"Садовники Солнца" - читать интересную книгу автора (Панасенко Леонид Николаевич)ЗНАКОМЫЙ СИМПТОМОн долго и крепко спал. Проснулся в четверть десятого и, решив, что весь день будет отдыхать, отправился в сад. В кафе, несмотря на поздний час, было многолюдно. – Брат Илья, – окликнули его с крайнего столика. – Садись к нам. Он узнал Драгнева и обрадовался. Как-то так получилось, что после прибытия на Станцию Илья с болгарином ни разу больше не встречался. – Здравствуй, Калчо. За одним столом с Драгневым сидел Крайнев. Фёдор Иванович был хмур. Возле его бокала лежала «пуговица» проектора, над ней дрожал и переливался перламутровый шар голографического объёма. «Запись кончилась, а он даже не замечает», – подумал Илья. – Редкое зрелище сейчас будет, – лукаво прищурился капитан «Бруно». Бой титанов, сражение былинных богатырей... Или же новейший вариант «Преступления и наказания». Учтите, Илья, у руководителя Станции тоже солидные полномочия. – Достоевщина отменяется, Калчо. – Илья наугад нажал несколько клавиш синтезатора. Он понял, что на Станции уже каким-то образом узнали о ночном эксперименте. – Будет дружеский завтрак и краткое объяснение. – Я отказываюсь вас понимать, – не выдержал Крайнев. Лицо его побагровело от сдерживаемого гнева. – Вы проповедуете благоразумие и осторожность. Вы требуете их от нас, а сами... Тайком! Какие-то гонки с амёбами... Да вы хоть представляете, чем это могло кончиться? Для вас, для всех нас. Ну что это за цирк?! Крайнев сердито ткнул «пуговицу». В объёме изображения закипело знакомое жёлтое варево, и три зловещие чёрные тени начали смыкать кольцо вокруг крошечной фигурки в скафандре. – Это не гонки, Фёдор Иванович, – негромко, но твёрдо сказал Илья. – Какие могут быть гонки? Да мне на этих тварей глядеть тошно. А вот что тайком – виноват. Дело, сами понимаете, рискованное. Не хотелось мне да и не мог я ни с кем из вас делить ответственность. И ожидать две недели тоже не мог. Слишком уж активизировались амёбы. – Ничегошеньки не понимаю, – Крайнев помотал головой, выключил «пуговицу». – Остальные, наверное, тоже? – спросил Илья и протянул руку. – Фёдор Иванович, позвольте ваш браслет связи. Я объясню сразу всем. Кратко и чётко он изложил цель эксперимента, упомянул о своём «завещании» с приказом об эвакуации на случай выхода амёб в открытый космос, а в конце сообщения заметил: – Только не обвиняйте себя в беспечности, друзья. Каждый из нас делает своё дело. Повторяю: Службу Солнца интересует не только гармония личности, но и, прежде всего, гармония общества. А в данном случае и того больше безопасность его. Вы изучаете Окно как явление, в целом. Меня же интересует одна деталь. Насколько оно опасно для людей. За столом воцарилась тишина. – Это серьёзно... – пробормотал наконец Драгнев и поднялся. – И неожиданно. Никогда даже не задумывался... Он ушёл. Крайнев упрямо покачал головой: – И всё же так нельзя, Илья. Нельзя одному! Мы бы обязательно что-нибудь придумали. Эх, пора Службе Солнца тобой заняться, пора. Чуть легче стало. Самую малость. Боль вытекает из меня тонким ручейком, а внутри её море бездонное, просторы немерянные... Мама, ты пришла? Спасибо, мамочка. Посиди возле меня. Нет, нет, только не прикасайся ко мне. А то вдруг и на тебя выплеснется эта проклятая, тоскливая боль. В ней можно утонуть, мама... Четвёртый раз, четвёртый раз я выплываю, выкарабкиваюсь, выживаю. Это так страшно, что я каждый раз схожу с ума. Не потому, что боль такая острая, нет. И даже не потому, что она безбрежная. Да, да, она не вмещается в моём маленьком теле, ей не хватает клеток, она разливается так широко... Теперь я понимаю, почему о ней иногда говорят беспредельная. Нет ей предела, мама, понимаешь? Но я не потому схожу с ума. Всё, что можно описать словами, можно пережить. Меня убивает то, что эта боль качественно иная – ...Ещё отпустило. Красный свет каюты напоминает кровь, которую сердце как-то умудряется проталкивать в спазматически сузившиеся сосуды. Не хватает только, чтобы главный врач Станции умер от кровоизлияния в мозг... Ты уже уходишь, мама? Ладно. Значит, мне в самом деле лучше... Илюшенька, ангел мой, хранитель! Где же твои большие и добрые руки, которые умеют снимать боль? Глупая я, глупая! Господи, до чего же глупыми бывают женщины в третьем тысячелетии. Почему я так боялась тебя, милый? Почему? Неужто только из боязни, что ты, узнав правду, отправишь меня с «Бруно» на Землю? Или я боялась другого? Того неизбежного вопроса, который возникнет, расскажи я всю правду: «А какая, собственно, связь между хаотической информацией Окна и чужой болью?..» Всё! Дальше молчать нельзя. Не могу! Я не знаю, какая может быть связь, здесь всё так странно, ответов на этот вопрос тысячи, но у меня нет больше сил... Нет их. Кончились. Будь проклято это Окно и его Боль! Полина с трудом поднялась. Её мутило, перед глазами всё колебалось и плыло. Неуверенно ступила раз, другой. Затем, догадавшись, выключила поле гравитации и неуклюже выплыла в коридор. Несколько минут безжизненно висела в воздухе, соображая, где же искать Илью. «Командная рубка... – подумала наконец. – Если не он... Там всегда есть люди». Она вошла так тихо, что её даже не заметили. За бортом Станции стоял полный штиль – в жёлтой мгле центрального экрана плавало всего несколько амёб. Однако исследователи, расположившись в креслах, разговаривали именно о Простейших. Крайнев увлечённо доказывал, что, узнав сущность амёб, они фактически определят роль Питателя в этой энергетической системе, а отсюда вытекает... «Боль вытекает, как вы не понимаете этого», – сцепив зубы, подумала Лоран. Она покачнулась от усталости и боли, тихо позвала: – Брат Садовник! Илья обернулся первым, остальные – за ним. – Что с вами? – вскочил встревоженный Крайнев. Полина жестом остановила его. – У меня заявление для представителя Службы Солнца. – Она поискала точку опоры, но не нашла и решила сказать всё быстро, очень быстро. – Три моих прежних отчёта о сеансах приёма хаотической информации полностью выдуманы. Каждый раз я чувствовала боль. Огромную, ни с чем не сравнимую, чужую нечеловеческую боль! Если можете, простите мой обман... Она почувствовала, что падает, но в последний миг Илья подхватил её на руки. И боль, будто ей, наконец, открыли шлюзы, выплеснулась, ушла в эти огромные сильные руки. Это было нечто совершенно новое – боль в Окне. Признание Полины ошеломило всех. Как грибы после дождя, стали множиться догадки и предположения – робкие, туманные, ибо всё усложнилось до таких пределов, что даже никогда не унывающий Крайнев в сердцах сказал Илье: – Мы стремительно проваливаемся в болото противоречивых фактов. Мы их систематизируем, а осознать, как говорит ваш Дангулов, не можем... Кстати, что с Лоран? – Ничего опасного, – ответил Илья. – Небольшое нервное истощение. Ввожу ей нужные препараты и заставляю отсыпаться. Он вспомнил, как не хотела вчера Поль отпускать его, как прижималась к нему маленьким телом и вздрагивала, вздрагивала. А вот собственных слов не помнил. Знал только, что были они нелепые и почему-то весёлые: «Это ерунда, боль. Вот мы...» Они совершенно не соответствовали моменту, и, может, поэтому Полине стало чуточку легче и она согласилась на гипносон. – Это хорошо, – порадовался Крайнев и, скупо улыбнувшись, добавил: – Вы и потом её жалейте, ладно? Илья хотел отшутиться, но передумал. – Фёдор Иванович, – спросил он. – Где сейчас может находиться кибернетик? Хозяйство Антона размещалось в двадцать-первом коридоре – подальше от всевозможных вибраций и полей лабораторных отсеков. Здесь было тихо, в многочисленных иллюминаторах лениво плескался сбитый желток псевдотуманности. Антон рисовал на магнитном экране синтезатора какие-то схемы. Синтезатор сердито гудел, выбрасывая одну за другой пластинки модулей одинаковые, как две капли воды, и всё же разные Антон беспрестанно что-то вычёркивал, добавлял. – Вы его замучаете, – кивнул Илья на синтезатор. – У него, по-моему, воспроизведение запрограммировано только с уже отработанных схем. Не так ли? – А я нарочно, – глаза у Антона оказались серыми и прохладными, будто осеннее утро. – Пусть умнеет. Программа-то у него не жёсткая, а целевая, страх не люблю жёстких программ. – И в жизни тоже? – поинтересовался Илья. – О-о-о! – Антон воздел руки к потолку. – Я обязательный через необязательность. Друзья это знают. И чем срочнее что-либо нужно, тем небрежнее и вскользь меня об этом просят... Что за человек этот Антон? удивился кибернетик самому себе. Получилось смешно и непосредственно. – Кстати, – как бы невзначай заметил Илья. – Ходят упорные слухи, что логический блок Станции даёт... сбои. – Слухи! – взвился Антон. – Да это чудовищная ложь! У нас не блок, у нас, запомните, мозг! Прекрасный мозг! – А постоянные перепланировки Станции? – возразил Илья. – Уж очень смахивает на пунктик. Кибернетик скис. – Это есть, – пробормотал он, присаживаясь на какую-то коробку, – тут вы правы... Однако все проверки дают норму. Мы даже на Землю возили энергослепок нашего любимца. Показывали там лучшим специалистам. Примеривались они к нему так и эдак и говорят: великолепный мозг, подарите, – смеются, – его нам, мы шефу на день рождения подарим... Да, дела... – А вы вот чем поинтересуйтесь, – посоветовал Илья. – Раз он у вас такой умница, то мог все эти перемены декораций не только для целевой, но и для любой другой программы приспособить. – Любопытно. Вы говорите: приспособить? Для целевой? – Антон решительно повернулся и пошёл к пульту связи с логическим блоком. – Вдруг что выяснится – позвоните! – крикнул ему вслед Илья, но кибернетик, очевидно, уже не слышал его. Вся работа с утра валилась из рук. Илья пошёл было в Пустыню, захотелось побыть одному, – но там кружил с застывшим взором Треверс, и Ефремов вернулся в медотсек. – Опять Кен кружит, – пояснил он, отвечая на безмолвный вопрос Полины. – Неприятно. – Делится? – И, по-моему, активно. Вот бедняга. Идёт, идёт, потом вдруг останавливается и давай себя ощупывать: цел ли. Илья снова уткнулся в ленты: вот уже четыре дня он проверял архив электронного диагноста. Полина сидела молча, демонстративно скрестив руки на груди. – Ил, неужели тебе не надоело? – наконец спросила она. – Да, я сама советовала проверить психику членов экипажа. Ты это сделал. Разве записи диагноста не убедили тебя, что на Станции всё в порядке? – Убедили, – рассеянно кивнул Илья. – Я теперь только «лунатиками» занимаюсь. Ищу частности. Они представляются мне как отдельные понятные слова в потоке бессвязной речи, внятно произнесённые слова. – Ты что? – Полина не скрывала недоумения. – Ты в самом деле считаешь хаотическую информацию речью? Ищешь в ней смысл? – Нет, конечно. Волноводы, наверное, и есть волноводы – связующее звено... Команда – отчёт о выполнении, опять команда... Но, может, кто-нибудь из медиумов понял команду? Илья устало отстранил подставку с кассетами, и лентами. Он смотрел на Полину: ненавязчиво, ласково, будто приглашал вспомнить об их тайне, о тех безднах доверчивости, которые открылись им. Полина замерла. Она дышала неровно и горячо, прикрыв глаза и покусывая губы. Смуглые руки её, до сих пор свободно лежавшие на столе, вдруг напряглись, будто что-то отталкивали. – Не надо, Илюшенька, – она покачала головой. – Не смотри на меня так... Мы должны разгадать тайну Окна. А потом... Потом мы найдём остров. Необитаемый остров. Я не могу любить между делом, Ил. Да, да, я, наверное, бешеная, ненасытная, чересчур искренняя. Какое счастье, что я родилась именно теперь, а не в прошлые века. Тогда всё путали, путали... И ничего не понимали до конца – ни душу, ни тело... – Не обижай предков, – улыбнулся Илья. – Ты несправедлива. Просмотрев остальные ленты, он вызвал Антона. – О-о-о! – обрадовался кибернетик. – Вы, конечно, не Норберт Винер, Илья, но кое-что в машинной логике соображаете. Вы знаете, что учудил наш общий друг? Знаете, откуда эта лавина перепланировок? Илья пожал плечами: – Наверное, увлёкся театром. Смена декораций. – Нет, нет! – Антон замахал руками. – Никаких отклонений. Наш друг всего-навсего развил целевую программу, причём в лучших традициях гуманизма. – То есть? – их разговор заинтересовал и Полину. – О-о-о! Мы с вами не поняли элементарного, уважаемая Лоран. Я же всем говорил – на Станции великолепный мозг. Так вот. Целевая программа обязывает его производить корректировки нашего «изменяющегося мира» раз в шесть-семь месяцев. Верно я говорю?! Но программа рассчитана на нормальных людей, работающих в нормальных условиях. А у нас что? Одни неврастеники. – И логический блок решил... – начал Илья. – Вот именно, вот именно, – экспансивный Антон чуть не захлопал в ладоши. – Машина решила нас ублажать. И мебель перетаскивает, и Григом потчует. – Ну и ладно, – Полина устало улыбнулась. – На одну загадку меньше. А то уж очень неуютно было: за бортом амёбы изощряются, а тут ещё на Станции чудеса. Ты уж попроси свои машины, Антон. Пусть помогают нам. До конца исследований. – До победного! – согласился кибернетик. – Послушай, Антон, – попросил Илья. – Требуется помощь твоего «великолепного». Есть сейчас свободный канал? – О-о-о! – оживился кибернетик. – Служба Солнца у меня вне очереди. Сколько исходной информации? – Пустяк, – Илья приподнял ворох лент. – Хочу систематизировать архив диагноста. – Ладно, присылай. Антон отключился. Несколько минут в медотсеке царило молчание. Затем Полина резко отодвинула пульт управления диагностом, поднялась. – Ты ведь не просто частности ищешь, Илья? Все они – в отчётах «лунатиков». Ты ищешь то, чего нет в отчётах. Ты ищешь Боль? – Да! – Илья упрямо сдвинул брови. – Если боль чувствуешь только ты, то это, наверное, в самом деле частность, странный вторичный эффект, присущий только твоей психике. Но если это действительно Боль, то такое сильное чувство не может обойти других медиумов. Значит, другие тоже мучаются и... тоже скрывают. А раз так, то Большая Боль – суть реальность и реальность чрезвычайно странная для волновода хаотической информации. Ты же знаешь я бывший хирург, для меня боль слишком знакомый симптом. Полина поморщилась. – Не понимаю, к чему ты клонишь, – с досадой сказала она. – Но всё равно – не мучай людей, Илья. Им и без тебя тошно. Это моя боль, мне за неё и расплачиваться. Отправь меня на Землю – и дело с концом. – Буду рад, – Илья приоткрыл дверь и заглянул в бокс, куда поместили после операции Исаева. Иван дремал или делал вид, что дремлет. – Это нелепо звучит, но я в самом деле буду рад, если твоя боль окажется только твоей. Станция спала. Было около трёх условной ночи. – Дин-дон, дин-дон! – отозвался колокольчик, и Илья, мгновенно сбросив покрывало сна, пригласил видеовизитера. Однако объём экрана не зажёгся. – Ваш срочный заказ выполнен, – сообщил бесцветный голос большого логического. – Информация обработана. Данные анализа отосланы. Илья поспешно взял из окошка, доставки тонкий рулончик, развернул ленту. – Так, та-а-ак, – бормотал он, всматриваясь в кривые графиков. – Пусто, пусто, и слава богу, что пусто. И здесь – норма. Прекрасно. Тоже пре... Он замер. «Это оно! – подумал Илья. – Четыре случая, как у Полины... Но пики на ленте, что за пики?! Они в несколько раз выше, чем на контрольной ленте Лоран. Значит... Бедняга, как он выдерживал? Как он мог выдержать такое!» Ефремов поспешно надел тяжёлый кокон формы. И сразу же тихий голос Помощника обрадованно прошелестел в сознании: – Требуется ли помощь? Определите сферу моих действий. – Я ещё сферу своих не определил, – вздохнул Илья. – В общем так. Сейчас будет сплошная юриспруденция прошлых веков: сначала изобличение, потом дознание. А ты веди протокол – то есть фиксируй наш разговор. В коридорах Станции не было ни души. Илья нашёл нужную дверь, положил руку на белый квадратик вызова и не убирал её до тех пор, пока дверь не распахнулась. – Позвольте, – сказал Илья и, не ожидая приглашения, шагнул в каюту. «Для начала неплохо, – подумал он. – Противник ошарашен моей немыслимой бесцеремонностью, моей бестактностью – ворваться к человеку среди ночи!» – Что-нибудь случилось? – спокойно поинтересовался Юрген Шварц. – Вы... так неожиданно да ещё при полном параде. – Помните, Юрген, нашу первую встречу? – Илья присел, а Шварц, чью костлявость и нескладность не мог скрыть даже пушистый халат, стоял возле дивана. – Вы тогда заявили, что это по моей части – разобраться в аномалиях психики отдельных исследователей. Я внял вашему совету и разобрался! Я даже больше сделал: теперь я определённо знаю, почему вы, когда остальные с нетерпением ожидали выброса Скупой, сидели в кресле и вас снедала дикая тоска. – Любопытно, – Шварц отпрянул в тень, затаившуюся в углу каюты. – Вы говорите так, будто я преступник, а вы – удачливый детектив. Илья не принял шутки. – Отчасти это, наверное, так и есть, – жёстко сказал он. – Можно быть вредным для общества и для дела не только какими-то действиями, но и бездействием... А теперь выполните, пожалуйста, мою небольшую просьбу. Мне нужен подробный отчёт о ваших действительных ощущениях во время приёма хаотической информации. Слово «действительных» Илья произнёс громче остальных, и во взгляде Юргена что-то дрогнуло. – Не морочьте мне голову, – грубо сказал он. – Я давным-давно сдал все необходимые отчёты. – Ваши отчёты – фантастика! – Илья оставался совершенно спокойным. Иначе говоря, – фальсификация, выдумка, ложь. А мне нужна правда. – Я свободный человек, – гордо заявил Шварц. Он ступил шаг вперёд, в круг света, выпрямился. – И никто не заставит меня делать то, чего я не хочу делать. Вы мне надоели, Садовник, кроме того, я не приглашал вас в гости. – Странное у вас понимание свободы, – покачал головой Илья. – Вы что, забыли: жить в обществе и быть свободным от него... – Не трудитесь вспоминать, – Шварц, по-видимому, вконец разъярился. – Я тоже читал классиков марксизма-ленинизма... Но я вовсе не обязан выворачивать перед вами душу. Кстати, меня ограждает право вето. Или вы и об этом забыли? – Юрген, – устало сказал Илья, – вы же умный человек, умнейший даже. Как вы не понимаете, что нам крайне важно выяснить сущность этой Боли. Узнать, что скрывается за ней. И ваша ложь сейчас вредит общему делу. Впрочем, как вредила и раньше, как вредит любое сокрытие истины... Мне некогда вести дискуссию об аморальности вашего поведения. Мне нужна информация. И немедленно. Если вы не расскажете обо всём сами, я буду вынужден просить совет Мира прозондировать ваше сознание. Шварц побледнел. – Вы не посмеете, – прошептал он недоверчиво. – Это унизительно... И для меня, и для вас... – Ещё как посмею, – заверил его Илья. – У меня, повторяю, нет выбора. – А чего вы хотели? – закричал вдруг Юрген. Космолог заметался по каюте, пиная попадающиеся на пути предметы. – Чтобы я разнюнился, как ваша Лоран? Чтобы случайная, глупая боль, – да, я уверен, что это тоже вторичный эффект, в крайнем случае, сигнал о каких-то неполадках в энергетической системе, – чтобы эта боль обрушила на Окно и его исследователей океан вашего безотказного гуманизма?! Да эта «беспредельная боль», – он явно передразнивал Полину, – в сравнении с океаном вашей обязательной доброты – жалкая лужица! Я расскажу, если вы настаиваете, я, конечно, всё расскажу... Шварц как-то сразу потускнел, сгорбился, будто прошлая боль вдруг вернулась к нему, нахлынула, и не было сил сопротивляться неизбежному. В Пустыне было страшно холодно. Ефремов знал всю подноготную этой человеческой выдумки, да в конце концов форма-скафандр могла оградить его даже от космического холода, и тем не менее шёл и шёл, забыв обо всём, ёжась и кутаясь в куртку. Он вспомнил всё. Скупые сведения и пышные гипотезы о сущности Окна промелькнули пред его внутренним взором. Боль Полины умножилась на боль Шварца, а изо всех признаний космолога вдруг высветлилась одна странная фраза: «Вы знаете, Илья, я удивляюсь не силе боли, не её масштабам, а её отвлечённости. Мне постоянно казалось, что это какая-то инородная боль. Будто возле сердца трётся и трётся кусочек металла». Илья присел на камень. Какая-то зверюшка – суслик, тушканчик? пристроилась у его ног. Немного отогревшись, запищала, засуетилась. Мысли не складывались. Наугад, интуитивно Илья, наконец, выстроил цепочку: инородное тело, то есть Станция, находится в энергетической системе, об этом поступают сообщения, так называемые сигналы боли, и, как результат, как защитная функция Окна, – деятельность амёб. Единственным, что не вписывалось в логическое построение, была Боль. Откуда она? И почему? Почему энергетическая система, то есть главный узел её – пульсар Скупая, реагирует на их присутствие в Окне именно Болью?! Так ли это? Как проверить, что боль не просто боль (вторичный, третичный эффект восприятия человека), а непосредственная реакция системы на инородное тело? «А что если попробовать усилить эффект инородности? – обожгла Илью догадка. – Каким образом? Очень просто. Берём предполагаемый жизненно важный центр системы и... воздействуем на него. Центр в данном случае пульсар. Господи, как я могу воздействовать на пульсары? Где я возьму раздражитель для звезды? Нет, это утопия!» Зверёк – тушканчик, крыса, мышь? – отчаянно пищал и теребил Илью за брюки. Так и не определив, какая живность беспокоит его, Садовник встал и пошёл вслед за зверюшкой. Серое тельце сливалось с песком, пропадало в сумерках, по зверёк постоянно пищал – жалобно, призывно – и Илья определял его местонахождение «по голосу». В ложбинке, под сенью колючих кустов, чернел колодец водосбора. Оттуда тоже послышался писк – ещё более жалобный и тоненький. Зверёк заметался вокруг колодца. – Как же тебя угораздило, малыш, – сказал Илья, доставая из ямы крохотный тёплый комочек. – Бегите домой, прячьтесь. «Ну и что? – подумал он. – Мы в самом деле ещё не экспериментировали на уровне звёзд. Но это же ровным счётом ничего не значит! На Станции должны быть запасы антивещества, а через четыре дня придёт „грузовик“. Вот и прикинь...» |
|
|