ТАИРАВКИТНА

реднаероК дарноК лраК: ниязоХ

Эту надпись можно было прочитать на стеклянной двери маленькой книжной лавочки, но, разумеется, только если смотреть на улицу из глубины полутемного помещения.

Снаружи было серое промозглое ноябрьское утро и дождь лил как из ведра. Капли сбегали по изгибам букв, по стеклу, и сквозь него ничего не было видно, кроме пятнистой от сырости стены дома на противоположной стороне улицы.

Вдруг дверь распахнулась, да так порывисто, что маленькая гроздь желтых медных колокольчиков, висевшая над нею, яростно затрезвонила и долго не могла успокоиться.

Переполох этот вызвал маленький толстый мальчик лет десяти или одиннадцати. Мокрая прядь темно-каштановых волос падала ему на глаза, с промокшего насквозь пальто стекали капли. На плече у него была школьная сумка. Мальчик был немного бледен, дышал прерывисто, и, хотя до этой минуты, видно, очень спешил, теперь застыл как вкопанный в дверном проеме.

Дальний конец длинного узкого помещения тонул в полутьме. У стен до самого потолка громоздились полки, плотно уставленные книгами разного формата и толщины. На полу возвышались штабеля фолиантов, на столе были навалены горы книжек размером поменьше, в кожаных переплетах и с золотым обрезом. В противоположном конце помещения за сложенной из книг стеной высотой в человеческий рост горела лампа. И в её свете время от времени появлялись кольца табачного дыма; подымаясь, они становились всё больше и больше, потом расплывались в темноте. Это было похоже на дымовые сигналы, какими индейцы передают друг другу с горы на гору всякие сообщения. Там явно кто-то сидел. И в самом деле мальчик услышал, как из-за книжной стены раздался довольно грубый голос:

— Пяльте глаза сколько угодно, можете с улицы, можете здесь, но только затворите дверь. Дует.

Мальчик послушался и тихонько прикрыл дверь. Потом ближе подошел к стене из книг и осторожно заглянул в угол. Там в кожаном вольтеровском кресле с высокой спинкой, уже изрядно потертом, сидел грузный и коренастый пожилой человек. На нём был мятый черный костюм, выглядевший поношенным и каким-то пыльным. Его живот стягивал цветастый жилет. Голова у него была лысая, и только над ушами торчали пучки седых волос. Лицо было красным и напоминало свирепую морду бульдога.

На ней красовался нос картошкой, на котором сидели маленькие очки в золотой оправе. Старик попыхивал изогнутой трубкой, свисающей из уголка рта, и поэтому казался косоротым. На коленях у него лежала книга, которую он, как видно, только что читал — его пухлый указательный палец левой руки был засунут между страницами вместо закладки.

Правой рукой он снял теперь очки и принялся разглядывать стоявшего перед ним маленького толстого мальчика в промокшем пальто — с пальто так и капало. При этом он сощурил глаза, отчего выражение его лица стало ещё более свирепым.

— Ах ты, Боже мой! — только и пробормотал он и, раскрыв книгу, вновь стал читать.

Мальчик не знал, как ему себя вести, и поэтому просто стоял, удивленно глядя на старика. А тот вдруг снова захлопнул книгу, опять заложил страницу пальцем и прохрипел:

— Слушай, мой мальчик, я терпеть не могу детей. Теперь, правда, модно носиться с вами как с писаной торбой, но это занятие не для меня! Другом детей меня уж точно не назовешь. По мне, дети — это просто-напросто орущие болваны, мучители рода человеческого, которые всё ломают, пачкают книги вареньем, вырывают страницы и плевать им на то, что у взрослых тоже могут быть свои беды и заботы. Я говорю это, чтобы ты крепко подумал, зачем сюда пришел. Кроме того, у меня нет детских книжек, а других книг я тебе не продам. Ну вот, я надеюсь, мы друг друга поняли!

Всё это он произнес, не вынимая трубку изо рта. Потом снова раскрыл книгу и углубился в чтение.

Мальчик молча кивнул и уже собирался уйти, но вдруг ему показалось, что он не может оставить эту речь вот так, без ответа, поэтому он повернулся и чуть слышно произнес:

— Только невсетакие.

Хозяин лавки поднял на него глаза и снова снял очки:

— Ты всё ещё здесь? Посоветуй, что нужно делать, чтобы избавляться от таких как ты? О чём таком весьма важном ты собирался мне сказать?

— Ничего уж такого важного, — ответил мальчик ещё тише. — Я только хотел сказать, что не все дети такие, как вы говорите.

— Ах, вот оно что! — старик поднял брови с наигранным изумлением. — И надо полагать, именно ты и являешься счастливым исключением?

Толстый мальчик не знал, что ответить. Он только пожал плечами и повернулся к двери.

— А манеры каковы, — раздалось бормотание за его спиной. — Мог бы хотя бы представиться.

— Меня зовут Бастиан, — сказал мальчик. — Бастиан Бальтазар Букс.

— Весьма странное имя, — прохрипел старик. — С тремя «Б». Правда, в этом ты не виноват, не сам же ты так себя назвал. Я — Карл Конрад Кореандер.

— А тут три «К», — серьезно заметил мальчик.

— Хм, — буркнул старик. — Верно!

Он выпустил из трубки несколько колечек дыма.

— Хотя всё равно, как нас зовут, мы ведь больше не встретимся. Мне хотелось бы выяснить только одно: с чего это ты как бешеный ворвался в мою лавку? Похоже, ты от кого-то убегал, да?

Бастиан кивнул. Его круглое лицо вдруг стало ещё бледнее, а глаза ещё больше.

— Наверно, ты ограбил кассу в магазине, — предположил господин Кореандер. — А может, пристукнул старушку, или ещё что-нибудь похлеще — от вас теперь всего можно ожидать. Тебя что, дитя моё, полиция преследует?

Бастиан замотал головой.

— Выкладывай всё как есть, — сказал господин Кореандер. — От кого ты убегал?

— От них.

— А кто это — они?

— Ребята из нашего класса.

— Почему?

— Они… Они всё время пристают ко мне.

— Что же они делают?

— Они поджидают меня у школы.

— Ну и что?

— Потом орут, по-всякому обзываются, смеются…

— И тебе всё это нравится? — Господин Кореандер неодобрительно поглядел на мальчика. — А почему бы тебе не дать кому-нибудь в нос?

Бастиан пристально посмотрел.

— Нет, я не смогу. К тому же я плохо дерусь.

— А подтягиваться на кольцах ты умеешь? — допытывался господин Кореандер. — А бегать, плавать, играть в футбол, делать зарядку? Ты что, вообще ничего из этого не умеешь?

Мальчик покачал головой.

— Короче говоря, ты слабак?

Бастиан пожал плечами.

— Но хоть язык-то у тебя есть? Что же ты молчишь, когда над тобой издеваются?

— Я попробовал один раз им ответить…

— Ну и что?

— Они закинули меня в мусорный контейнер и привязали крышку. Два часа я кричал, пока меня не услышали.

— Хм, — проворчал господин Кореандер. — И теперь ты больше ни на что не решаешься?

Бастиан кивнул.

— Сверх того, — констатировал господин Кореандер, — ты труслив, как заяц!

Бастиан опустил голову.

— Наверно, ты выскочка, да? Первый ученик, любимчик учителей? Так что ли?

— Нет, — сказал Бастиан и ещё ниже опустил голову. — Меня оставили на второй год.

— Боже милостивый! — воскликнул господин Кореандер. — Выходит, неудачник по полной программе!

Бастиан ничего не ответил. Он просто стоял, опустив руки, а с его пальто всё капало и капало на пол.

— Что же они орут, когда тебя дразнят? — поинтересовался господин Кореандер.

— Ах — да всё, что угодно.

— Например?

— Толстый дурень рухнул вниз, зацепился за карниз, карниз оборвался, дурень разорвался…

— Не очень-то остроумно, — заметил господин Кореандер. — Что ещё?

Бастиан помедлил, а потом стал перечислять.

— Чокнутый. Недоносок. Трепло. Свистун…

— А почему чокнутый?

— Я иногда разговариваю сам с собой.

— О чём же ты разговариваешь сам с собой? Ну, к примеру?

— Рассказываю сам себе разные истории. Выдумываю имена и слова, которых нет…

— И сам себе всё это рассказываешь? Зачем?

— Ну, потому что никому кроме меня это не интересно.

Господин Кореандер некоторое время задумчиво молчал.

— А что об этом твои родители думают?

Бастиан ответил не сразу.

— Отец… — пробормотал он наконец, — отец ничего не говорит. Он никогда ничего не говорит. Ему всё равно.

— А мать?

— Её больше тут нет.

— Твои родители разошлись?

— Нет, — сказал Бастиан, — она умерла.

В этот момент зазвонил телефон. Господин Кореандер с напряжением поднялся со своего кресла и, шаркая, поплелся в маленький кабинет за прилавком. Он поднял телефонную трубку, и Бастиану показалось, что он называет его имя. Но тут дверь закрылась, и, кроме невнятного бормотанья, ничего больше не было слышно.

Бастиан всё ещё стоял не шевелясь. Он никак не мог взять в толк, что же такое с ним произошло, почему он стал всё рассказывать, да ещё так откровенно. Ведь он терпеть не мог, когда ему лезли в душу. И вдруг его прямо в жар бросило: он опоздает в школу, ему надо торопиться, бежать со всех ног — но он всё стоял и стоял, не в силах ни на что решиться.

Что-то его здесь удерживало, он не мог понять что.

Приглушенный голос всё ещё доносился из кабинета. Это был долгий телефонный разговор.

И тут Бастиан осознал, что всё это время он глядит на толстую книгу, которую господин Кореандер только что держал в руках, а теперь оставил на кожаном кресле. Он просто глаз не мог от неё отвести. Ему казалось, от этой книги исходит какое-то магнитное притяжение, оно его непреодолимо влечёт.

Бастиан подошел к креслу, медленно протянул руку, коснулся книги, и в тот же миг внутри него — «клик!» — точно захлопнулся капканчик. У него возникло смутное чувство, будто от этого прикосновения пришло в движение что-то неотвратимое, чего уже никак не остановишь.

Он взял книгу, высоко её поднял и оглядел со всех сторон. Переплет был обтянут медно-красным шелком и мерцал, если вертеть книгу в руках. Быстро перелистав её, Бастиан увидел, что шрифт напечатан двумя цветами — красным и зеленым. Картинок, кажется, не было вовсе, зато главы начинались большими, удивительно красивыми буквицами. Он снова внимательно оглядел переплет и увидел, что на нём изображены две змеи, светлая и темная, — вцепившись друг другу в хвост, они образовывали овал. И в этом овале причудливыми, изломанными буквами написано заглавие книги:

Человеческие страсти загадочны, и дети подвластны им так же, как и взрослые. Те, кем они завладеют, ничего не могут толком объяснить, а те, кто их не испытал, даже представить себе не в силах, что это такое. Есть люди, рискующие жизнью, чтобы покорить какую-нибудь заоблачную вершину. Но ни они сами, ни кто-либо другой на свете не могли бы сказать, зачем им это понадобилось. Другие буквально разоряются, чтобы завоевать сердце той, которая о них и слышать не хочет. Третьи скатываются на самое дно, потому что не могут устоять перед соблазном изысканного блюда или вина. Иные готовы спустить целое состояние в азартной игре или пожертвовать всем ради навязчивой идеи, которую и осуществить-то невозможно.

Есть люди, убежденные, что будут счастливы лишь тогда, когда переедут жить в другое место, и всю жизнь мечутся по белу свету.

А некоторые не находят покоя, пока не станут могущественными… Короче говоря, сколько людей, столько страстей.

Страстью Бастиана Бальтазара Букса были книги.

Кто никогда не просиживал над книгой долгие часы после школы с пылающими ушами и взлохмаченными волосами, читал и читал, и про всё на свете забывал, не замечая, что хочет есть или замерзает. Кто никогда не читал тайком под одеялом при свете карманного фонарика, после того как мать или отец, или ещё там кто-нибудь из домочадцев давно уже погасили свет, приказав тут же заснуть, потому что завтра вставать ни свет ни заря. Кто никогда не проливал явно или тайно горьких слёз оттого, что закончилась какая-нибудь великолепная история и пришло время расстаться с её героями, с которыми пережил столько приключений, которых успел полюбить, которыми восхищался и так тревожился за их судьбу и без которых теперь жизнь кажется пустою, лишенною смысла…

Так вот, тот, кто не пережил всего этого сам, наверно, никогда не поймет, как Бастиан сделал то, что он сделал.

Бастиан, не мигая, смотрел на заглавие книги, и его кидало то в жар, то в холод. Да, именно об этом он так часто думал, так страстно мечтал:

История, которая никогда не заканчивается! Книга книг!

Он должен заполучить эту книгу, чего бы это ему ни стоило!

Чего бы это ему ни стоило? Легко сказать! Даже если бы он мог предложить за неё больше, чем те три марки пятьдесят пфеннигов, что лежат у него в кармане, всё равно: недружелюбный господин Кореандер ясно дал понять, что не продаст ему ни одной книжки. А уж тем более никогда ничего не подарит. Положение было безвыходным.

Но всё же Бастиан знал, что не сможет уйти без этой книги. Теперь ему стало ясно, что он вообще пришел сюда только из-за неё — это она позвала его каким-то таинственным образом, потому что хотела к нему, да и всегда, в сущности, была его книгой!

Бастиан прислушался к глухому урчанию, по-прежнему доносившемуся из кабинета.

Не успев отдать себе отчет в том, что делает, он вдруг схватил книгу, быстро сунул её за пазуху и прижал к груди обеими руками. Не спуская глаз с двери кабинета, он бесшумно прокрался к выходу. Осторожно нажал ручку, стараясь не зазвенеть медными колокольчиками, и чуть-чуть приоткрыл стеклянную дверь. Потом тихонько затворил её снаружи.

И только тогда побежал.

Тетради, учебники и пенал тряслись в его сумке в такт быстрому бегу. У него закололо в боку, но он мчался дальше.

Дождь хлестал по лицу, струйки воды стекали за шиворот, пальто не спасало Бастиана от промозглой сырости, но он всего этого не замечал. Ему было жарко, и не только от бега.

Совесть, молчавшая в книжной лавке, вдруг проснулась и заговорила. Все оправдания, которые были такими убедительными, вдруг разом показались ему несерьезными и растаяли, словно снеговик при появлении огнедышащего дракона.

Он украл. Он — вор!

То, что он сделал, было даже хуже, чем обыкновенная кража. Эта книга наверняка единственная и незаменимая. Она наверняка была главной ценностью господина Кореандера. Украсть у скрипача его единственную скрипку или у короля корону — совсем не то, что забрать деньги из кассы.

Вот о чём он думал, пока бежал, крепко прижимая книгу к груди. Но чем бы ему это ни грозило, он ни за что с ней не расстанется. Ведь, кроме неё, у него ничего теперь не было в этом мире.

Идти домой он, конечно, уже не мог.

Он постарался представить себе отца, как он работает сейчас в большой комнате, похожей на лабораторию. Вокруг него дюжины гипсовых слепков человеческих челюстей — ведь отец зубной техник. Бастиан ещё никогда не размышлял, нравится ли отцу его работа — сейчас это впервые пришло ему в голову. Но теперь он, видно, уже никогда не сможет спросить об этом.

Если он сейчас придет домой, отец выйдет из мастерской в белом халате, может быть, с гипсовой челюстью в руке и спросит: «Уже вернулся?» — «Да», — ответит Бастиан. «Сегодня что, нет занятий?» Он так и видел застывшее в печали лицо отца и понимал, что не сможет ему соврать. Но и сказать правду тем более не сможет. Нет, выхода нет, надо идти куда глаза глядят, только бы подальше. Отец никогда не должен узнать, что его сын стал вором. Впрочем, он, может быть, вовсе и не заметит, что Бастиан исчез. Эта мысль даже немного утешила.

Бастиан уже не бежал. Сейчас он шел медленно и увидел в конце улицы здание школы. Он, сам того не замечая, пробежал свою привычную дорогу к школе.

Сейчас улица казалась ему пустынной, хотя по ней и шли прохожие. Но тому, кто сильно опаздывает, пространство вокруг школы всегда представляется вымершим. И Бастиан чувствовал, как с каждым шагом растет его страх. Он и всегда-то боялся школы — места своих ежедневных поражений, боялся учителей — и тех, кто терпеливо призывал его взяться наконец за ум, и тех, кто срывал на нём свою злость. Боялся других детей, всегда смеявшихся над ним и не упускавших случая доказать, какой он неумелый и беззащитный. Школа всегда представлялась Бастиану чем-то вроде необозримого тюремного заключения, которое будет длиться, пока он не вырастет, и которое он должен терпеть молча и покорно.

И когда он шагал уже по гулкому школьному коридору, где пахло мастикой и сырыми пальто, когда напряженная тишина словно ватой забила ему уши, когда он очутился, наконец, перед дверью своего класса, выкрашенной в тот же цвет лежалого шпината, что и стены вокруг, он ясно понял: в классе ему делать больше нечего. Он должен был уходить.

А раз так, почему бы ему не уйти прямо сейчас?

Но куда?

Бастиан читал в своих книжках истории про мальчишек, которые нанимались юнгой на корабль и уплывали на край света в поисках счастья. Одни становились пиратами или героями. Другие через много лет возвращались на родину богатыми, и никто их не узнавал. Но Бастиан не чувствовал себя способным на такое. Он даже не мог представить, чтобы кто-то взял его юнгой. К тому же он не имел ни малейшего представления о том, как добраться до какого-нибудь порта, где стоят корабли, годные для осуществления столь отчаянного замысла.

Так куда же бежать?

И тут ему пришло в голову, что есть одно подходящее место, единственное место, где его, во всяком случае на первых порах, не станут искать и не найдут.

Чердак был большим и тёмным. Тут пахло пылью и нафталином. Тут не было слышно ни единого звука, кроме тихой барабанной дроби дождя по огромной железной крыше. Почерневшие от времени могучие деревянные стропила через равные промежутки опирались на дощатый пол и поддерживали кровлю, теряясь где-то в темноте. Повсюду висели паутины, большие, словно гамаки. Они медленно колыхались, как привидения, на сквозном ветру. Сквозь слуховое окно в вышине проникал тусклый молочный свет.

Единственным живым существом в этом месте, где время словно остановилось, была маленькая мышка, которая металась по полу, оставляя на слое пыли следы крохотных коготков. Там, где она опускала хвостик, между следами виднелась тоненькая чёрточка. Вдруг мышка поднялась на задние лапки, прислушалась и — фьюить! — исчезла в щели между досками.

Послышался скрежет ключа в большом замке. Медленно и со скрипом отворилась дверь чердака, длинная полоса света на мгновенье упала в комнату. Бастиан проскользнул внутрь, потом снова заскрипел дверью и захлопнул её. Потом всунул большой ключ в замок изнутри и закрыл. Лишь задвинув для верности ещё и засов, он вздохнул с облегчением.

Теперь его и в самом деле невозможно будет найти.

Здесь его никто не будет искать. Сюда поднимались очень редко — это он знал точно. Но если вдруг волею случая кто-нибудь и захочет попасть сюда сегодня или завтра, дверь окажется запертой, а ключа на месте нет. И даже если в конце концов дверь всё же удастся открыть, у Бастиана будет достаточно времени спрятаться среди всего этого хлама.

Постепенно его глаза привыкли к темноте. Он знал это место.

Полгода назад он помог завхозу поднять на чердак большую корзину с какими-то старыми формулярами и документами. Тогда он и узнал, что ключ хранится в стенном шкафчике на верхней лестничной площадке. С тех пор он никогда об этом не вспоминал. Но теперь это сразу же пришло ему в голову.

Бастиан начал замерзать: пальто его промокло насквозь, а здесь, наверху, было очень холодно. Прежде всего он должен найти место, где можно поудобнее расположиться, ведь здесь ему предстоит провести много дней.

Сколько именно — над этим он пока не задумывался, как, впрочем, и над тем, что вскоре ему захочется есть и пить.

Он прошелся по чердаку.

Кругом стояли и валялись всякие ненужные предметы. Полки, набитые до отказу старыми классными журналами и папками ведомостей. Громоздящиеся одна на другой парты с залитыми чернилами крышками. Подставка, на которой висело не меньше дюжины устаревших географических карт. Облупившиеся классные доски, проржавевшие железные печурки, сломанные гимнастические снаряды, например, «козел» с разодранной кожаной обшивкой и торчащей паклей, лопнувшие набивные мячи, штабель старых стёганых спортивных матов, а чуть подальше — пропыленные чучела разных зверей и птиц, почти наполовину изъеденные молью, в том числе большая сова, горный орел и лисица; за ними — химические реторты и треснувшая колба, электростатическая машина, человеческий скелет, висящий на чем-то вроде вешалки для платья и множество ящиков и картонных коробок, набитых старыми учебниками и исписанными тетрадями.

Бастиан решил избрать своей резиденцией штабель спортивных матов. Если на них растянуться, чувствуешь себя почти как на диване. Он перетащил маты к слуховому окну, где было чуть посветлее, и увидел поблизости несколько сложенных серых солдатских одеял, конечно, рваных и насквозь пропыленных, но накрыться ими было всё-таки можно. Бастиан притянул их к себе. Потом снял мокрое пальто и повесил его на вешалку у скелета. Кости рук и ног задергались, но Бастиан не испугался. Быть может, потому, что и дома у него были похожие предметы. Мокрые сапоги он тоже снял. В одних носках уселся Бастиан по-турецки на мат и натянул на плечи, словно индеец, серое суконное одеяло. Перед ним лежал его портфель и книга в медно-красном переплете.

Бастиан подумал о том, что внизу у других сейчас идет урок немецкого, и они, может быть, пишут сочинение на какую-нибудь смертельно скучную тему.

Бастиан поглядел на книгу.

«Хотел бы я знать, — сказал он сам себе, — что происходит в книге, когда она закрыта. Конечно, там просто множество букв, напечатанных на листах бумаги, но всё же что-то там должно происходить, потому что, если я её раскрою, тут же появится какая-нибудь история с неизвестными мне людьми, всевозможными приключениями, подвигами и сражениями.

Иногда там случаются морские штормы или путешествия в незнакомые страны и города. И всё это каким-то образом внутри книги.

Нужно её прочесть, чтобы это пережить, — ясно. Но там, в книге, всё это уже есть.

Хотел бы я знать, как это получается?»

И вдруг Бастиан пришел в почти торжественное настроение. Он сел прямо, схватил книгу, открыл первую страницу и начал читать

X. Полет к Башне Слоновой Кости

В тот самый миг, когда Атрейо вошел сквозь мрачные ворота в Город Призраков и начал своё странствие по кривым улочкам, которое завершилось роковым образом на грязном заднем дворе, белому Дракону Счастья Фалькору было суждено сделать удивительное открытие.

Он неутомимо продолжал искать своего маленького господина и друга, поднявшись очень высоко в небо и сквозь облака и клочья тумана оглядывая окрестности. Вокруг простиралось только море, которое медленно успокаивалось после страшного шторма, взбаламутившего его до дна. И вдруг Фалькор увидел вдали что-то непонятное. Это был как будто золотой луч света, который гас и вспыхивал в равные промежутки времени. И этот луч, казалось, был направлен прямо на него, Фалькора. Он рванулся в ту сторону и когда повис над местом, где вспыхивал луч, обнаружил, что этот мигающий световой сигнал исходит из самой глубины, может быть, даже со дна моря.

Драконы Счастья — как уже говорилось — создания из воздуха и огня. Водная стихия для них не только чужда, но и опасна. В воде они могут просто угаснуть, как пламя, если до этого не задохнутся, потому что беспрерывно дышат всем телом — всеми ста тысячами перламутровых чешуек. Питаются они тоже воздухом и теплом одновременно, а другая пища им не требуется. Но без воздуха и тепла им долго не прожить.

Фалькор не знал, что ему делать. Он ведь даже не представлял, что это за странное мерцание там, в толще воды, и имеет ли оно вообще какое-нибудь отношение к Атрейо. Но долго раздумывать он не стал. Он взлетел как можно выше, потом развернулся головой вниз, плотно прижал лапы к туловищу, напрягся, и, прямой словно штык, бросился в бездну. С сильным всплеском, взметнувшим в воздух громадный фонтан воды, он погрузился в море. Поначалу от удара он чуть не потерял сознание, но потом заставил себя открыть свои красные, как рубины, глаза. Теперь он видел сияние почти прямо перед собой, на глубине примерно двойной длины собственного тела. Вода обтекала Фалькора, и на нём появились пузырьки воздуха, словно жемчужинки, какие бывают в кастрюле с водой перед тем, как она закипит. В то же время Дракон почувствовал, как охлаждается и становится всё слабее. Из последних сил он постарался нырнуть поглубже — и увидел источник света прямо перед собой. Это был АУРИН, Блеск! К счастью, Амулет повис на цепочке, зацепившись за ветку коралла, торчащую со стены скалистого ущелья, иначе утонул бы в бездонной пучине.

Фалькор схватил АУРИН, отцепил его и повесил себе на шею, чтобы не уронить, потому что чувствовал, что вот-вот потеряет сознание.

Когда он пришел в себя, то поначалу не мог ничего понять: к его изумлению, он снова летел по воздуху над морем. Летел в определенном направлении и с очень большой скоростью — куда быстрее, чем позволили бы ему оставшиеся у него силы. Он попробовал лететь немного тише, но обнаружил, что тело больше ему не повинуется. Другая, куда более могучая воля завладела его телом, и она его направляла. И эта воля исходила от АУРИНА, который висел у него на шее.

Был уже вечер, когда Фалькор наконец увидел вдалеке берег. Разглядеть прибрежный ландшафт он не смог — казалось, он тонул в тумане. Приблизившись, Фалькор заметил, что большая часть земли уже поглощена Ничто, и от этого болели глаза, потому что возникало чувство, что слепнешь.

Будь на то воля Фалькора, он, скорее всего, тут же повернул бы назад. Но таинственная сила Драгоценности заставляла его лететь прямо. И вскоре он узнал почему: посреди этого бескрайнего Ничто обнаружился островок, который ещё держался, островок из домов с островерхими крышами и косыми башнями. Фалькор догадывался, кого он там найдет, и теперь его направляла к цели не только могучая воля, исходящая от Амулета, но и его собственная.

В узком заднем дворе, где Атрейо лежал рядом с мертвым оборотнем, было уже почти темно. Серый сумрачный свет, сочившийся в колодец двора, едва позволял отличить светлое тело мальчика от черной шкуры чудовища. И чем темнее становилось, тем больше они сливались в единое целое.

Атрейо уже давно оставил все попытки освободиться из стальных тисков волчьих челюстей. Он был в полусознательном состоянии и вновь видел перед собой пурпурного буйвола в Травяном Море, которого так и не убил. Временами он звал других детей, своих товарищей по охоте — все они, наверно, уже стали настоящими охотниками. Но никто не откликался. Только огромный неподвижный буйвол стоял и смотрел прямо на него. Атрейо звал Артакса, своего конька. Но он не прибежал, и не было нигде слышно его звонкого ржания. Он звал Девочку Императрицу, но тщетно. Он бы не смог ей ничего сказать. Он не стал охотником, он не был больше её посланцем, он был никто. Атрейо сдался.

Но тут он почувствовал ещё и другое: Ничто! Видимо, оно было уже очень близко. Атрейо вновь ощутил эту ужасающую тягу, похожую на головокружение. Он приподнялся и со стоном дёрнул ногу. Зубы не отпустили её.

И на этот раз, к счастью. Если бы челюсти Гморка не удержали его на месте, Фалькор прилетел бы слишком поздно.

Вдруг в небе над собой Атрейо услышал бронзовый голос Дракона Счастья.

— Атрейо! Ты здесь? Атрейо!

— Фалькор! — Атрейо сложил руки рупором и закричал вверх:

— Я здесь. Фалькор! Фалькор! Помоги мне! Я здесь!

Он всё кричал и кричал.

Потом он увидел белое извивающееся тело Фалькора. Словно живая молния, рассёк он кусочек угасающего неба вверху — сначала очень далеко, потом гораздо ближе. Атрейо кричал и кричал, а Дракон Счастья отвечал ему своим гулким, как бронзовый колокол, голосом. Наконец тот, кто был вверху, высмотрел того, кто лежал внизу на земле и казался не больше маленького жучка, притулившегося в темной ямке.

Фалькор попытался приземлиться, но двор был узким, а ночь уже почти что наступила, и Дракон, снижаясь, задел островерхий фронтон здания. С ужасающим грохотом рухнули балки, подпиравшие крышу. Фалькор почувствовал резкую боль — острый конек вонзился в его тело и нанес ему глубокую рану. Обычной элегантной посадки не получилось — Дракон упал во двор, свалившись в грязь рядом с Атрейо и мертвым Гморком.

Он отряхнулся, чихнул, как собака, вышедшая из воды, и сказал:

— Наконец-то! Вот где ты пропадаешь! Хорошо ещё, что я вовремя прилетел.

Атрейо ничего не сказал. Только обхватил руками шею Фалькора и уткнулся лицом в его серебристо-белую гриву.

— Давай, садись ко мне на спину! Нам нельзя терять время!

Атрейо лишь покачал головой. И только тогда Фалькор увидел, что нога Атрейо зажата челюстями оборотня.

— С этим мы сейчас справимся, — проговорил Дракон, вращая рубиновыми глазами, — не волнуйся!

Он ухватился обеими лапами и постарался разжать челюсти Гморка. Но клыки не сдвинулись ни на миллиметр.

Фалькор сопел и пыхтел от напряжения, но ничего не получалось. И ему не удалось бы освободить своего маленького друга, если бы не счастливый случай. Но Драконам Счастья всегда улыбается счастье, а заодно и тем, к кому они расположены.

Когда Фалькор, окончательно обессилев, нагнулся над головой Гморка, чтобы разглядеть в темноте, что ещё можно сделать, Амулет Девочки Императрицы, висевший на цепочке на шее Фалькора, коснулся лба мертвого оборотня. И в тот же миг челюсть раскрылась, освободив ногу Атрейо.

— Эй! — воскликнул Фалькор. — Ты это видел?

Атрейо не отвечал.

— Что случилось? — спросил Фалькор. — Где ты, Атрейо?

Он ощупью искал в темноте своего друга, но тот исчез. И пока он пытался разглядеть что-нибудь сквозь ночной мрак своими рдеющими красными глазами, он и сам почувствовал то, что унесло от него Атрейо, едва тот освободился: приближающееся Ничто. Но АУРИН защищал Фалькора от его притяжения.

Напрасно сопротивлялся Атрейо. Ничто было сильнее его собственной маленькой воли. Он отбивался, упирался руками и ногами, но его руки и ноги повиновались теперь не ему, а другому, непреодолимому влечению. Лишь несколько шагов отделяли его от окончательной гибели.

И в этот миг над ним промчался Фалькор, словно вьющаяся белая молния, схватил его за длинные иссиня-черные волосы, рванул вверх и умчался с ним далеко в ночное темное небо.

Часы на башне пробили девять.

Ни Фалькор, ни Атрейо не могли потом сказать, сколько длился этот полет в непроглядной тьме, вправду ли это была всего лишь одна ночь. Быть может, для них прекратился бег времени, и они неподвижно висели в беспредельном мраке. Эта ночь была самой долгой в жизни не только Атрейо, но и Фалькора, который был гораздо, гораздо старше.

Но даже самая долгая и темная ночь когда-нибудь проходит. И когда забрезжил бледный рассвет, далеко на горизонте они увидели Башню Слоновой Кости.

Здесь, пожалуй, придется ненадолго прерваться, чтобы объяснить особенность фантазийской географии. Моря и страны, горы и русла рек в Фантазии не имеют четких границ, как в человеческом мире. Поэтому карту Фантазии нарисовать было бы невозможно. Там никогда нельзя точно определить, какая страна с какой граничит. Даже стороны света там меняются в зависимости от того, в какой местности находишься. Лето и зима, день и ночь чередуются в каждой области по своим собственным законам. Можно выйти из раскаленной солнцем пустыни прямо в арктические снежные просторы. В том мире нет измеримого внешнего расстояния, и слова «близко» или «далеко» имеют другой смысл. Всё зависит от душевного состояния и желания того, кто отправляется в путь. Поскольку Фантазия безгранична, её центр может быть повсюду — или лучше сказать, он отовсюду одинаково близок и далёк — смотря по тому, кто хочет до него дойти. И этот внутренний центр Фантазии — Башня Слоновой Кости.

Атрейо с удивлением обнаружил, что сидит верхом на Драконе Счастья, хотя совершенно не мог вспомнить, как тут оказался. Он помнил только, как Фалькор схватил его за волосы и унёс ввысь. Дрожа от холода, Атрейо натянул на себя бьющийся на ветру плащ. И тут он заметил, что все цвета на плаще исчезли, он стал серым. Такими же стали кожа и волосы Атрейо. В прибывающем свете утра он увидел, что и с Фалькором дело обстоит не лучше. Дракон походил на серую полосу тумана и стал уже почти таким же нереальным. Оба они побывали слишком близко к Ничто.

— Атрейо, мой маленький господин, — тихо сказал Дракон, — твоя рана очень болит?

— Нет, — ответил Атрейо, — я не чувствую боли.

— У тебя жар?

— Нет, Фалькор, не думаю. А почему ты спрашиваешь?

— Я чувствую, как ты дрожишь, — ответил Дракон. — А что на свете может заставить Атрейо дрожать?

Атрейо помолчал, а потом ответил:

— Мы скоро долетим. И тогда мне придется сказать Девочке Императрице, что спасения больше нет. Из всего, что я должен был сделать, это самое тяжелое.

— Да, — сказал Фалькор ещё тише, — это правда.

Они молча полетели дальше — к Башне Слоновой Кости.

Некоторое время спустя Дракон спросил снова:

— Ты её когда-нибудь видел, Атрейо?

— Кого?

— Девочку Императрицу — или, вернее, Златоглазую Повелительницу Желаний. Ибо, когда стоишь перед ней, ты должен обращаться к ней так.

— Нет, я её никогда не видел.

— А я видел. Это было очень давно. Твой прадедушка был тогда ещё ребенком. И я был ещё юным Прыг-скок-по-облакам, у которого в голове одни глупости. Однажды ночью я пытался достать с неба луну, которая светила там, вверху, большая и круглая. Я же говорю, у меня в голове ещё не было никаких понятий. Когда я, разочарованный, стал спускаться вниз на землю, то пронесся совсем рядом с Башней Слоновой Кости. В ту ночь Павильон Магнолии широко раскрыл свои лепестки, и в его середине я увидел сидящую Девочку Императрицу. Она бросила на меня взгляд, один-единственный короткий взгляд, но… не знаю, как тебе сказать — с той ночи я стал другим.

— А как она выглядит?

— Как маленькая девочка. Но она намного старше самых старых существ Фантазии. Точнее, у неё нет возраста.

— Но ведь она смертельно больна, — сказал Атрейо. — Мне надо будет осторожно её подготовить к концу всех надежд?

Фалькор покачал головой.

— Нет, она тут же разгадает любую попытку её успокоить. Ты должен сказать ей правду.

— Даже если она из-за этого умрет? — спросил Атрейо.

— Не думаю, что это случится, — сказал Фалькор.

— Я знаю, ведь ты Дракон Счастья.

И снова они долго летели молча. Наконец, они заговорили в третий раз. На этот раз тишину нарушил Атрейо:

— Я хочу ещё что-то тебя спросить, Фалькор.

— Спрашивай!

— Кто она?

— Что ты имеешь в виду?

— АУРИН имеет власть над всеми существами в Фантазии: и над созданиями света, и над созданиями тьмы. Он имеет власть и над тобой и мной. И всё же Девочка Императрица никогда не пользуется властью. Её как будто нет, и всё же она во всём. Она как мы?

— Нет, — сказал Фалькор, — она не как мы. Она не создание Фантазии. Мы все существуем, потому что существует она. Но её природа другая.

— Тогда она… — Атрейо не решался задать свой вопрос, — тогда она как бы человеческое дитя?

— Нет, — сказал Фалькор, — она не такая, как человеческие дети.

— Так кто же она? — повторил Атрейо.

После долгого молчания Фалькор ответил.

— Никто в Фантазии не знает этого, никто и не может этого знать. Это глубочайшая тайна нашего мира. Я слышал, как один мудрец говорил, что тот, кто поймет это до конца, погасит свою собственную жизнь. Не знаю, что он имел в виду. А больше мне нечего тебе сказать.

— А теперь, — сказал Атрейо, — погаснет и её жизнь, и жизнь всех нас, хотя мы так и не поняли её тайну.

На этот раз Фалькор промолчал, но на его львиной морде играла улыбка, словно он хотел сказать: этого не случится.

С этой минуты они больше не разговаривали.

Немного погодя они уже перелетали внешнее кольцо «Лабиринта», той равнины с клумбами, кустарником и переплетенными дорожками, которая широким кругом опоясывала Башню Слоновой Кости. К своему ужасу, они увидели, что и здесь уже хозяйничает Ничто. Правда, это были пока что небольшие участки, пронизывающие «Лабиринт», но они встречались повсеместно. Пёстрые клумбы и цветущий кустарник рядом с этими участками стали серыми и высохли. Маленькие изящные деревца тянули свои голые согнутые ветки вверх к Дракону и его всаднику, словно моля о помощи. Некогда зеленые и яркие, лужайки стали блеклыми, и от них подымался слабый запах гнили и плесени. Яркую окраску сохранили только разбухшие гигантские грибы да уродливые растения кричаще ядовитого цвета, ранее считавшиеся порождением безумия и испорченности. Так последняя жизнь, которая оставалась в Фантазии, судорожно и бессильно сопротивлялась окончательному уничтожению, окружившему её и разъедавшему со всех сторон. Но в центре ещё сияла чудесной белизной нетронутая разрушением, безупречная Башня Слоновой Кости.

Фалькор не стал приземляться на нижнюю террасу, предусмотренную для летающих посланцев. Он почувствовал, что ни ему, ни Атрейо не хватит сил подняться оттуда по длинной спиралевидной главной улице, ведущей на вершину Башни. И ещё ему показалось, что в этом случае можно вообще пренебречь всеми предписаниями и правилами этикета. Он решился на вынужденную посадку. Промчавшись над крытыми балконами из слоновой кости, над мостами и балюстрадами, он в последний момент нашел самый высокий участок главной улицы, там, где она примыкала к дворцу, рухнул вниз, скользнул вперед, несколько раз повернулся, и, наконец, остановился хвостом вперед.

Атрейо, крепко державшийся обеими руками за шею Фалькора, выпрямился и осмотрелся по сторонам. Он ожидал, что его как-нибудь встретят, или, по крайней мере, обступят дворцовые стражи, которые будут его спрашивать, кто он, и что ему здесь нужно — но нигде никого не было видно. Сияюще-белый дворец, казалось, вымер.

«Они все сбежали! — пронеслось у него в голове. — Они оставили Девочку Императрицу одну. Или она уже…»

— Атрейо, — шепнул Фалькор, — ты должен вернуть ей Драгоценность.

Дракон снял золотую цепочку с шеи. Она выскользнула и упала на землю.

Атрейо спрыгнул со спины Фалькора — и упал навзничь. Он забыл про свою рану. Не вставая, он дотянулся до Амулета и надел его. Потом с трудом поднялся, опираясь на Дракона.

— Фалькор, — сказал он, — куда мне идти?

Но Дракон Счастья не отвечал. Он лежал, словно мертвый.

Главная улица кончалась у высокой белой окружной стены перед изумительными резными воротами, которые стояли распахнутыми.

Атрейо доковылял до них, оперся о портал и увидел за воротами широкую сияюще-белую лестницу, которая, казалось, доходила до самого неба. Он начал подниматься по ступеням. Иногда он останавливался, чтобы собраться с силами. На белой лестнице оставались капли крови.

Наконец он забрался наверх и увидел перед собой длинную галерею. Атрейо двинулся дальше, хватаясь за колонны. Потом он прошел через двор, где было множество фонтанов и каскадных прудов, но Атрейо уже ничего не видел по сторонам. Словно во сне, он пробирался вперед. И вот оказался у вторых ворот, которые были меньше, чем первые. За ними ему снова пришлось взбираться по очень высокой, но на этот раз узкой лестнице, после чего он очутился в саду, где всё: деревья, цветы, животные — было вырезано из слоновой кости. Он прополз на четвереньках по нескольким горбатым мосткам без перил, которые вели к третьим воротам, самым маленьким из всех. На животе он пролез дальше, а потом, медленно подняв голову, увидел блестящий как зеркало конус из слоновой кости, на вершине которого ослепительно сиял белый Павильон Магнолии. К нему не было ни дороги, ни лестницы.

Атрейо уронил голову на руки.

Никто из тех, кто был или ещё будет в этом Павильоне, не сможет сказать, как он преодолел последний отрезок пути. Это должно быть даровано.

Вдруг Атрейо увидел, что стоит перед воротами, ведущими в Павильон. Он вошел — и оказался лицом к лицу с Златоглазой Повелительницей Желаний. Она сидела, обложенная горой подушек, на мягком круглом сидении в сердцевине бутона и смотрела на него. Она казалась бесконечно нежной и драгоценной. Насколько она больна, Атрейо увидел по её бледному лицу, которое было почти что прозрачным. Её миндалевидные глаза отливали темным золотом. В них не было ни тревоги, ни беспокойства. Она улыбалась. Её маленькая тоненькая фигурка была облачена в широкое шелковое одеяние такой сияющей белизны, что даже лепестки магнолии рядом с ней казались темными. Она выглядела как неописуемо красивая маленькая девочка не старше десяти лет, но её гладкие длинные волосы, ниспадавшие по плечам и спине на сидение, были белы, как снег.

Бастиан испугался.

В этот миг с ним случилось такое, чего он ещё не переживал никогда.

До сих пор он мог совершенно ясно представить себе всё, что рассказывалось в Бесконечной Истории. Конечно, при чтении этой книги иногда происходили странные вещи, этого нельзя отрицать, но как-то их, наверно, можно было объяснить. Он представлял себе, как Атрейо летит верхом на Драконе Счастья, и Лабиринт, и Башню Слоновой Кости так чётко, как это только возможно. Но до сих пор это были всего лишь его собственные представления.

А когда он дошел до места, где речь пошла о Девочке Императрице, то на долю секунды, не дольше вспышки молнии, он увидел её лицо. И не только в мыслях, а своими глазами! Это не было его воображением — Бастиан был в этом совершенно уверен. Он даже разглядел подробности, которых в описании вообще не было, например, её брови, изогнутые, словно две искусно нарисованные тушью дуги над золотистыми глазами. Или то, что у неё были диковинные, удлиненные ушные мочки. Или особый наклон её головы на тонкой шее. Бастиан твердо знал, что в жизни своей не видел ничего прекраснее этого лица. А ещё в тот миг он знал, как её зовут: Лунита. У него не было ни малейшего сомнения, что это её имя.

И Лунита посмотрела на него — на него, Бастиана Бальтазара Букса!

Она посмотрела на него с таким выражением, которое он не смог бы передать словами. Может, и она была удивлена? Была ли в её взгляде просьба? Или тоска? Или… да что же?

Он пытался вызвать в памяти выражение глаз Луниты, но больше ему этого не удавалось.

Лишь одно он знал наверняка: этот взгляд, встретившись с его собственным, скользнул прямо ему в сердце. Он и сейчас ощущал его раскаленный путь. И он чувствовал, что взгляд этот теперь в его сердце светится, будто таинственное сокровище. И причиняет странную, чудесную боль.

Даже если бы Бастиан захотел, он бы не смог укрыться от того, что с ним случилось. Да он и не хотел, о, нет! Наоборот, ни за что на свете он не отдал бы это сокровище. Он хотел только одного: читать дальше, чтобы снова оказаться у Луниты, чтобы снова её увидеть.

Он и не подозревал, что тем самым обрекает себя на необычайные, опаснейшие приключения. Но даже если бы он это знал, он всё равно не захлопнул бы книгу и не отложил бы её в сторону, чтобы никогда больше к ней не прикоснуться. Перелистывая страницы дрожащими пальцами, он нашел место, где остановился, и продолжил читать.

Башенные часы пробили десять.