ТАИРАВКИТНА

реднаероК дарноК лраК: ниязоХ

Эту надпись можно было прочитать на стеклянной двери маленькой книжной лавочки, но, разумеется, только если смотреть на улицу из глубины полутемного помещения.

Снаружи было серое промозглое ноябрьское утро и дождь лил как из ведра. Капли сбегали по изгибам букв, по стеклу, и сквозь него ничего не было видно, кроме пятнистой от сырости стены дома на противоположной стороне улицы.

Вдруг дверь распахнулась, да так порывисто, что маленькая гроздь желтых медных колокольчиков, висевшая над нею, яростно затрезвонила и долго не могла успокоиться.

Переполох этот вызвал маленький толстый мальчик лет десяти или одиннадцати. Мокрая прядь темно-каштановых волос падала ему на глаза, с промокшего насквозь пальто стекали капли. На плече у него была школьная сумка. Мальчик был немного бледен, дышал прерывисто, и, хотя до этой минуты, видно, очень спешил, теперь застыл как вкопанный в дверном проеме.

Дальний конец длинного узкого помещения тонул в полутьме. У стен до самого потолка громоздились полки, плотно уставленные книгами разного формата и толщины. На полу возвышались штабеля фолиантов, на столе были навалены горы книжек размером поменьше, в кожаных переплетах и с золотым обрезом. В противоположном конце помещения за сложенной из книг стеной высотой в человеческий рост горела лампа. И в её свете время от времени появлялись кольца табачного дыма; подымаясь, они становились всё больше и больше, потом расплывались в темноте. Это было похоже на дымовые сигналы, какими индейцы передают друг другу с горы на гору всякие сообщения. Там явно кто-то сидел. И в самом деле мальчик услышал, как из-за книжной стены раздался довольно грубый голос:

— Пяльте глаза сколько угодно, можете с улицы, можете здесь, но только затворите дверь. Дует.

Мальчик послушался и тихонько прикрыл дверь. Потом ближе подошел к стене из книг и осторожно заглянул в угол. Там в кожаном вольтеровском кресле с высокой спинкой, уже изрядно потертом, сидел грузный и коренастый пожилой человек. На нём был мятый черный костюм, выглядевший поношенным и каким-то пыльным. Его живот стягивал цветастый жилет. Голова у него была лысая, и только над ушами торчали пучки седых волос. Лицо было красным и напоминало свирепую морду бульдога.

На ней красовался нос картошкой, на котором сидели маленькие очки в золотой оправе. Старик попыхивал изогнутой трубкой, свисающей из уголка рта, и поэтому казался косоротым. На коленях у него лежала книга, которую он, как видно, только что читал — его пухлый указательный палец левой руки был засунут между страницами вместо закладки.

Правой рукой он снял теперь очки и принялся разглядывать стоявшего перед ним маленького толстого мальчика в промокшем пальто — с пальто так и капало. При этом он сощурил глаза, отчего выражение его лица стало ещё более свирепым.

— Ах ты, Боже мой! — только и пробормотал он и, раскрыв книгу, вновь стал читать.

Мальчик не знал, как ему себя вести, и поэтому просто стоял, удивленно глядя на старика. А тот вдруг снова захлопнул книгу, опять заложил страницу пальцем и прохрипел:

— Слушай, мой мальчик, я терпеть не могу детей. Теперь, правда, модно носиться с вами как с писаной торбой, но это занятие не для меня! Другом детей меня уж точно не назовешь. По мне, дети — это просто-напросто орущие болваны, мучители рода человеческого, которые всё ломают, пачкают книги вареньем, вырывают страницы и плевать им на то, что у взрослых тоже могут быть свои беды и заботы. Я говорю это, чтобы ты крепко подумал, зачем сюда пришел. Кроме того, у меня нет детских книжек, а других книг я тебе не продам. Ну вот, я надеюсь, мы друг друга поняли!

Всё это он произнес, не вынимая трубку изо рта. Потом снова раскрыл книгу и углубился в чтение.

Мальчик молча кивнул и уже собирался уйти, но вдруг ему показалось, что он не может оставить эту речь вот так, без ответа, поэтому он повернулся и чуть слышно произнес:

— Только невсетакие.

Хозяин лавки поднял на него глаза и снова снял очки:

— Ты всё ещё здесь? Посоветуй, что нужно делать, чтобы избавляться от таких как ты? О чём таком весьма важном ты собирался мне сказать?

— Ничего уж такого важного, — ответил мальчик ещё тише. — Я только хотел сказать, что не все дети такие, как вы говорите.

— Ах, вот оно что! — старик поднял брови с наигранным изумлением. — И надо полагать, именно ты и являешься счастливым исключением?

Толстый мальчик не знал, что ответить. Он только пожал плечами и повернулся к двери.

— А манеры каковы, — раздалось бормотание за его спиной. — Мог бы хотя бы представиться.

— Меня зовут Бастиан, — сказал мальчик. — Бастиан Бальтазар Букс.

— Весьма странное имя, — прохрипел старик. — С тремя «Б». Правда, в этом ты не виноват, не сам же ты так себя назвал. Я — Карл Конрад Кореандер.

— А тут три «К», — серьезно заметил мальчик.

— Хм, — буркнул старик. — Верно!

Он выпустил из трубки несколько колечек дыма.

— Хотя всё равно, как нас зовут, мы ведь больше не встретимся. Мне хотелось бы выяснить только одно: с чего это ты как бешеный ворвался в мою лавку? Похоже, ты от кого-то убегал, да?

Бастиан кивнул. Его круглое лицо вдруг стало ещё бледнее, а глаза ещё больше.

— Наверно, ты ограбил кассу в магазине, — предположил господин Кореандер. — А может, пристукнул старушку, или ещё что-нибудь похлеще — от вас теперь всего можно ожидать. Тебя что, дитя моё, полиция преследует?

Бастиан замотал головой.

— Выкладывай всё как есть, — сказал господин Кореандер. — От кого ты убегал?

— От них.

— А кто это — они?

— Ребята из нашего класса.

— Почему?

— Они… Они всё время пристают ко мне.

— Что же они делают?

— Они поджидают меня у школы.

— Ну и что?

— Потом орут, по-всякому обзываются, смеются…

— И тебе всё это нравится? — Господин Кореандер неодобрительно поглядел на мальчика. — А почему бы тебе не дать кому-нибудь в нос?

Бастиан пристально посмотрел.

— Нет, я не смогу. К тому же я плохо дерусь.

— А подтягиваться на кольцах ты умеешь? — допытывался господин Кореандер. — А бегать, плавать, играть в футбол, делать зарядку? Ты что, вообще ничего из этого не умеешь?

Мальчик покачал головой.

— Короче говоря, ты слабак?

Бастиан пожал плечами.

— Но хоть язык-то у тебя есть? Что же ты молчишь, когда над тобой издеваются?

— Я попробовал один раз им ответить…

— Ну и что?

— Они закинули меня в мусорный контейнер и привязали крышку. Два часа я кричал, пока меня не услышали.

— Хм, — проворчал господин Кореандер. — И теперь ты больше ни на что не решаешься?

Бастиан кивнул.

— Сверх того, — констатировал господин Кореандер, — ты труслив, как заяц!

Бастиан опустил голову.

— Наверно, ты выскочка, да? Первый ученик, любимчик учителей? Так что ли?

— Нет, — сказал Бастиан и ещё ниже опустил голову. — Меня оставили на второй год.

— Боже милостивый! — воскликнул господин Кореандер. — Выходит, неудачник по полной программе!

Бастиан ничего не ответил. Он просто стоял, опустив руки, а с его пальто всё капало и капало на пол.

— Что же они орут, когда тебя дразнят? — поинтересовался господин Кореандер.

— Ах — да всё, что угодно.

— Например?

— Толстый дурень рухнул вниз, зацепился за карниз, карниз оборвался, дурень разорвался…

— Не очень-то остроумно, — заметил господин Кореандер. — Что ещё?

Бастиан помедлил, а потом стал перечислять.

— Чокнутый. Недоносок. Трепло. Свистун…

— А почему чокнутый?

— Я иногда разговариваю сам с собой.

— О чём же ты разговариваешь сам с собой? Ну, к примеру?

— Рассказываю сам себе разные истории. Выдумываю имена и слова, которых нет…

— И сам себе всё это рассказываешь? Зачем?

— Ну, потому что никому кроме меня это не интересно.

Господин Кореандер некоторое время задумчиво молчал.

— А что об этом твои родители думают?

Бастиан ответил не сразу.

— Отец… — пробормотал он наконец, — отец ничего не говорит. Он никогда ничего не говорит. Ему всё равно.

— А мать?

— Её больше тут нет.

— Твои родители разошлись?

— Нет, — сказал Бастиан, — она умерла.

В этот момент зазвонил телефон. Господин Кореандер с напряжением поднялся со своего кресла и, шаркая, поплелся в маленький кабинет за прилавком. Он поднял телефонную трубку, и Бастиану показалось, что он называет его имя. Но тут дверь закрылась, и, кроме невнятного бормотанья, ничего больше не было слышно.

Бастиан всё ещё стоял не шевелясь. Он никак не мог взять в толк, что же такое с ним произошло, почему он стал всё рассказывать, да ещё так откровенно. Ведь он терпеть не мог, когда ему лезли в душу. И вдруг его прямо в жар бросило: он опоздает в школу, ему надо торопиться, бежать со всех ног — но он всё стоял и стоял, не в силах ни на что решиться.

Что-то его здесь удерживало, он не мог понять что.

Приглушенный голос всё ещё доносился из кабинета. Это был долгий телефонный разговор.

И тут Бастиан осознал, что всё это время он глядит на толстую книгу, которую господин Кореандер только что держал в руках, а теперь оставил на кожаном кресле. Он просто глаз не мог от неё отвести. Ему казалось, от этой книги исходит какое-то магнитное притяжение, оно его непреодолимо влечёт.

Бастиан подошел к креслу, медленно протянул руку, коснулся книги, и в тот же миг внутри него — «клик!» — точно захлопнулся капканчик. У него возникло смутное чувство, будто от этого прикосновения пришло в движение что-то неотвратимое, чего уже никак не остановишь.

Он взял книгу, высоко её поднял и оглядел со всех сторон. Переплет был обтянут медно-красным шелком и мерцал, если вертеть книгу в руках. Быстро перелистав её, Бастиан увидел, что шрифт напечатан двумя цветами — красным и зеленым. Картинок, кажется, не было вовсе, зато главы начинались большими, удивительно красивыми буквицами. Он снова внимательно оглядел переплет и увидел, что на нём изображены две змеи, светлая и темная, — вцепившись друг другу в хвост, они образовывали овал. И в этом овале причудливыми, изломанными буквами написано заглавие книги:

Человеческие страсти загадочны, и дети подвластны им так же, как и взрослые. Те, кем они завладеют, ничего не могут толком объяснить, а те, кто их не испытал, даже представить себе не в силах, что это такое. Есть люди, рискующие жизнью, чтобы покорить какую-нибудь заоблачную вершину. Но ни они сами, ни кто-либо другой на свете не могли бы сказать, зачем им это понадобилось. Другие буквально разоряются, чтобы завоевать сердце той, которая о них и слышать не хочет. Третьи скатываются на самое дно, потому что не могут устоять перед соблазном изысканного блюда или вина. Иные готовы спустить целое состояние в азартной игре или пожертвовать всем ради навязчивой идеи, которую и осуществить-то невозможно.

Есть люди, убежденные, что будут счастливы лишь тогда, когда переедут жить в другое место, и всю жизнь мечутся по белу свету.

А некоторые не находят покоя, пока не станут могущественными… Короче говоря, сколько людей, столько страстей.

Страстью Бастиана Бальтазара Букса были книги.

Кто никогда не просиживал над книгой долгие часы после школы с пылающими ушами и взлохмаченными волосами, читал и читал, и про всё на свете забывал, не замечая, что хочет есть или замерзает. Кто никогда не читал тайком под одеялом при свете карманного фонарика, после того как мать или отец, или ещё там кто-нибудь из домочадцев давно уже погасили свет, приказав тут же заснуть, потому что завтра вставать ни свет ни заря. Кто никогда не проливал явно или тайно горьких слёз оттого, что закончилась какая-нибудь великолепная история и пришло время расстаться с её героями, с которыми пережил столько приключений, которых успел полюбить, которыми восхищался и так тревожился за их судьбу и без которых теперь жизнь кажется пустою, лишенною смысла…

Так вот, тот, кто не пережил всего этого сам, наверно, никогда не поймет, как Бастиан сделал то, что он сделал.

Бастиан, не мигая, смотрел на заглавие книги, и его кидало то в жар, то в холод. Да, именно об этом он так часто думал, так страстно мечтал:

История, которая никогда не заканчивается! Книга книг!

Он должен заполучить эту книгу, чего бы это ему ни стоило!

Чего бы это ему ни стоило? Легко сказать! Даже если бы он мог предложить за неё больше, чем те три марки пятьдесят пфеннигов, что лежат у него в кармане, всё равно: недружелюбный господин Кореандер ясно дал понять, что не продаст ему ни одной книжки. А уж тем более никогда ничего не подарит. Положение было безвыходным.

Но всё же Бастиан знал, что не сможет уйти без этой книги. Теперь ему стало ясно, что он вообще пришел сюда только из-за неё — это она позвала его каким-то таинственным образом, потому что хотела к нему, да и всегда, в сущности, была его книгой!

Бастиан прислушался к глухому урчанию, по-прежнему доносившемуся из кабинета.

Не успев отдать себе отчет в том, что делает, он вдруг схватил книгу, быстро сунул её за пазуху и прижал к груди обеими руками. Не спуская глаз с двери кабинета, он бесшумно прокрался к выходу. Осторожно нажал ручку, стараясь не зазвенеть медными колокольчиками, и чуть-чуть приоткрыл стеклянную дверь. Потом тихонько затворил её снаружи.

И только тогда побежал.

Тетради, учебники и пенал тряслись в его сумке в такт быстрому бегу. У него закололо в боку, но он мчался дальше.

Дождь хлестал по лицу, струйки воды стекали за шиворот, пальто не спасало Бастиана от промозглой сырости, но он всего этого не замечал. Ему было жарко, и не только от бега.

Совесть, молчавшая в книжной лавке, вдруг проснулась и заговорила. Все оправдания, которые были такими убедительными, вдруг разом показались ему несерьезными и растаяли, словно снеговик при появлении огнедышащего дракона.

Он украл. Он — вор!

То, что он сделал, было даже хуже, чем обыкновенная кража. Эта книга наверняка единственная и незаменимая. Она наверняка была главной ценностью господина Кореандера. Украсть у скрипача его единственную скрипку или у короля корону — совсем не то, что забрать деньги из кассы.

Вот о чём он думал, пока бежал, крепко прижимая книгу к груди. Но чем бы ему это ни грозило, он ни за что с ней не расстанется. Ведь, кроме неё, у него ничего теперь не было в этом мире.

Идти домой он, конечно, уже не мог.

Он постарался представить себе отца, как он работает сейчас в большой комнате, похожей на лабораторию. Вокруг него дюжины гипсовых слепков человеческих челюстей — ведь отец зубной техник. Бастиан ещё никогда не размышлял, нравится ли отцу его работа — сейчас это впервые пришло ему в голову. Но теперь он, видно, уже никогда не сможет спросить об этом.

Если он сейчас придет домой, отец выйдет из мастерской в белом халате, может быть, с гипсовой челюстью в руке и спросит: «Уже вернулся?» — «Да», — ответит Бастиан. «Сегодня что, нет занятий?» Он так и видел застывшее в печали лицо отца и понимал, что не сможет ему соврать. Но и сказать правду тем более не сможет. Нет, выхода нет, надо идти куда глаза глядят, только бы подальше. Отец никогда не должен узнать, что его сын стал вором. Впрочем, он, может быть, вовсе и не заметит, что Бастиан исчез. Эта мысль даже немного утешила.

Бастиан уже не бежал. Сейчас он шел медленно и увидел в конце улицы здание школы. Он, сам того не замечая, пробежал свою привычную дорогу к школе.

Сейчас улица казалась ему пустынной, хотя по ней и шли прохожие. Но тому, кто сильно опаздывает, пространство вокруг школы всегда представляется вымершим. И Бастиан чувствовал, как с каждым шагом растет его страх. Он и всегда-то боялся школы — места своих ежедневных поражений, боялся учителей — и тех, кто терпеливо призывал его взяться наконец за ум, и тех, кто срывал на нём свою злость. Боялся других детей, всегда смеявшихся над ним и не упускавших случая доказать, какой он неумелый и беззащитный. Школа всегда представлялась Бастиану чем-то вроде необозримого тюремного заключения, которое будет длиться, пока он не вырастет, и которое он должен терпеть молча и покорно.

И когда он шагал уже по гулкому школьному коридору, где пахло мастикой и сырыми пальто, когда напряженная тишина словно ватой забила ему уши, когда он очутился, наконец, перед дверью своего класса, выкрашенной в тот же цвет лежалого шпината, что и стены вокруг, он ясно понял: в классе ему делать больше нечего. Он должен был уходить.

А раз так, почему бы ему не уйти прямо сейчас?

Но куда?

Бастиан читал в своих книжках истории про мальчишек, которые нанимались юнгой на корабль и уплывали на край света в поисках счастья. Одни становились пиратами или героями. Другие через много лет возвращались на родину богатыми, и никто их не узнавал. Но Бастиан не чувствовал себя способным на такое. Он даже не мог представить, чтобы кто-то взял его юнгой. К тому же он не имел ни малейшего представления о том, как добраться до какого-нибудь порта, где стоят корабли, годные для осуществления столь отчаянного замысла.

Так куда же бежать?

И тут ему пришло в голову, что есть одно подходящее место, единственное место, где его, во всяком случае на первых порах, не станут искать и не найдут.

Чердак был большим и тёмным. Тут пахло пылью и нафталином. Тут не было слышно ни единого звука, кроме тихой барабанной дроби дождя по огромной железной крыше. Почерневшие от времени могучие деревянные стропила через равные промежутки опирались на дощатый пол и поддерживали кровлю, теряясь где-то в темноте. Повсюду висели паутины, большие, словно гамаки. Они медленно колыхались, как привидения, на сквозном ветру. Сквозь слуховое окно в вышине проникал тусклый молочный свет.

Единственным живым существом в этом месте, где время словно остановилось, была маленькая мышка, которая металась по полу, оставляя на слое пыли следы крохотных коготков. Там, где она опускала хвостик, между следами виднелась тоненькая чёрточка. Вдруг мышка поднялась на задние лапки, прислушалась и — фьюить! — исчезла в щели между досками.

Послышался скрежет ключа в большом замке. Медленно и со скрипом отворилась дверь чердака, длинная полоса света на мгновенье упала в комнату. Бастиан проскользнул внутрь, потом снова заскрипел дверью и захлопнул её. Потом всунул большой ключ в замок изнутри и закрыл. Лишь задвинув для верности ещё и засов, он вздохнул с облегчением.

Теперь его и в самом деле невозможно будет найти.

Здесь его никто не будет искать. Сюда поднимались очень редко — это он знал точно. Но если вдруг волею случая кто-нибудь и захочет попасть сюда сегодня или завтра, дверь окажется запертой, а ключа на месте нет. И даже если в конце концов дверь всё же удастся открыть, у Бастиана будет достаточно времени спрятаться среди всего этого хлама.

Постепенно его глаза привыкли к темноте. Он знал это место.

Полгода назад он помог завхозу поднять на чердак большую корзину с какими-то старыми формулярами и документами. Тогда он и узнал, что ключ хранится в стенном шкафчике на верхней лестничной площадке. С тех пор он никогда об этом не вспоминал. Но теперь это сразу же пришло ему в голову.

Бастиан начал замерзать: пальто его промокло насквозь, а здесь, наверху, было очень холодно. Прежде всего он должен найти место, где можно поудобнее расположиться, ведь здесь ему предстоит провести много дней.

Сколько именно — над этим он пока не задумывался, как, впрочем, и над тем, что вскоре ему захочется есть и пить.

Он прошелся по чердаку.

Кругом стояли и валялись всякие ненужные предметы. Полки, набитые до отказу старыми классными журналами и папками ведомостей. Громоздящиеся одна на другой парты с залитыми чернилами крышками. Подставка, на которой висело не меньше дюжины устаревших географических карт. Облупившиеся классные доски, проржавевшие железные печурки, сломанные гимнастические снаряды, например, «козел» с разодранной кожаной обшивкой и торчащей паклей, лопнувшие набивные мячи, штабель старых стёганых спортивных матов, а чуть подальше — пропыленные чучела разных зверей и птиц, почти наполовину изъеденные молью, в том числе большая сова, горный орел и лисица; за ними — химические реторты и треснувшая колба, электростатическая машина, человеческий скелет, висящий на чем-то вроде вешалки для платья и множество ящиков и картонных коробок, набитых старыми учебниками и исписанными тетрадями.

Бастиан решил избрать своей резиденцией штабель спортивных матов. Если на них растянуться, чувствуешь себя почти как на диване. Он перетащил маты к слуховому окну, где было чуть посветлее, и увидел поблизости несколько сложенных серых солдатских одеял, конечно, рваных и насквозь пропыленных, но накрыться ими было всё-таки можно. Бастиан притянул их к себе. Потом снял мокрое пальто и повесил его на вешалку у скелета. Кости рук и ног задергались, но Бастиан не испугался. Быть может, потому, что и дома у него были похожие предметы. Мокрые сапоги он тоже снял. В одних носках уселся Бастиан по-турецки на мат и натянул на плечи, словно индеец, серое суконное одеяло. Перед ним лежал его портфель и книга в медно-красном переплете.

Бастиан подумал о том, что внизу у других сейчас идет урок немецкого, и они, может быть, пишут сочинение на какую-нибудь смертельно скучную тему.

Бастиан поглядел на книгу.

«Хотел бы я знать, — сказал он сам себе, — что происходит в книге, когда она закрыта. Конечно, там просто множество букв, напечатанных на листах бумаги, но всё же что-то там должно происходить, потому что, если я её раскрою, тут же появится какая-нибудь история с неизвестными мне людьми, всевозможными приключениями, подвигами и сражениями.

Иногда там случаются морские штормы или путешествия в незнакомые страны и города. И всё это каким-то образом внутри книги.

Нужно её прочесть, чтобы это пережить, — ясно. Но там, в книге, всё это уже есть.

Хотел бы я знать, как это получается?»

И вдруг Бастиан пришел в почти торжественное настроение. Он сел прямо, схватил книгу, открыл первую страницу и начал читать

XII. Старик с Блуждающей Горы

По отвесным, испещренным расщелинами склонам громыхали лавины, вьюги бушевали среди закованных в лёд вершин скалистых гребней, завывая, кружили в пещерах и ущельях и вновь неслись над просторами ледников. В том краю это была вполне обычная погода, ведь Горы Судьбы считались самыми большими в Фантазии, а их главная вершина буквально достигала небес.

В этот край вечных льдов не решались подниматься даже самые отважные горовосходители. Вернее, удачное восхождение произошло в такие невообразимо давние времена, что о нём никто уже не знал. Таков был один из непостижимых законов, которых в фантазийской Империи достаточно. Горы Судьбы могут быть преодолены только после того, как будет полностью забыт предыдущий покоритель высот, которому это удалось, и о нём не останется свидетельств ни из камня, ни из железа. Поэтому каждый, кто совершал восхождение, всегда был первым.

Здесь, вверху, не могло выжить ни одно живое существо, кроме нескольких исполинских снеговиков, если их вообще можно считать живыми — ведь передвигались они невероятно медленно: на один шаг у них уходили годы, а на небольшую прогулку — века. Ясно, что общаться они могли только с себе подобными, и о наличии остального фантастического мира даже не подозревали. Они считали себя единственными живыми существами во вселенной.

Тем растеряннее уставились они теперь на крошечную точку внизу, которая поднималась к вершине по извилистым тропкам, по едва доступным откосам, блистающим льдом отвесным скалам и по острым, как нож, гребням, через глубокие ущелья и трещины.

Это был стеклянный паланкин, в котором лежала Девочка Императрица, несомая своими четырьмя невидимыми Силами. Паланкин почти сливался с окружающим пейзажем — стекло казалось прозрачным льдом, а белое одеяние и волосы Девочки Императрицы были едва отличимы от снега.

Она была в пути уже давно, много дней и ночей. В дождь и в зной, в полной темноте и при лунном свете несли четыре Силы её паланкин всё дальше и дальше, как она и приказала, куда глаза глядят. Для неё не было разницы между тем, что терпимо, и тем, что непереносимо, точно так же, как раньше в своей Империи она одинаково ценила тьму и свет, прекрасное и ужасное. Она была готова ко всему, ведь Старик с Блуждающей Горы мог быть повсюду и нигде.

И, тем не менее, её четыре невидимых Силы выбирали дорогу не совсем уж произвольно. Всё чаще Ничто, поглотившее уже целые страны, оставляло им для прохода одну-единственную тропинку. Иногда это был мост, пещера или ворота, сквозь которые они едва успевали проскользнуть, а порою Силы несли паланкин со смертельно больной прямо по поверхности озера или морского залива, ведь для этих носильщиков не было разницы между плотным и жидким.

И вот, наконец, они поднялись в мир обледенелых вершин Гор Судьбы и продолжали подниматься всё выше, безудержно и неустанно. И пока Девочка Императрица не давала нового приказа, Силы несли её всё выше и выше. А она лежала на подушках, закрыв глаза, и не двигалась. Лежала уже давно. Последнее, что она произнесла, был приказ «идите куда угодно» во время расставания с Башней Слоновой Кости.

Теперь паланкин двигался через глубокое ущелье в узком разломе между двумя горными кручами — разлом этот был ненамного шире самого паланкина. Дно ущелья было засыпано метровым слоем рыхлого снега, но невидимые носильщики не проваливались и даже не оставляли следов. В глубине этой расселины было очень темно — лишь узкая полоска дневного света виднелась в высоте. Дорога медленно шла вверх, и чем выше поднимался паланкин, тем ближе придвигалась полоска света. Потом почти внезапно скалы расступились и открыли взгляду широкое сверкающе-белое пространство. Это было самое высокое место, ибо вершина Гор Судьбы — не пик, как у большинства других гор, а плато, обширное, словно целая страна.

Но сейчас посреди этой равнины вдруг возникла небольшая гора странного вида. Она была довольно узкой и вытянутой, подобно Башне Слоновой Кости, но сияла голубым светом и состояла из множества зубцов причудливой формы, которые тянулись к небу, словно огромные перевернутые сосульки. Примерно на половине высоты этой горы на трех таких зубцах стояло Яйцо величиной с дом.

Яйцо окружали большие голубые сосульки, которые возвышались, будто трубы гигантского органа, образовывая собою вершину горы. В Большом Яйце было круглое отверстие, похожее на дверь или окно. Вдруг в этом отверстии показалось лицо — оно смотрело в сторону паланкина.

Девочка Императрица подняла веки, как только почувствовала этот взгляд и встретилась с ним глазами.

— Стоп! — сказала она тихо.

Невидимые Силы остановились.

Девочка Императрица поднялась.

— Это он, — продолжила она. — Последнюю часть пути к нему я должна пройти сама. Ждите меня здесь, что бы ни случилось.

Лицо в круглом отверстии Яйца исчезло.

Девочка Императрица вышла из паланкина и отправилась в путь по снежной равнине. Это был нелегкий путь, ведь она шла босиком, а снег покрылся ледяной коркой. При каждом шаге, пробивая её, она ранила об твердый, словно стекло, наст свои нежные ножки. Ледяной ветер трепал её белые волосы и одежду.

Наконец она добралась до синей горы и остановилась перед её скользкими сосульками.

Из круглого темного отверстия Большого Яйца стала спускаться длинная лестница, куда более длинная, чем вообще могла бы там поместиться. Когда она коснулась подножия синей горы, Девочка Императрица ухватилась за неё рукой и увидела, что эта стремянка составлена из переплетенных букв, а каждая перекладина была строчкой. Девочка Императрица стала подниматься вверх и, преодолевая ступеньку за ступенькой, читала слова:

Она остановилась, чтобы собраться с силами, и посмотрела вверх. Надо было подниматься очень высоко. Пока что она не прошла и половины.

— Старик с Блуждающей Горы, — сказала она громко, — если бы ты не хотел, чтобы мы встретились, ты бы не писал мне эту лестницу. Следуя твоему запрету, я приду к тебе.

И она стала подниматься выше.

Ей вновь пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Она была теперь уже очень высоко, и лесенка раскачивалась, словно ветка, в порывах снежной бури. Девочка Императрица крепко хваталась за ледяные буквы-ступеньки и вот, наконец, приступила к последнему отрезку лестницы.

Преодолев последние ступеньки, Девочка Императрица тихо вздохнула и оглядела себя. Её широкое белое одеяние было изорвано в клочья — они остались висеть на многочисленных перекладинах, завитушках и шипах буквенной лестницы. Для неё не было неожиданностью, что буквы так враждебны к ней. Это было взаимно.

Прямо перед собой она видела Яйцо с круглым отверстием, в которое уходила стремянка. Она шагнула внутрь. В тот же миг отверстие за ней захлопнулось. Не шевелясь, она стояла в темноте и ждала, что же произойдет. Однако долгое время не происходило ничего.

— Я здесь, — тихо сказала Девочка Императрица в темноту. Её голос отозвался эхом, будто в большом пустом зале — или это был другой, куда более низкий голос, который отвечал ей теми же словами?

Мало-помалу она различила в темноте слабое красноватое свечение. Оно исходило от раскрытой книги, которая висела в воздухе посреди этой яйцевидной комнаты. Книга была наклонена, так что Девочка Императрица увидела её переплет. Он был из шелка медно-красного цвета, и, как и на Драгоценности, которую Девочка Императрица носила на шее, на нём были видны две змеи: вцепившись друг другу в хвост, они образовывали овал. А в этом овале стояло заглавие:

Мысли Бастиана спутались. Это же та самая книга, которую он читал! Он ещё раз поглядел на неё. Да, без сомнения, книгу, о которой идет речь, он держит в руках. Но как же она могла оказаться в себе самой?

Девочка Императрица подошла поближе и тогда увидела с другой стороны парящей в воздухе книги лицо человека, подсвеченное снизу голубоватым светом раскрытых страниц. Это сияние шло от сине-зеленых букв.

Лицо человека казалось корой старого дерева — настолько оно было изборождено морщинами. У него была длинная седая борода, а глаза сидели в глазницах так глубоко, что их и вовсе не было видно. Он был одет в синюю монашескую рясу с капюшоном, накинутым на голову, и держал в руке карандаш, которым писал в книге. Он так и не поднял глаз.

Девочка Императрица долго стояла молча и смотрела на него. Собственно то, чем он занимался, даже не было письмом, его карандаш просто скользил по пустой странице, а буквы и слова составлялись сами по себе, будто возникая из пустоты. Девочка Императрица прочла, что там было написано, и это оказалось то, что происходило в этот момент: «Девочка Императрица прочла, что там было написано…»

— Ты записываешь всё, что происходит, — сказала она.

— Всё, что я записываю, происходит, — был ответ.

И снова это был тот низкий глухой голос, который она поначалу приняла за эхо своего собственного.

Странно, но Старик с Блуждающей Горы при этом даже рта не раскрыл. Он записал её и свои слова, и она услышала их так, как будто вспомнила, что он их только что произнёс.

— Ты и я, — спросила она, — и вся Фантазия — всё записано в этой книге?

Он написал, и в то же время она услышала ответ:

— Не так. Эта книга и есть вся Фантазия, и ты, и я.

— А где эта книга?

— В книге, — записал он ответ.

— Значит, это всего лишь видимость и отражение? — спросила она.

И он написал, а она услышала:

— Что показывает зеркало, в котором отражается зеркало? Знаешь ли ты это, Златоглазая Повелительница Желаний?

Некоторое время Девочка Императрица молчала, и Старик тут же записал, что она молчит.

Потом она тихо сказала:

— Мне нужна твоя помощь.

— Я знаю, — ответил и записал он.

— Да, — промолвила она, — пожалуй, так и должно быть. Ты — память Фантазии и знаешь всё, что происходило вплоть до этого момента. Но не можешь ли ты перелистать свою книгу вперёд и посмотреть, что случится?

— Пустые страницы! — был ответ. — Я могу только оглядываться на то, что произошло. Я мог читать это, пока я это писал. И я это знаю, потому что прочел. А писал это, потому что это произошло. Так Бесконечная история пишет сама себя моей рукой.

— Так ты не знаешь, почему я к тебе пришла?

— Нет, — услышала она его глухой голос в то время, как он писал, — и я бы хотел, чтобы ты не приходила. У меня всё становится окончательным и неизменным — и ты тоже, Златоглазая Повелительница Желаний. Это Яйцо — твоя могила и твой гроб. Ты вошла в память Фантазии. И как же ты собралась уходить отсюда?

— Всякое яйцо, — ответила она, — начало новой жизни.

— Верно, — написал и произнес Старик, — но только если треснет его скорлупа.

— Ты можешь раскрыть её, — воскликнула Девочка Императрица, — ты же меня впустил.

Старик покачал головой и записал это.

— Этого ты добилась своей силой. Но больше у тебя её нет, поскольку ты здесь. Мы заперты навеки. Воистину, ты не должна была приходить! Это конец Бесконечной истории.

Девочка Императрица улыбнулась — казалось, она ничуть не встревожена.

— Ты и я, — сказала она, — не можем больше сделать ничего. Но есть кое-кто, кто может.

— Создать новое начало, — написал Старик, — может только человеческий ребенок.

— Да, — подтвердила она, — человеческий ребенок.

Старик с Блуждающей Горы медленно поднял глаза и впервые посмотрел на Девочку Императрицу. Этот взгляд был как будто брошен с другого конца вселенной — из такой дали он шел, из такой темноты. Но она выдержала этот взгляд и не отвела своих золотых глаз. Это было похоже на безмолвный неподвижный поединок. В конце концов Старик снова склонился над своей книгой и написал:

— Соблюдай границу, которую и ты должна соблюдать!

— Я хотела бы, — ответила она, — но тот, о ком я говорю и кого жду, уже давно её перешёл. Он читает эту книгу, в которой ты пишешь, и слышит каждое наше слово. Так что он с нами.

— Верно, — услышала она голос Старика, пока тот писал, — и он уже безвозвратно принадлежит Бесконечной истории, потому что это его собственная история.

— Расскажи её мне! — приказала Девочка Императрица. — Ты, поскольку ты память Фантазии, расскажи мне её с самого начала и слово в слово, так, как ты её записал!

Пишущая рука Старика начала дрожать.

— Если я сделаю это, мне придется начать всё заново. А что я пишу, случается вновь.

— Пусть будет так! — сказала Девочка Императрица.

Бастиану стало как-то не по себе. Что она собирается сделать? Что-то такое, что связано с ним. Но если даже у Старика с Блуждающей Горы задрожали руки…

Старик писал и говорил:

— Когда Бесконечная история в самой себе несёт себя,

То мир, что в этой книге, погибает зря.

А Девочка Императрица отвечала:

— Но если к нам герой примкнет,

Жизнь новая взойдет.

Сейчас ему нужно решиться!

— Воистину, ты ужасна, — сказал и записал Старик, — это означает конец без конца. Мы вступим в круг вечного возвращения. Оттуда нет исхода.

— Для нас нет, — ответила она, и её голос больше не был нежным, он был твердым и чистым, как алмаз, — но и для него нет — разве только он спасёт нас всех.

— Ты в самом деле хочешь отдать всё в руки человеческого ребенка?

— Я хочу этого.

А потом она тихо добавила:

— Или ты знаешь другой выход?

Долгое время стояла тишина, пока глухой голос Старика не проговорил:

— Нет.

Он стоял, низко склонившись над книгой, в которой записывал. Его лицо, закрытое капюшоном, уже нельзя было разглядеть.

— Тогда делай то, о чём я тебя просила!

Старик с Блуждающей Горы подчинился воле Девочки Императрицы и начал рассказывать Бесконечную историю сначала. В этот момент сияние, исходившее от страниц книги, поменяло цвет. Оно стало красноватым, как буквы, которые теперь появлялись под карандашом Старика. Его монашеская ряса и капюшон тоже были теперь медно-красного цвета. И пока он писал, звучал его низкий голос.

Бастиан тоже слышал его совершенно отчетливо.

И всё же первые слова, сказанные Стариком, были непонятны. Они звучали примерно так: «Таиравкитна реднаерок дарнок лрак ниязох».

«Странно, — подумал Бастиан, — почему Старик вдруг заговорил на другом языке? Может быть, это магическая формула?»

Голос Старика продолжал звучать, и Бастиан невольно прислушался.

«Эта история мне незнакома, — подумал Бастиан несколько разочарованно, — её вообще нет в той книге, которую я читал. Ну да, теперь ясно, что я всё это время ошибался. А я уж было поверил, что Старик начнёт рассказывать Бесконечную историю с самого начала».

Пока Бастиан это читал и одновременно слышал глухой голос Старика с Блуждающей Горы, у него гудело в ушах и рябило в глазах.

То, что здесь рассказывалось, была его собственная история! И она была в Бесконечной истории. Он, Бастиан, оказался действующим лицом этой книги, а до сих пор он считал себя только её читателем! И кто знает, может, прямо сейчас про него читает другой читатель, который тоже считает себя только читателем — и так до бесконечности!

Бастиана охватил страх. Он вдруг почувствовал, что задыхается. Ему казалось, что он заперт в невидимой тюрьме. Ему захотелось остановиться, не читать дальше.

Но глубокий голос Старика с Блуждающей Горы продолжал рассказывать,

и Бастиан не мог ничего с этим поделать. Он затыкал уши, но это не помогало, потому что голос звучал внутри него. И хотя он давно уже знал, что это не так, он ещё цеплялся за мысль, что это совпадение с его собственной историей, может быть, было всего лишь невероятной случайностью,

но глубокий голос продолжал неумолимо

и теперь он отчетливо слышал, как голос сказал:

«— А манеры каковы, — раздалось бормотание за его спиной. — Мог бы хотя бы представиться.

— Меня зовут Бастиан, — сказал мальчик. — Бастиан Бальтазар Букс».

В этот момент Бастиан сделал весьма важное открытие: можно быть убежденным, что ты чего-то желаешь — причем годами — пока знаешь, что желание неосуществимо. Но когда вдруг появляется возможность осуществить эту сокровенную мечту, начинаешь желать только одного: никогда этого не желать.

Так, во всяком случае, случилось с Бастианом.

Теперь, когда всё стало неотвратимо серьезным, ему больше всего хотелось куда-нибудь убежать. Но «куда-нибудь» больше не было. И потому он сделал то, что, конечно же, было совершенно бесполезно: он просто прикинулся мертвым, словно жук, который лежит на спине. Он хотел сделать вид, что его нет, замереть и сделаться как можно меньше.

Старик с Блуждающей Горы продолжал рассказывать и одновременно заново писать, как Бастиан украл книгу, как забрался на чердак школы и начал там читать. И снова Атрейо начал свой Поиск, пришел к Древней Морле, нашел Фалькора в сети Играмуль, висевшей над Глубоким Ущельем, там, где он услышал испуганный крик Бастиана. Снова его вылечила старая Ургл и наставил Энгивук. Он прошел через Трое Волшебных Ворот и вошел в отражение Бастиана, и говорил с Уюлалой. А потом явились Ветры Великаны, и Город Призраков, и Гморк, и спасение Атрейо и возвращение в Башню Слоновой Кости. При этом происходило всё то, что пережил Бастиан — как он зажег свечи и как увидел Девочку Императрицу, и она напрасно ждала, что он придёт. И снова она отправилась на поиски Старика с Блуждающей Горы, снова поднималась по лестнице из букв и входила в Яйцо, и вновь слово в слово повторился весь разговор, который они вели, кончившийся тем, что Старик с Блуждающей Горы стал рассказывать и писать Бесконечную историю.

И тут всё началось сначала — без всяких изменений — и снова всё кончалось встречей Девочки Императрицы со Стариком с Блуждающей Горы, который вновь писал Бесконечную историю и начинал рассказывать…

… и это повторялось бы до скончания веков, потому что совершенно невозможно измениться чему-то в ходе вещей. Только он один, Бастиан, мог вмешаться. И он должен это сделать, если не хочет сам остаться в этом замкнутом круге. Ему казалось, что история повторилась уже тысячу раз, нет, как будто не было ни до, ни после, а всё было одновременно. Теперь он понял, почему дрожали руки Старика. Круг вечного возвращения был концом без конца!

Бастиан не замечал, как по лицу его текут слёзы. Вдруг почти бессознательно он вскричал:

— Лунита! Я иду!

В тот же миг произошло множество событий.

Скорлупа Большого Яйца с ужасающей силой разлетелась на кусочки, раздались глухие отдаленные раскаты грома. Потом издалека примчался штормовой ветер, рванув страницы в книге, которую Бастиан держал на коленях, и те бешено затрепетали. Ветер растрепал его волосы, дул в лицо, ему перехватило дыхание, пламя свечей в семисвечнике плясало и клонилось набок, и тут второй, ещё более сильный порыв ветра налетел на книгу и погасил огонь. Башенные часы пробили двенадцать раз.