ТАИРАВКИТНА

реднаероК дарноК лраК: ниязоХ

Эту надпись можно было прочитать на стеклянной двери маленькой книжной лавочки, но, разумеется, только если смотреть на улицу из глубины полутемного помещения.

Снаружи было серое промозглое ноябрьское утро и дождь лил как из ведра. Капли сбегали по изгибам букв, по стеклу, и сквозь него ничего не было видно, кроме пятнистой от сырости стены дома на противоположной стороне улицы.

Вдруг дверь распахнулась, да так порывисто, что маленькая гроздь желтых медных колокольчиков, висевшая над нею, яростно затрезвонила и долго не могла успокоиться.

Переполох этот вызвал маленький толстый мальчик лет десяти или одиннадцати. Мокрая прядь темно-каштановых волос падала ему на глаза, с промокшего насквозь пальто стекали капли. На плече у него была школьная сумка. Мальчик был немного бледен, дышал прерывисто, и, хотя до этой минуты, видно, очень спешил, теперь застыл как вкопанный в дверном проеме.

Дальний конец длинного узкого помещения тонул в полутьме. У стен до самого потолка громоздились полки, плотно уставленные книгами разного формата и толщины. На полу возвышались штабеля фолиантов, на столе были навалены горы книжек размером поменьше, в кожаных переплетах и с золотым обрезом. В противоположном конце помещения за сложенной из книг стеной высотой в человеческий рост горела лампа. И в её свете время от времени появлялись кольца табачного дыма; подымаясь, они становились всё больше и больше, потом расплывались в темноте. Это было похоже на дымовые сигналы, какими индейцы передают друг другу с горы на гору всякие сообщения. Там явно кто-то сидел. И в самом деле мальчик услышал, как из-за книжной стены раздался довольно грубый голос:

— Пяльте глаза сколько угодно, можете с улицы, можете здесь, но только затворите дверь. Дует.

Мальчик послушался и тихонько прикрыл дверь. Потом ближе подошел к стене из книг и осторожно заглянул в угол. Там в кожаном вольтеровском кресле с высокой спинкой, уже изрядно потертом, сидел грузный и коренастый пожилой человек. На нём был мятый черный костюм, выглядевший поношенным и каким-то пыльным. Его живот стягивал цветастый жилет. Голова у него была лысая, и только над ушами торчали пучки седых волос. Лицо было красным и напоминало свирепую морду бульдога.

На ней красовался нос картошкой, на котором сидели маленькие очки в золотой оправе. Старик попыхивал изогнутой трубкой, свисающей из уголка рта, и поэтому казался косоротым. На коленях у него лежала книга, которую он, как видно, только что читал — его пухлый указательный палец левой руки был засунут между страницами вместо закладки.

Правой рукой он снял теперь очки и принялся разглядывать стоявшего перед ним маленького толстого мальчика в промокшем пальто — с пальто так и капало. При этом он сощурил глаза, отчего выражение его лица стало ещё более свирепым.

— Ах ты, Боже мой! — только и пробормотал он и, раскрыв книгу, вновь стал читать.

Мальчик не знал, как ему себя вести, и поэтому просто стоял, удивленно глядя на старика. А тот вдруг снова захлопнул книгу, опять заложил страницу пальцем и прохрипел:

— Слушай, мой мальчик, я терпеть не могу детей. Теперь, правда, модно носиться с вами как с писаной торбой, но это занятие не для меня! Другом детей меня уж точно не назовешь. По мне, дети — это просто-напросто орущие болваны, мучители рода человеческого, которые всё ломают, пачкают книги вареньем, вырывают страницы и плевать им на то, что у взрослых тоже могут быть свои беды и заботы. Я говорю это, чтобы ты крепко подумал, зачем сюда пришел. Кроме того, у меня нет детских книжек, а других книг я тебе не продам. Ну вот, я надеюсь, мы друг друга поняли!

Всё это он произнес, не вынимая трубку изо рта. Потом снова раскрыл книгу и углубился в чтение.

Мальчик молча кивнул и уже собирался уйти, но вдруг ему показалось, что он не может оставить эту речь вот так, без ответа, поэтому он повернулся и чуть слышно произнес:

— Только невсетакие.

Хозяин лавки поднял на него глаза и снова снял очки:

— Ты всё ещё здесь? Посоветуй, что нужно делать, чтобы избавляться от таких как ты? О чём таком весьма важном ты собирался мне сказать?

— Ничего уж такого важного, — ответил мальчик ещё тише. — Я только хотел сказать, что не все дети такие, как вы говорите.

— Ах, вот оно что! — старик поднял брови с наигранным изумлением. — И надо полагать, именно ты и являешься счастливым исключением?

Толстый мальчик не знал, что ответить. Он только пожал плечами и повернулся к двери.

— А манеры каковы, — раздалось бормотание за его спиной. — Мог бы хотя бы представиться.

— Меня зовут Бастиан, — сказал мальчик. — Бастиан Бальтазар Букс.

— Весьма странное имя, — прохрипел старик. — С тремя «Б». Правда, в этом ты не виноват, не сам же ты так себя назвал. Я — Карл Конрад Кореандер.

— А тут три «К», — серьезно заметил мальчик.

— Хм, — буркнул старик. — Верно!

Он выпустил из трубки несколько колечек дыма.

— Хотя всё равно, как нас зовут, мы ведь больше не встретимся. Мне хотелось бы выяснить только одно: с чего это ты как бешеный ворвался в мою лавку? Похоже, ты от кого-то убегал, да?

Бастиан кивнул. Его круглое лицо вдруг стало ещё бледнее, а глаза ещё больше.

— Наверно, ты ограбил кассу в магазине, — предположил господин Кореандер. — А может, пристукнул старушку, или ещё что-нибудь похлеще — от вас теперь всего можно ожидать. Тебя что, дитя моё, полиция преследует?

Бастиан замотал головой.

— Выкладывай всё как есть, — сказал господин Кореандер. — От кого ты убегал?

— От них.

— А кто это — они?

— Ребята из нашего класса.

— Почему?

— Они… Они всё время пристают ко мне.

— Что же они делают?

— Они поджидают меня у школы.

— Ну и что?

— Потом орут, по-всякому обзываются, смеются…

— И тебе всё это нравится? — Господин Кореандер неодобрительно поглядел на мальчика. — А почему бы тебе не дать кому-нибудь в нос?

Бастиан пристально посмотрел.

— Нет, я не смогу. К тому же я плохо дерусь.

— А подтягиваться на кольцах ты умеешь? — допытывался господин Кореандер. — А бегать, плавать, играть в футбол, делать зарядку? Ты что, вообще ничего из этого не умеешь?

Мальчик покачал головой.

— Короче говоря, ты слабак?

Бастиан пожал плечами.

— Но хоть язык-то у тебя есть? Что же ты молчишь, когда над тобой издеваются?

— Я попробовал один раз им ответить…

— Ну и что?

— Они закинули меня в мусорный контейнер и привязали крышку. Два часа я кричал, пока меня не услышали.

— Хм, — проворчал господин Кореандер. — И теперь ты больше ни на что не решаешься?

Бастиан кивнул.

— Сверх того, — констатировал господин Кореандер, — ты труслив, как заяц!

Бастиан опустил голову.

— Наверно, ты выскочка, да? Первый ученик, любимчик учителей? Так что ли?

— Нет, — сказал Бастиан и ещё ниже опустил голову. — Меня оставили на второй год.

— Боже милостивый! — воскликнул господин Кореандер. — Выходит, неудачник по полной программе!

Бастиан ничего не ответил. Он просто стоял, опустив руки, а с его пальто всё капало и капало на пол.

— Что же они орут, когда тебя дразнят? — поинтересовался господин Кореандер.

— Ах — да всё, что угодно.

— Например?

— Толстый дурень рухнул вниз, зацепился за карниз, карниз оборвался, дурень разорвался…

— Не очень-то остроумно, — заметил господин Кореандер. — Что ещё?

Бастиан помедлил, а потом стал перечислять.

— Чокнутый. Недоносок. Трепло. Свистун…

— А почему чокнутый?

— Я иногда разговариваю сам с собой.

— О чём же ты разговариваешь сам с собой? Ну, к примеру?

— Рассказываю сам себе разные истории. Выдумываю имена и слова, которых нет…

— И сам себе всё это рассказываешь? Зачем?

— Ну, потому что никому кроме меня это не интересно.

Господин Кореандер некоторое время задумчиво молчал.

— А что об этом твои родители думают?

Бастиан ответил не сразу.

— Отец… — пробормотал он наконец, — отец ничего не говорит. Он никогда ничего не говорит. Ему всё равно.

— А мать?

— Её больше тут нет.

— Твои родители разошлись?

— Нет, — сказал Бастиан, — она умерла.

В этот момент зазвонил телефон. Господин Кореандер с напряжением поднялся со своего кресла и, шаркая, поплелся в маленький кабинет за прилавком. Он поднял телефонную трубку, и Бастиану показалось, что он называет его имя. Но тут дверь закрылась, и, кроме невнятного бормотанья, ничего больше не было слышно.

Бастиан всё ещё стоял не шевелясь. Он никак не мог взять в толк, что же такое с ним произошло, почему он стал всё рассказывать, да ещё так откровенно. Ведь он терпеть не мог, когда ему лезли в душу. И вдруг его прямо в жар бросило: он опоздает в школу, ему надо торопиться, бежать со всех ног — но он всё стоял и стоял, не в силах ни на что решиться.

Что-то его здесь удерживало, он не мог понять что.

Приглушенный голос всё ещё доносился из кабинета. Это был долгий телефонный разговор.

И тут Бастиан осознал, что всё это время он глядит на толстую книгу, которую господин Кореандер только что держал в руках, а теперь оставил на кожаном кресле. Он просто глаз не мог от неё отвести. Ему казалось, от этой книги исходит какое-то магнитное притяжение, оно его непреодолимо влечёт.

Бастиан подошел к креслу, медленно протянул руку, коснулся книги, и в тот же миг внутри него — «клик!» — точно захлопнулся капканчик. У него возникло смутное чувство, будто от этого прикосновения пришло в движение что-то неотвратимое, чего уже никак не остановишь.

Он взял книгу, высоко её поднял и оглядел со всех сторон. Переплет был обтянут медно-красным шелком и мерцал, если вертеть книгу в руках. Быстро перелистав её, Бастиан увидел, что шрифт напечатан двумя цветами — красным и зеленым. Картинок, кажется, не было вовсе, зато главы начинались большими, удивительно красивыми буквицами. Он снова внимательно оглядел переплет и увидел, что на нём изображены две змеи, светлая и темная, — вцепившись друг другу в хвост, они образовывали овал. И в этом овале причудливыми, изломанными буквами написано заглавие книги:

Человеческие страсти загадочны, и дети подвластны им так же, как и взрослые. Те, кем они завладеют, ничего не могут толком объяснить, а те, кто их не испытал, даже представить себе не в силах, что это такое. Есть люди, рискующие жизнью, чтобы покорить какую-нибудь заоблачную вершину. Но ни они сами, ни кто-либо другой на свете не могли бы сказать, зачем им это понадобилось. Другие буквально разоряются, чтобы завоевать сердце той, которая о них и слышать не хочет. Третьи скатываются на самое дно, потому что не могут устоять перед соблазном изысканного блюда или вина. Иные готовы спустить целое состояние в азартной игре или пожертвовать всем ради навязчивой идеи, которую и осуществить-то невозможно.

Есть люди, убежденные, что будут счастливы лишь тогда, когда переедут жить в другое место, и всю жизнь мечутся по белу свету.

А некоторые не находят покоя, пока не станут могущественными… Короче говоря, сколько людей, столько страстей.

Страстью Бастиана Бальтазара Букса были книги.

Кто никогда не просиживал над книгой долгие часы после школы с пылающими ушами и взлохмаченными волосами, читал и читал, и про всё на свете забывал, не замечая, что хочет есть или замерзает. Кто никогда не читал тайком под одеялом при свете карманного фонарика, после того как мать или отец, или ещё там кто-нибудь из домочадцев давно уже погасили свет, приказав тут же заснуть, потому что завтра вставать ни свет ни заря. Кто никогда не проливал явно или тайно горьких слёз оттого, что закончилась какая-нибудь великолепная история и пришло время расстаться с её героями, с которыми пережил столько приключений, которых успел полюбить, которыми восхищался и так тревожился за их судьбу и без которых теперь жизнь кажется пустою, лишенною смысла…

Так вот, тот, кто не пережил всего этого сам, наверно, никогда не поймет, как Бастиан сделал то, что он сделал.

Бастиан, не мигая, смотрел на заглавие книги, и его кидало то в жар, то в холод. Да, именно об этом он так часто думал, так страстно мечтал:

История, которая никогда не заканчивается! Книга книг!

Он должен заполучить эту книгу, чего бы это ему ни стоило!

Чего бы это ему ни стоило? Легко сказать! Даже если бы он мог предложить за неё больше, чем те три марки пятьдесят пфеннигов, что лежат у него в кармане, всё равно: недружелюбный господин Кореандер ясно дал понять, что не продаст ему ни одной книжки. А уж тем более никогда ничего не подарит. Положение было безвыходным.

Но всё же Бастиан знал, что не сможет уйти без этой книги. Теперь ему стало ясно, что он вообще пришел сюда только из-за неё — это она позвала его каким-то таинственным образом, потому что хотела к нему, да и всегда, в сущности, была его книгой!

Бастиан прислушался к глухому урчанию, по-прежнему доносившемуся из кабинета.

Не успев отдать себе отчет в том, что делает, он вдруг схватил книгу, быстро сунул её за пазуху и прижал к груди обеими руками. Не спуская глаз с двери кабинета, он бесшумно прокрался к выходу. Осторожно нажал ручку, стараясь не зазвенеть медными колокольчиками, и чуть-чуть приоткрыл стеклянную дверь. Потом тихонько затворил её снаружи.

И только тогда побежал.

Тетради, учебники и пенал тряслись в его сумке в такт быстрому бегу. У него закололо в боку, но он мчался дальше.

Дождь хлестал по лицу, струйки воды стекали за шиворот, пальто не спасало Бастиана от промозглой сырости, но он всего этого не замечал. Ему было жарко, и не только от бега.

Совесть, молчавшая в книжной лавке, вдруг проснулась и заговорила. Все оправдания, которые были такими убедительными, вдруг разом показались ему несерьезными и растаяли, словно снеговик при появлении огнедышащего дракона.

Он украл. Он — вор!

То, что он сделал, было даже хуже, чем обыкновенная кража. Эта книга наверняка единственная и незаменимая. Она наверняка была главной ценностью господина Кореандера. Украсть у скрипача его единственную скрипку или у короля корону — совсем не то, что забрать деньги из кассы.

Вот о чём он думал, пока бежал, крепко прижимая книгу к груди. Но чем бы ему это ни грозило, он ни за что с ней не расстанется. Ведь, кроме неё, у него ничего теперь не было в этом мире.

Идти домой он, конечно, уже не мог.

Он постарался представить себе отца, как он работает сейчас в большой комнате, похожей на лабораторию. Вокруг него дюжины гипсовых слепков человеческих челюстей — ведь отец зубной техник. Бастиан ещё никогда не размышлял, нравится ли отцу его работа — сейчас это впервые пришло ему в голову. Но теперь он, видно, уже никогда не сможет спросить об этом.

Если он сейчас придет домой, отец выйдет из мастерской в белом халате, может быть, с гипсовой челюстью в руке и спросит: «Уже вернулся?» — «Да», — ответит Бастиан. «Сегодня что, нет занятий?» Он так и видел застывшее в печали лицо отца и понимал, что не сможет ему соврать. Но и сказать правду тем более не сможет. Нет, выхода нет, надо идти куда глаза глядят, только бы подальше. Отец никогда не должен узнать, что его сын стал вором. Впрочем, он, может быть, вовсе и не заметит, что Бастиан исчез. Эта мысль даже немного утешила.

Бастиан уже не бежал. Сейчас он шел медленно и увидел в конце улицы здание школы. Он, сам того не замечая, пробежал свою привычную дорогу к школе.

Сейчас улица казалась ему пустынной, хотя по ней и шли прохожие. Но тому, кто сильно опаздывает, пространство вокруг школы всегда представляется вымершим. И Бастиан чувствовал, как с каждым шагом растет его страх. Он и всегда-то боялся школы — места своих ежедневных поражений, боялся учителей — и тех, кто терпеливо призывал его взяться наконец за ум, и тех, кто срывал на нём свою злость. Боялся других детей, всегда смеявшихся над ним и не упускавших случая доказать, какой он неумелый и беззащитный. Школа всегда представлялась Бастиану чем-то вроде необозримого тюремного заключения, которое будет длиться, пока он не вырастет, и которое он должен терпеть молча и покорно.

И когда он шагал уже по гулкому школьному коридору, где пахло мастикой и сырыми пальто, когда напряженная тишина словно ватой забила ему уши, когда он очутился, наконец, перед дверью своего класса, выкрашенной в тот же цвет лежалого шпината, что и стены вокруг, он ясно понял: в классе ему делать больше нечего. Он должен был уходить.

А раз так, почему бы ему не уйти прямо сейчас?

Но куда?

Бастиан читал в своих книжках истории про мальчишек, которые нанимались юнгой на корабль и уплывали на край света в поисках счастья. Одни становились пиратами или героями. Другие через много лет возвращались на родину богатыми, и никто их не узнавал. Но Бастиан не чувствовал себя способным на такое. Он даже не мог представить, чтобы кто-то взял его юнгой. К тому же он не имел ни малейшего представления о том, как добраться до какого-нибудь порта, где стоят корабли, годные для осуществления столь отчаянного замысла.

Так куда же бежать?

И тут ему пришло в голову, что есть одно подходящее место, единственное место, где его, во всяком случае на первых порах, не станут искать и не найдут.

Чердак был большим и тёмным. Тут пахло пылью и нафталином. Тут не было слышно ни единого звука, кроме тихой барабанной дроби дождя по огромной железной крыше. Почерневшие от времени могучие деревянные стропила через равные промежутки опирались на дощатый пол и поддерживали кровлю, теряясь где-то в темноте. Повсюду висели паутины, большие, словно гамаки. Они медленно колыхались, как привидения, на сквозном ветру. Сквозь слуховое окно в вышине проникал тусклый молочный свет.

Единственным живым существом в этом месте, где время словно остановилось, была маленькая мышка, которая металась по полу, оставляя на слое пыли следы крохотных коготков. Там, где она опускала хвостик, между следами виднелась тоненькая чёрточка. Вдруг мышка поднялась на задние лапки, прислушалась и — фьюить! — исчезла в щели между досками.

Послышался скрежет ключа в большом замке. Медленно и со скрипом отворилась дверь чердака, длинная полоса света на мгновенье упала в комнату. Бастиан проскользнул внутрь, потом снова заскрипел дверью и захлопнул её. Потом всунул большой ключ в замок изнутри и закрыл. Лишь задвинув для верности ещё и засов, он вздохнул с облегчением.

Теперь его и в самом деле невозможно будет найти.

Здесь его никто не будет искать. Сюда поднимались очень редко — это он знал точно. Но если вдруг волею случая кто-нибудь и захочет попасть сюда сегодня или завтра, дверь окажется запертой, а ключа на месте нет. И даже если в конце концов дверь всё же удастся открыть, у Бастиана будет достаточно времени спрятаться среди всего этого хлама.

Постепенно его глаза привыкли к темноте. Он знал это место.

Полгода назад он помог завхозу поднять на чердак большую корзину с какими-то старыми формулярами и документами. Тогда он и узнал, что ключ хранится в стенном шкафчике на верхней лестничной площадке. С тех пор он никогда об этом не вспоминал. Но теперь это сразу же пришло ему в голову.

Бастиан начал замерзать: пальто его промокло насквозь, а здесь, наверху, было очень холодно. Прежде всего он должен найти место, где можно поудобнее расположиться, ведь здесь ему предстоит провести много дней.

Сколько именно — над этим он пока не задумывался, как, впрочем, и над тем, что вскоре ему захочется есть и пить.

Он прошелся по чердаку.

Кругом стояли и валялись всякие ненужные предметы. Полки, набитые до отказу старыми классными журналами и папками ведомостей. Громоздящиеся одна на другой парты с залитыми чернилами крышками. Подставка, на которой висело не меньше дюжины устаревших географических карт. Облупившиеся классные доски, проржавевшие железные печурки, сломанные гимнастические снаряды, например, «козел» с разодранной кожаной обшивкой и торчащей паклей, лопнувшие набивные мячи, штабель старых стёганых спортивных матов, а чуть подальше — пропыленные чучела разных зверей и птиц, почти наполовину изъеденные молью, в том числе большая сова, горный орел и лисица; за ними — химические реторты и треснувшая колба, электростатическая машина, человеческий скелет, висящий на чем-то вроде вешалки для платья и множество ящиков и картонных коробок, набитых старыми учебниками и исписанными тетрадями.

Бастиан решил избрать своей резиденцией штабель спортивных матов. Если на них растянуться, чувствуешь себя почти как на диване. Он перетащил маты к слуховому окну, где было чуть посветлее, и увидел поблизости несколько сложенных серых солдатских одеял, конечно, рваных и насквозь пропыленных, но накрыться ими было всё-таки можно. Бастиан притянул их к себе. Потом снял мокрое пальто и повесил его на вешалку у скелета. Кости рук и ног задергались, но Бастиан не испугался. Быть может, потому, что и дома у него были похожие предметы. Мокрые сапоги он тоже снял. В одних носках уселся Бастиан по-турецки на мат и натянул на плечи, словно индеец, серое суконное одеяло. Перед ним лежал его портфель и книга в медно-красном переплете.

Бастиан подумал о том, что внизу у других сейчас идет урок немецкого, и они, может быть, пишут сочинение на какую-нибудь смертельно скучную тему.

Бастиан поглядел на книгу.

«Хотел бы я знать, — сказал он сам себе, — что происходит в книге, когда она закрыта. Конечно, там просто множество букв, напечатанных на листах бумаги, но всё же что-то там должно происходить, потому что, если я её раскрою, тут же появится какая-нибудь история с неизвестными мне людьми, всевозможными приключениями, подвигами и сражениями.

Иногда там случаются морские штормы или путешествия в незнакомые страны и города. И всё это каким-то образом внутри книги.

Нужно её прочесть, чтобы это пережить, — ясно. Но там, в книге, всё это уже есть.

Хотел бы я знать, как это получается?»

И вдруг Бастиан пришел в почти торжественное настроение. Он сел прямо, схватил книгу, открыл первую страницу и начал читать

XI. Девочка Императрица

Не в силах произнести ни слова, Атрейо стоял и глядел на Девочку Императрицу. Он не знал, с чего начать, не знал, как ему себя вести. Он часто старался представить себе этот момент, подбирал для него слова, но все они вдруг исчезли из его головы.

Наконец она улыбнулась ему и сказала голосом, который звучал тихо и нежно, как голос пташки, поющей во сне:

— Ты вернулся с Великого Поиска, Атрейо.

— Да, — произнес Атрейо и опустил голову.

— Серым стал твой красивый плащ, — продолжила она мгновение спустя, — серыми твои волосы, а твоя кожа — как камень. Но сейчас всё будет так, как раньше, и даже ещё красивей. Вот увидишь.

Атрейо молчал, словно ему завязали рот. Он только едва заметно покачал головой. Потом нежный голос сказал:

— Ты выполнил моё задание…

Атрейо не знал, были ли эти слова вопросом. Он не смел поднять глаза, боясь увидеть это по выражению её лица. Медленно поднес он руку к цепочке с золотым Амулетом и снял его с шеи. На вытянутой руке он подал его Девочке Императрице, всё ещё глядя себе под ноги. Он попытался было опуститься на одно колено, как это делают посланцы в сказаниях и песнях, которые он слышал в шатрах у себя на родине, но раненая нога подвела, и он упал к стопам Девочки Императрицы да так и остался лежать ничком, уткнувшись лицом в пол. Она наклонилась, подняла АУРИН и, перебирая цепочку своими белыми пальцами, сказала:

— Ты хорошо провёл свой Поиск. Я очень довольна тобой.

— Нет! — исступленно воскликнул Атрейо. — Всё было зря. Спасения нет.

Наступило долгое молчание. Атрейо заслонил лицо руками, и по его телу пробежала дрожь. Он боялся, что сейчас с её уст сорвется крик отчаяния и скорби, быть может, горький упрек. Или с ней случится вспышка гнева. Он и сам не знал, чего ждет — но уж точно не того, что услышал: она смеялась. Смеялась тихо и радостно. Мысли Атрейо спутались, и на миг он подумал, что она сошла с ума. Но это не был смех сумасшедшей. Потом она сказала:

— Но ты же привел его с собой.

Атрейо поднял голову.

— Кого?

— Нашего спасителя.

Он вопросительно посмотрел ей в глаза и не прочел там ничего, кроме ясности и радости. Она опять засмеялась.

— Ты выполнил своё задание. Я благодарю тебя за всё, что ты совершил и что вытерпел.

Он покачал головой.

— Златоглазая Повелительница Желаний, — запинаясь, начал он, впервые употребляя официальное обращение, которое ему подсказал Фалькор, — я… нет, я в самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Это видно по тебе, — сказала она, — но понимаешь ты это сейчас или нет, свою работу ты довёл до конца. А это ведь главное, не так ли?

Атрейо молчал, не зная, о чём и спросить. Он уставился на Девочку Императрицу с открытым ртом.

— Я его видела, — продолжала она, — и он тоже на меня посмотрел.

— Когда это было?

— Только что, когда ты вошёл. Ты привёл его с собой.

Атрейо невольно оглянулся.

— Где же он? Я никого тут больше не вижу — только я и ты.

— О, есть ещё многое, чего ты не видишь, — ответила она, — но можешь мне поверить. Он ещё не в нашем мире. Но наши миры уже так близки, что мы могли видеть друг друга, потому что перегородка, которая пока разделяет нас, стала на миг прозрачной. Скоро он будет у нас и назовет меня моим новым именем, которое может дать мне только он. Тогда я выздоровею и Фантазия тоже.

Пока Девочка Императрица говорила, Атрейо с трудом поднялся на ноги. Он посмотрел на неё — она сидела на своем высоком мягком ложе. Голос его звучал хрипло, когда он спросил:

— Выходит, ты уже давно знала ту весть, которую я должен был тебе принести? То, что мне поведала Древняя Морла в Болотах Печали, и то, что открыл мне таинственный голос Уюлалы у Южного Оракула, всё это ты уже знаешь?

— Да, — сказала она, — и я знала это ещё до того, как послала тебя на Великий Поиск.

У Атрейо пересохло в горле.

— Тогда почему, — произнес он наконец, — почему ты меня послала? Чего ты ждала от меня?

— Ничего, кроме того, что ты сделал, — ответила она.

— Что я сделал… — медленно повторил Атрейо. Его брови гневно сдвинулись. — Если так, то всё было напрасно. Не нужно было тебе посылать меня на Великий Поиск. Я слышал, что твои решения подчас непонятны нашему брату. И всё же после всего, что я пережил, мне трудно смириться с тем, что ты просто сыграла со мной шутку.

Глаза Девочки Императрицы стали очень серьезными.

— Я не позволила бы себе шутить с тобой, Атрейо, — сказала она, — и я прекрасно знаю, чем тебе обязана. Всё, что ты должен был испытать, было необходимо. Я отправила тебя на Великий Поиск не ради той вести, которую ты хотел мне принести, а потому, что это был единственный способ позвать нашего спасителя. Ведь он принимал участие во всём, что тебе довелось пережить, и он прошел вместе с тобой дальний путь. Ты слышал его испуганный крик, когда разговаривал с Играмуль над Глубокой Пропастью. И ты видел его образ, когда стоял перед Воротами Волшебного Зеркала. Ты вошел в его отражение и взял его с собой, и он последовал за тобой, потому что увидел себя твоими глазами. Он и сейчас слышит каждое наше слово. И знает, что мы говорим о нём, ждем его и надеемся на него. И, быть может, он теперь понимает, что все беды, которые ты, Атрейо, терпел, были из-за него, что вся Фантазия его зовет!

Атрейо всё ещё мрачно смотрел прямо перед собой, но гневные морщины на его лбу стали постепенно разглаживаться.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он наконец. — Про крик у Глубокой Пропасти и про отражение в Волшебном Зеркале… Или и это всё было предопределено тобою?

Девочка Императрица подняла АУРИН, и, надевая его себе на шею, ответила:

— Разве ты не носил всё время Блеск? Разве ты не знал, что благодаря ему я всегда была с тобой?

— Не всё время, — возразил Атрейо, — я его терял.

— Да, — сказала она, — тогда ты и в самом деле был один. Расскажи мне, что тогда случилось!

Атрейо поведал то, что ему пришлось пережить.

— Теперь я знаю, почему ты стал серым, — сказала Девочка Императрица. — Ты слишком близко подошел к Ничто.

— Но правда ли то, что сказал мне Гморк, оборотень, про уничтоженных созданий Фантазии — что они становятся ложью в мире человеческих детей?

— Да, это правда, — сказала Девочка Императрица, и её золотые глаза потемнели, — вся ложь была когда-то созданиями Фантазии, они из одного материала. Они стали неузнаваемы и потеряли свою истинную сущность. И всё же Гморк сказал тебе только половину правды — другого и нельзя было ожидать от двуличного существа. Есть два пути, чтобы преодолеть границу между Фантазией и миром людей — истинный и ложный. Когда созданий Фантазии таким ужасным способом вырывают на ту сторону — это ложный путь. А истинный — это когда человеческие дети сами приходят в наш мир. Все, кто побывал у нас, узнали что-то такое, что они могли узнать только здесь, и в свой мир они вернулись уже изменёнными. Они прозрели, увидев нас в нашем истинном облике. И потому смогли смотреть и на свой собственный мир и своих ближних другими глазами. В том, что прежде казалось им унылой повседневностью, они вдруг обнаружили чудеса и тайны. Вот почему они охотно приходили к нам в Фантазию. И чем более богатым и цветущим становился наш мир, тем меньше лжи появлялось в их мире, тем он был совершеннее. Так же, как наши миры разрушают друг друга, они могли бы друг друга исцелять.

Подумав, Атрейо спросил:

— А как это началось?

— Бедствие, прошедшее по обоим мирам, — ответила Девочка Императрица, — имело двойное происхождение. Теперь всё извратилось, став своею противоположностью: то, что делало зрячим, ослепляет, а то, что могло создать новое, ведет к уничтожению. Спасение — в человеческих детях. Должен прийти один, один-единственный, и дать мне новое имя. И он придёт.

Атрейо молчал.

— Теперь ты понимаешь, Атрейо, — спросила Девочка Императрица, — почему я должна была так много поручить тебе? Только история, полная приключений, чудес и опасностей могла привести нашего спасителя ко мне. И это была твоя история.

Атрейо сидел, погруженный в глубокие раздумья. Наконец он кивнул.

— Теперь я понимаю, Златоглазая Повелительница Желаний. Благодарю тебя за то, что ты выбрала меня. Прости мне мой гнев.

— Ты не мог всего этого знать, — кротко сказала она, — и это тоже было необходимо.

Атрейо кивнул снова, и, помолчав, сказал:

— Но я очень устал.

— Ты сделал всё, что требовалось. Хочешь отдохнуть?

— Ещё нет. Сперва я хотел бы пережить счастливый конец моей истории. Если всё так, как ты сказала, и если я выполнил моё задание, то почему тогда спаситель ещё не тут? Чего ещё он ждет?

— Да, — тихо промолвила Девочка Императрица, — чего же он ждет?

Бастиан почувствовал, что от волнения у него вспотели ладони.

— Я же не могу, — сказал он, — я даже не знаю, что мне нужно сделать. А может и имя, которое мне пришло на ум, совсем не то.

— Можно тебя ещё спросить? — начал Атрейо.

Она улыбнулась и кивнула.

— Почему ты выздоровеешь, только когда получишь новое имя?

— Только верное имя придает всем существам и вещам реальность, — сказала Девочка Императрица. — Неверное имя делает всё нереальным. От этого и происходит ложь.

— Может быть, спаситель ещё не знает правильного имени, которое он должен тебе дать.

— Нет, — ответила она, — он знает его.

И они вновь замолчали.

— Да, — сказал Бастиан, — я его знаю. Я узнал его, как только тебя увидел. Но я не знаю, что мне надо делать.

Атрейо посмотрел на Девочку Императрицу.

— Может быть, он хочет прийти, просто не знает, как это сделать?

— Ему ничего не надо делать, — ответила она, — только назвать меня моим новым именем, которое знает только он. Этого будет достаточно.

Сердце Бастиана бешено забилось. Может, просто попробовать? А если не получится? А вдруг он ошибается? А если они говорят вовсе не о нём, а совсем о другом спасителе? Откуда ему знать, что они действительно имеют в виду его?

— Неужели, — снова заговорил Атрейо, — он всё ещё не понимает, что речь идет о нём, а не о ком-то другом?

— Нет, — сказала Девочка Императрица, — он не может быть таким глупым. Ведь он получил уже столько знаков.

— Я попробую! — сказал Бастиан. Но слова застыли у него на губах. Что, если и в самом деле получится? Тогда он каким-то образом окажется в Фантазии. Но как? Может быть, ему придется выдержать какое-нибудь превращение. В кого он превратится? Может, будет больно или он лишится сознания? И вообще, хочет ли он в Фантазию? Он хотел к Атрейо и Девочке Императрице, но он вовсе не хотел ко всем этим чудищам, которых там кишмя кишит.

— Может быть, — предположил Атрейо, — ему не хватает мужества?

— Мужества? — переспросила Девочка Императрица. — Разве нужно мужество, чтобы произнести моё имя?

— Тогда, — сказал Атрейо, — я знаю только одну причину, которая может его удерживать.

— Какую?

Атрейо не сразу решился ответить.

— Он просто не хочет. Он не заботится ни о тебе, ни о Фантазии. Мы ему безразличны.

Девочка Императрица посмотрела на Атрейо с удивлением.

— Нет! Нет! — вскричал Бастиан. — Вы не должны так думать! Это совсем не так! Ну пожалуйста, пожалуйста, не думайте так обо мне! Вы меня слышите? Атрейо, это не так!

— Он обещал мне прийти, — сказала Девочка Императрица, — я прочла это в его глазах.

— Да, верно, — крикнул Бастиан, — я сейчас приду, мне нужно только ещё раз всё хорошенько обдумать. Это не так просто.

Атрейо опустил голову, и они снова долго ждали молча. Но спаситель не появлялся. И не было ни малейшего признака, что он появится.

Бастиан представил, как это будет, если он вдруг возникнет перед ними — толстый, с кривыми ногами и бледным лицом. Он прямо видел разочарование на лице Девочки Императрицы, когда она обратится к нему:

«А тебе что тут надо?»

Атрейо, может быть, даже засмеется.

Представив всё это, Бастиан покраснел от стыда. Конечно, они ждут героя, принца или кого-нибудь ещё в этом роде. Ему нельзя показываться. Это совершенно невозможно. Он бы стерпел что угодно, только не это!

Когда Девочка Императрица подняла наконец глаза, выражение её лица изменилось. Атрейо чуть не испугался величия и строгости её взгляда. И он знал, где видел такое выражение до этого: у сфинксов!

— У меня осталось ещё одно средство, — сказала она, — но я использую его с неохотой. Я бы не хотела, чтобы он принуждал меня к этому.

— Какое средство? — шепотом спросил Атрейо.

— Знает он это или нет, но он уже принадлежит Бесконечной истории. Теперь он не может, не должен возвращаться. Он дал мне обещание и должен его выполнить. Но одной мне с этим не справиться.

— Кто во всей Фантазии, — воскликнул Атрейо, — осилит то, чего не можешь ты?

— Только одно существо, — ответила она, — и то, если захочет. Старик с Блуждающей Горы.

Атрейо посмотрел на Девочку Императрицу в крайнем изумлении.

— Старик с Блуждающей Горы? — повторил он, останавливаясь на каждом слове. — Ты хочешь сказать, что он существует?

— А ты в этом сомневаешься?

— Старые люди у меня на родине рассказывают о нём совсем маленьким детям, когда они плохо себя ведут или не слушаются. Они говорят, что он записывает в свою книгу всё, что выполняешь и от чего отказываешься, даже то, о чём думаешь и что чувствуешь, и что это остается там навсегда в виде прекрасной или отвратительной истории, смотря по обстоятельствам. Когда я сам был маленьким, я в это тоже верил, но потом решил, что всё это бабьи сказки — пугать детей.

— Кто знает, — улыбаясь, молвила Девочка Императрица, — что скрывается за бабьими сказками.

— Ты что, с ним знакома? — допытывался Атрейо. — Ты его видела?

Она покачала головой.

— Если я его найду, мы встретимся в первый раз.

— А ещё наши старики рассказывают, — продолжил Атрейо, — что никогда не знаешь, где именно находится его Гора, что он появляется всегда совершенно неожиданно то тут, то там, и встретить его можно только случайно или по велению судьбы.

— Да, — ответила Девочка Императрица, — Старика с Блуждающей Горы искать нельзя. Его можно только найти.

— Даже тебе? — спросил Атрейо.

— Даже мне.

— А если ты его не найдешь?

— Если он есть, то я его найду, — сказала она, таинственно улыбаясь, — а если я его найду, то он будет.

Атрейо не понял ответа. И нерешительно спросил:

— Он — как ты?

— Он как я, — ответила она, — потому что он во всём моя противоположность.

Атрейо понял, что таким способом от неё ничего не узнает. К тому же, его беспокоила другая мысль:

— Ты смертельно больна, Златоглазая Повелительница Желаний, — сказал он почти строго, — и одной тебе далеко не уйти. Как я вижу, все твои слуги и подданные бросили тебя. Фалькор и я будем рады сопровождать тебя куда угодно, хотя, по правде сказать, я не знаю, хватит ли у Фалькора сил. И ещё моя нога… ну, ты же сама видела, ноги меня уже не держат…

— Спасибо, Атрейо, — возразила она, — спасибо тебе за твою храбрость и верность. Но у меня и в мыслях не было взять вас с собой. Старика с Блуждающей Горы можно найти только одному. И Фалькор уже не там, где ты его оставил. Сейчас он находится в таком месте, где все его раны вылечатся и все его силы вернутся к нему. И ты тоже, Атрейо, скоро там будешь.

Её пальцы играли АУРИНОМ.

— Что это за место?

— Тебе этого пока не надо знать. Тебя доставят туда во сне. Настанет день, когда ты узнаешь, где был.

— Но как я могу спать, — вскричал Атрейо, от волнения забыв всякую манеру обращения, — когда знаю, что каждую минуту ты можешь умереть!

Девочка Императрица снова тихо рассмеялась.

— Я не так уж всеми покинута, как ты думаешь. Я уже говорила тебе, что ты многого не видишь. Меня окружают семь Сил, которые принадлежать мне так же, как тебе принадлежит твоя память, или твоё мужество, или твои мысли. Ты их не видишь и не слышишь, но вот сейчас они все при мне. Три из них я хочу оставить с тобой и Фалькором, чтобы они о вас заботились. Четыре я возьму с собой, они будут меня сопровождать. Ну а ты, Атрейо, можешь спокойно спать.

При этих словах вся усталость, накопленная Атрейо во время Великого Поиска, вдруг упала на него, словно темная вуаль. Но это была не тяжелая, как камень, усталость изнеможения, а спокойная и безмятежная потребность во сне. Он хотел ещё так о многом расспросить Златоглазую Повелительницу Желаний, но своими словами она будто остановила все желания в его сердце, оставив одно-единственное, неодолимое желание спать. Глаза его закрылись, и он, не опускаясь, сидя, как был, провалился в темноту.

Башенные часы пробили одиннадцать.

Словно издалека Атрейо услышал ещё, как Девочка Императрица своим тихим, нежным голосом отдала распоряжение, а потом почувствовал, как его бережно поднимают и уносят могучие руки.

Долгое время вокруг была только темнота и тепло. Много, много позднее он ощутил в полусне, как восхитительная влага коснулась его пересохших, потрескавшихся губ, а затем потекла ему в горло. Вокруг себя он неясно видел что-то вроде пещерных стен, которые, казалось, были из чистого золота. И он заметил, что рядом лежит белый Дракон Счастья. А потом он увидел или, скорее, догадался, что в середине пещеры бьет источник, а вокруг этого источника лежат две змеи, кусающие друг друга в хвост — одна светлая, другая темная…

Но тут невидимая рука провела по его глазам — это было несказанно хорошо, и Атрейо снова погрузился в глубокий сон без сновидений.

В тот час Девочка Императрица покинула Башню Слоновой Кости. Она лежала на мягких шелковых подушках в стеклянном паланкине, который несли четверо её невидимых слуг — казалось, будто этот паланкин медленно парит в воздухе.

Они пересекли Лабиринт, вернее, то, что от него осталось, и часто им приходилось идти в обход, потому что многие дорожки теперь упирались в Ничто.

Когда, наконец, они добрались до внешней границы равнины и покинули Лабиринт, невидимые носильщики прервали своё движение. Видимо, они ждали приказа.

Девочка Императрица приподнялась на подушках и бросила взгляд назад, на Башню Слоновой Кости.

— Идите дальше! Просто идите дальше — куда угодно! — сказала она, вновь опустившись на подушки. Порыв ветра взметнул её белоснежные волосы. Густые и длинные, они развевались за стеклянным паланкином, словно знамя.