простые спортивные авиетки, а что-то посерьезнее.

Ночной полет закончился внезапно, когда я успел несколько успокоиться и остыть. Темная земля надвинулась снизу, охватила нас с боков, и после нескольких резких ударов мы остановились на большой поляне в лесу.

– Помогите, – сказал Марк, как только я выбрался из своего узкого кресла.

Мы с ним подхватили авиетку с двух сторон и оттащили ее на край поляны, под ветви деревьев.

– Ваших коллег еще нет, сказал он затем, посмотрев на часы, – мы можем ждать до получаса.

– Курить можно?

– Курите, только прикрывайте огонек.

– Марк, а Герберт жив?

– Герберт не может быть мертв. Это недопустимо, – ответил Келнер странно резким голосом. И добавил уже спокойнее, – Его отход прикрывал Блиц. Это лучшее прикрытие, которое можно представить.

– Какой Блиц?

– А, вы ж не знаете. Это туз. Его фишка – это скорость нервных процессов. Его нервная система работает на два порядка быстрее, чем у обычного человека. Вы его видели. В инвалидном кресле.

– А, тот самый инвалид-наркоман?

– Ну да. Только он никакой не инвалид и не наркоман. Просто он не может двигаться с нормальной скоростью. Если бы он встал на ноги, тут же выдал бы себя. Вот Герберт и придумал легенду с мушкой Би-Зет. Любители их яда выглядят очень похоже. Как только босс вышел, я ввел ему транквилизатор и мы усадили его в кресло Блица. Охранники просто катили кресло, а Блиц расчищал перед ними дорогу до геликоптера. Он может двигаться так быстро, что в него даже попасть невозможно.

– Не слабо. Это тоже дьявольская партитура? – спросил я.

– Да, плюс у него в теле какие-то детали заменены. Герберт помогал разработать для него суставы. А где он заказал мышцы, мы так и не выяснили. Когда он разгонится, за ним даже следить непросто.

– Полезная возможность.

– Ну, вот кому-кому, а ему я бы не завидовал. Обычные люди для него как статуи. Он абсолютно одинок. Те три дня, что он провел на Дрейфе, для него равны нескольким месяцем. Он за это время пересмотрел несколько десятков фильмов прочитал кучу книг. У него в очки выведены мониторы.

– Погодите, Марк, ведь как только действие транквилизатора кончится, Герберт попытается покончить с собой.

– Да, поэтому придется ему пройти через ресет. Монтажники уже наготове.

Я заплевал окурок и бросил его в траву.

– Почему Чирка с Левой до сих пор нет? Они же вылетели раньше.

– Да нет, мы вылетели практически одновременно. Чирок неважный пилот, он ведет машину далеко не в лучшем режиме. Да и с курса мог сбиться. Потому мы им и даем фору в полчаса. Я надеюсь, все будет нормально. С этой штукой, – он указал на прибор в виде очков, который теперь висел у него на груди, – не заблудишься. К тому же уже начинает светать. Им будет легче приземлиться.

Действительно вскоре раздался еле слышный рокот двигателя и свист лопастей. Авиетка промелькнула в начинающем сереть небе, сделала разворот и быстро пошла на снижение. Посадка явно была не самой удачной – машина несколько раз подпрыгнула и неуклюже ткнулась в землю, чуть не завалившись на нос. Мы побежали навстречу.

Чирок чертыхаясь слезал с пилотского кресла. При посадке ему здорово досталось:

– Блин, вира-майна, что я вам, Уточкин какой! Лоб разбил. Как там Лева, что-то он больно тихо сидел. Эй, герр Шишкин, ты в порядке?

Чирок замолк. Я подбежал вплотную и из-за его плеча увидел нелепо откинувшуюся на узком кресле фигуру Левы. Взгляд широко открытых глаз остекленел, в уголке рта запеклась струйка крови. Лицо казалось совсем мальчишеским. Когда мы сняли его с кресла, то увидели и входное отверстие. Пуля вошла в спину.

– Блин, он же меня прикрыл, можно сказать, – пробормотал Чирок.

На поляну не зажигая фар въехала фура. Марк Келнер сохранял спокойствие, и я заключил, что это было частью плана.

Из машины вскочило несколько человек. Действуя ловко и слаженно, они быстро сняли с авиеток крылья и в таком виде забросили все в кузов. Леву тоже разместили в кузове, в штатном пластиковом мешке. "Интересно, – подумал я, – сколько у них заготовлено таких мешков? Наверное, на всех нас хватило бы. Впрочем, может еще понадобятся". В кармане я нащупал граненую рубашку гранаты.

Нам были приготовлены сидения в глубине кузова, за каким-то бутафорским грузом.

Несмотря на все переживания и неопределенность будущего, я ухитрился заснуть прямо в кресле. Мне приснился Блиц, хотя лица его я и не помнил. Блиц уговаривал меня ускорить свое тело, по его образцу. Он сидел в своем инвалидном кресле, направив на меня черные стекла очков, и говорил: "Не отказывайся, парень. Я могу двигаться так быстро, что любая баба получает удовольствие. Это круче всякого вибратора. А что ты сам при этом спишь все равно, что с куклой, так это ж в сексе не главное. Главное – доставить радость партнеру. Разве я не прав?"

В этом месте меня начали трясти за плечо. Это был Марк. Я себя чувствовал крайне мерзко. Мне безумно захотелось оказаться дома, принять ванну, выпить сто грамм и лечь спать на своей койке. Потом я вспомнил свой дурацкий сон, и мне стало смешно. И еще мне почему-то показалось, что я видел его не один раз, а бессчетное количество раз подряд, и каждый раз, когда мне приходило время отвечать, Марк начинал меня трясти, но разбудить не мог, а лишь прерывал сон запускал его по второму кругу, делая пытку пробуждения бесконечной.

Я выбрался на воздух и закурил. Было еще по-утреннему прохладно, хотя солнце уже поднялось. Я повернулся к его лучам спиной и попытался согреться.

Мы находились в передвижном лагере Иноэ, причем он, очевидно, находился на новом месте и еще не был окончательно развернут. Три огромных полуприцепа стояли в рядок, кузова их были соединены. Четвертый как раз подъезжал, чтобы продолжить эту шеренгу. Зашипели гидравлические цилиндры и боковые стенки кузова начали раздвигаться, придавая помещениям дополнительный объем. Одна из сторон подстыковывалась к кузову ближайшей машины.

Поляна была оцеплена охранниками, двое стояли на крышах машин.

Мрак сдал меня на руки одному из референтов со словами:

– Вы скоро понадобитесь.

Меня проводили в уже знакомую мне японскую комнату с единственным стулом и вручили лютню, про которую было сказано, что это инструмент самого Герберта. Лютня, действительно, была чудесной во всех отношениях. Она даже не нуждалась в настройщике. Достаточно было нажать специальную кнопку и провести по всем струнам, чтобы крошечные сервомоторчики подтянули струны до нужного натяжения. Но по мне лучше не было моей старой лютни, погибшей на Дрейфе. Особенно, когда ее настраивал Чирок. К этой мне еще нужно было привыкнуть.

Мне принесли горячий завтрак, дали умыться и я постепенно пришел в некое подобие нормы. Заглянул Марк Келнер и сказал, что ресет Герберта закончен, и скоро он придет в себя достаточно, чтобы я мог с ним работать. Только теперь я окончательно понял, что меня ждет.

Иноэ вкатили в инвалидном кресле, видимо, в том самом. Он явно еще не владел собой, но смог сказать одно слово:

– Начинайте.

Марк поставил передо мной пюпитр и выложил на него нотные листы из своей черной папочки.

Ресет – это полное уничтожение памяти. Воспоминания детства и последние события, трудовые навыки и вредные привычки, первая любовь и последняя ненависть – все вычищается большой высокочастотной метлой. Все стирается, а затем восстанавливается таким, каким оно должно быть, по резервным копиям. Разумеется, восстановленная личность не может быть точной копией оригинала, иначе это просто не имело бы смысла. Если бы это было так, молодой Берг после ресета снова начал бы крушить мебель, а Герберт Иноэ – озираться в поисках подходящей веревки, чтобы на ней удавиться. После ресета человек помнит все события своей жизни, но часть из них, последний период, он помнит так, как будто это все было не с ним, как будто все это ему рассказали. Большинство сходится на том, что человек после ресета, это не тот человек, который был до него.

Но, как я уже говорил, это обычная реальность нашей жизни. Когда некто просыпается утром, обнаруживает зеркало в ванной и глядя на незнакомца в нем, догадывается, под его неодобрительным взглядом, что было бы неплохо побриться, кто проучится, что это тот же самый человек, который заснул вчера? И сильное похмелье просто делает эту картину более ясной, но сути не меняет. Когда я, Ричард Дональд Петров в двадцать лет начинаю заботиться о своей старости, то значит ли это, что старик Ричард Дональд Петров, который проживает сбережения, это тот же самый человек? Разве тот малыш, который с таким упоением строил песчаные крепости, тот ученик, который готов был провалиться сквозь землю из-за двоек, тот солдат, что промаршировал положенное время на благо империи, тот любовник, который в судороге страсти прижимал к себе плечи возлюбленной – разве все это один и тот же человек?

Так что, если не хочешь свихнуться, надо ограничиваться юридическими категориями и просто считать сидящего передо мной человека Гербертом Иноэ, несмотря на то, что вся его память была только что переписана заново, что в его теле работали донорское сердце и выращенные в колбе печень и селезенка, а в нервную систему встроено около десятка микрокомпьютеров.

Я начал свою партию.

Первым был алгоритм интуиции, тот самый, который изменил жизнь Герберта, превратив его в туза. Затем последовал листок с алгоритмом, о котором я еще не слышал. Насколько я понял, эта партитура давала ему возможность с большой скоростью усваивать информацию, как при чтении, так и на слух. Полезное свойство для бизнес-консультанта. Еще один пожелтевший листок, и герр Иноэ может дословно цитировать все, когда-либо слышанное или читанное. И, наконец, последняя новинка, уже виденный мною "Танец Кобры". Прежде чем его вводить, я отложил лютню и потянулся за сигаретами.

Когда я с сигаретой в руке направился к выходу, Марк жестом руки остановил меня:

– Курите здесь.

Я равнодушно пожал плечами, порылся в карманах в поисках зажигалки и прикурил.

– Знаете Марк, когда я закончу, мне бы хотелось кое-что вам рассказать.

– Разумеется, – Марк смотрел твердо, но озабоченно. В этот момент я знал столько же дьявольских алгоритмов, сколько и они с Иноэ. А им еще требовались мои услуги.

– Я уверен, что это покажется вам интересным.

– Возможно.

Герберт лишь опасливо глянул на меня. Он еще не отошел после ресета.

Я бросил окурок прямо на ковер, развернул Иноэ в кресле лицом от себя и снова взялся за лютню. Мне вовсе не обязательно было смотреть на его лицо, а Танец Кобры был слишком серьезной штукой, чтобы оставлять ему полный контроль над ситуацией. Я, правда, внес в алгоритм несколько упрощений, благодаря которым Герберт сможет плясать этот танец лишь минут через двадцать, но все-таки.

Я продолжил работу, глядя в затылок Иноэ, при этом Марк стоял у меня за спиной, и судя по неприятным ощущениям, глядел в затылок мне.

Когда ввод был уже закончен, я продолжал извлекать звуки левой рукой, а правую опустил в карман. Я надеялся на то, что Марк ничего не понимает в нашей музыке. Для туза держать рядом с собой программатора было бы слишком опасно. Правой рукой в кармане я отстегнул изящный замочек чеки, плотно охватил гранату, прижимая рычаг, и осторожно потянул ее. Утром, приводя себя в порядок, я привязал чеку шнурком к поясу, через дырку, проделанную в кармане. Теперь гранату удерживали от взрыва только мои пальцы лежавшие на рычаге. Я медленно опустил лютню на пол и проговорил, не оборачиваясь:

– Я готов к разговору.

– Говорите, – ответил Марк у меня за спиной.

– На мне жучок, который записывал всю вашу музыку и передавал ее по сотовой связи в место, известное только мне.

– Бито. Наш лагерь накрыт "колпаком" из глушилок. Пока вы играли ни один сигнал не мог быть послан за его пределы.

– Хорошо. Но, отправляясь сюда, я оставил досье на Иноэ с сообщением для властей, на случай моего исчезновения.

– Бито. Мы нашли ваш пакет в камере хранения.

– Я их оставил пять.

– Вира-майна! Вы осторожный ломщик, Петров. Что ж, ваш пакет доставит нам определенные хлопоты. Но мы с этим справимся. Эти карты тоже биты. У вас все?

Я медленно обернулся. Марк, как я и думал, стоял, направив ствол револьвера мне в голову. В барабане поблескивали пули, не драгоценные, а самые обычные.

– Нет, у меня не все. Вы устанете долго держать так руку.

– Продолжайте, – ответил он не дрогнув.

– Марк, он же вас закодировал. Вы же робот! Вы не хотите освободиться?

– Это не имеет значения. Я пошел на это добровольно и ни о чем не жалею. У вас все?

– А вы не боитесь попасть в Герберта рикошетом?

В его лице промелькнуло беспокойство, но он был по-прежнему тверд:

– Не боюсь. У вас все?

– Нет. У меня еще один козырь. Герберт Иноэ ведь не может погибнуть? Это ведь недопустимо? – сказал я и медленно вытащил руку с гранатой из кармана.

В глазах Марка появился панический ужас. Больше того, он выглядел полубезумно, лоб его мгновенно покрылся испариной.

Я осторожно повернулся вполоборота и взялся за ручку инвалидного кресла:

– Позовите Чирка. Герр Иноэ проводит нас до геликоптера.

Герберт поднял голову. Он был еще слаб, но голос его был твердым:

– Хорошая работа, Марк. Но сейчас нам придется их отпустить.

Марк взял себя в руки, кивнул, спрятал пистолет и отправился за Чирком.

Чирок опять с пол-оборота врубился в ситуацию, вытащил из-за пазухи драгоценный маузер и, пока нам готовили геликоптер, отлучился в обществе Марка на край поляны, откуда вскоре раздалось несколько хлопков и повалил черный дым. Только когда мы взлетели, оставив внизу Иноэ, все еще сидящего в кресле и верного Марка в окружении охраны рядом, я спросил у Чирка:

– Что это ты там учудил?

– Генератор поджег, – улыбнулся он.

– Так у них, наверняка, резервный есть.

– А я и резервный поджег!

– Блин, все равно же вся аппаратура наверняка может работать от аккумуляторов!

– Может и не вся. И потом, знаешь… Очень хотелось что-нибудь на память о себе оставить.

– Они нас и так не забудут.

Чирок помог мне извлечь чеку из кармана, отвязать ее от шнурка и снова заблокировать гранату.

Мы долетели до ближайшего крупного населенного пункта, высадились прямо на вокзальной площади, и, велев пилоту улетать к чертовой матери, побежали к вокзалу, где вскочили на первую попавшуюся электричку. Проехав несколько остановок, пересели на какой-то автобус, и так колесили почти двое суток, пока добрались до Города. По дороге мы купили новую одежду. Лишь войдя в подземку я немного успокоился. Здесь найти человека было практически невозможно.

Следующую ночь мы с Чирком провели в коллекторе отопления и, надо сказать, неплохо выспались. Я имел некоторый опыт хич-хайкерства, Чирок же вообще, можно сказать, был профессором среди клошаров. Нам предстояло так прожить не один месяц, поскольку средств к существованию у нас не было. Лютня моя погибла, но даже если бы нам удалось найти другую, я не мог и подумать о том, чтобы предложить кому-то свои программаторские услуги. Все программаторы и раньше были у Иноэ под колпаком, а теперь его внимание утроится. Нам обоим предстояло исчезнуть, сделать вид, что нас не существует. И городское дно было для этого лучшим местом. Его население как раз и состояло из призраков бывших судеб.

Я позвонил Мери-Энн с автомата, назвался именем героя одного любимого нами обоими анекдота и, когда убедился, что она поняла ситуацию, назначил встречу так, чтобы никто из слухачей не понял, о чем идет речь. Я попросил ее принести с собой ту мелочь, которая принадлежала мне и хранилась у нее. И не разбить по дороге.

Я уже выглядел довольно колоритно – в длинном, не по погоде, несвежем пальто и с трехдневной щетиной, которую вскоре должна была заменить приличная борода. Я три раза обошел вокруг кафе, и убедился, что за нами не следят. Возможно, я и ошибался, но это был такой фартовый шанс, что упускать его не стоило. Я подсел за столик и поздоровался с давней подругой. Забрав деньги, я вручил ей пакет с подробными инструкциями, где и как можно эту инфу разместить в Сети, и как сделать, чтобы она оказалась доступной всем подряд, если я не остановлю процесса через два года. За два года я надеялся разобраться. А если нет, то и хрен с ним, с человечеством.

Мери-Энн приняла все очень близко к сердцу. Она говорила:

– Блин, Док, я вижу у тебя серьезные проблемы. Если бы ты принял Учение, у тебя таких проблем бы не было. Знаешь, я поговорю с братьями, они тебе помогут.

– Не надо. Если они не увидят своей выгоды, то не захотят помогать, а тебе навредить смогут. А если увидят выгоду, то тем более не надо. Они просто сотрут меня в пыль.

– Докар, какая выгода? Если ты ни в чем не виноват, то они помогут тебе, потому что в этом их долг.

– Извини, но я не верю, что твои новые друзья захотят чем-то мне помочь, если не увидят выгоды для себя.

– Док, на самом деле все очень просто…

– Мери-Энн, – прервал ее я, – Я очень тебя люблю, и, возможно, ты самый близкий для меня человек в этом мире. Но когда ты говоришь "На самом деле все очень просто", мне в этой фразе не нравится шесть слов…

Наши изобретатели не обходят вниманием движитель, на основе которого построен Дрейф. Он известен среди любителей экзотических роботов. Энтузиасты считают, что именно так надо передвигаться по иным планетам.

Инструкцию по сборке модели такого устройства, составленную Tom Edwards можно найти по адресу:

http://carvenjim.tripod.com/robotics/Cronological001/generation.htm