"Пятая книга" - читать интересную книгу автора (Величко Андрей Феликсович)

Глава 16

В конце сентября на всех морских и почти на всех сухопутных театрах боевых действий установилось затишье. Активные бои шли только во Франции и в Ирландии. И если в последней до их победного окончания было еще далеко, несмотря на провозглашение независимости Ирландии и ее признание Четверкой, Мексикой и Данией, то во Франции финал был виден невооруженным глазом. Несколько дней назад Богаевский вышел к Дюнкерку и теперь срочно оборудовал аэродромы на занятой территории. Еще месяц назад мы перебросили в его распоряжения 2-й истребительный полк РГК, который уже успел обеспечить в этом районе полное наше господство в воздухе.

Естественно, практически окруженному противнику предложили сдаться. И если среди французов еще замечалось какое-то внимание к этому призыву, то английские войска его злобно игнорировали, надеясь все-таки эвакуироваться морем. Богаевский специально не стал штурмовать Дюнкерк, да и бомбили его хоть и регулярно, но не очень интенсивно. Потому как штурм неизбежно привел бы к потерям, которые мы в данной ситуации считали абсолютно лишними. Пусть себе эвакуируются, мы даже и мешать не будем… почти. Тут, правда, требовались точные разведданные, но они у нас были. И если в сторону Англии отплывала очередная порция колониальных войск, то, как правило, она успешно пересекала Ла-Манш. А вот посудины с войсками метрополии тонули, едва добравшись до середины. Потому как при полном нашем господстве в воздухе никакой противолодочной обороны англичане организовать не смогли, и крупные транспорты беспрепятственно торпедировались, а с мелкими суденышками успешно разбирались «Выхухоли». Противник еще не заметил избирательности наших атак, но объяснение у нас уже было. Типа жалко нам всяких угнетаемых индийцев и непальцев, ну прямо рука не поднимается топить… На самом же деле все было куда прозаичней. В Англии уже имелись заметные продовольственные трудности, и полмиллиона вооруженных едоков из колоний будут там очень кстати, а помешать нам они ничем не смогут, ибо высадку на острова мы не планировали. Пусть посидят на диете, авось поближе к зиме и взбунтуются.

Впрочем, одним только этим наша забота об английском населении не исчерпывалась. Еще в шестом году Танечкины агенты нашли и профинансировали людей, выступающих за ограничения на продажу огнестрельного оружия. Те, конечно, прибавили активности… В результате «огнестрельный закон», вводящий разрешительный порядок приобретения стволов, да еще со многими ограничениями, был принят на одиннадцать лет раньше, чем в том мире, то есть в девятом году. Ибо я твердо знал — если из народа требуется сделать стадо, то первым делом его надо лишить права на самозащиту. Еще римляне установили, что раб, в отличие от свободного, оружия иметь не может. Американцы в свое время, до отмены рабства, писали в своих законах то же самое. И я лично видел, во что превращается некогда гордый и свободный народ, если его разоружить. Не сразу, а поколении во втором-третьем…

За несколько лет до начала своих межмировых приключений я ездил в Голландию на скутерные гонки. И как-то раз задержался в гараже, так что мой знакомый, живущий неподалеку от гостиницы, где я остановился, уехал, а обычно он подвозил меня на своей машине. Ерунда, подумал я, пешком дойду, тут и километра не будет, если идти через парк.

— Да вы что, там наркоманы! — просветили меня местные механики. — Они вас ограбят.

— У них будут пистолеты? — поинтересовался я, и, услышав уверенное «нет», выбрал отрезок цепи, взвесил его в руке и попросил разрешения чуток укоротить.

— Что вы собираетесь делать? — изумились голландцы.

— Как что? Возьму с собой на всякий случай. Вдруг действительно захотят пограбить?

— Вы же нанесете им вред, — ужаснулись местные, — и можете даже покалечить! Вас арестуют и посадят!

— Да? Интересно… А вообще-то что у вас принято делать при встрече с грабителями?

— Отдать им деньги, — объяснили мне, — тогда, может, и не будут бить.

— Так ведь если я их цепью отоварю, тоже не будут, а деньги останутся при мне. Или у вас запрещено носить с собой не только игрушечные пистолеты, но и цепь?

По глазам моих собеседников я понял, что упал в их мнении ниже плинтуса, до уровня какого-то дикого зверя, и, как только я уйду, они тут же позвонят в полицию. Плюнув, я бросил цепь им под ноги и пошел искать трамвайную остановку. Потом я, кстати, узнал, что цепь носить действительно запрещено. Если человек заранее собирается применять какой-то предмет как оружие, то наличие у него этого предмета уже есть уголовно наказуемое преступление! То есть в Голландии и Англии к двадцать первому веку стало не принято защищаться от грабителей и насильников. Ну, а здесь я собирался малость подстегнуть этот процесс… С моей подачи уже развернулась кампания за полный запрет огнестрела — мол, война, в тылу должен быть порядок, так что давайте уменьшим количество соблазнов. Хорошо бы они успели пораньше! Безоружный народ, вооруженные преступники и взбунтовавшиеся колониальные дивизии — просто замечательное сочетание.

Еще один фронт разгорающейся войны был в Африке, где французский Иностранный легион при поддержке местных войск пытался наступать на Марокко. По планам его должны были поддерживать как английская, так и французская эскадры, но англичанам после битвы в Кельтском море стало не до Африки, а от французского флота толку было немного. Ну, и когда начали доходить вести об обстановке в самой Франции, наступление выдохлось окончательно.

А в Париже под влиянием поражения произошло восстание, объявившее о создании Второй Коммуны. Главной движущей силой его были непонятно как возродившиеся социал-бонапартисты, а героиней и знаменем стала Жозефина де Вилье, причем она ухитрялась работать во Франции без отрыва от участия в руководстве ирландской революцией. Ибо ее самолет «Пегас» якобы датского производства, который на самом деле был слегка закамуфлированной «Страхухолью», долетал от Дублина до Парижа за четыре часа.

Правительство Пуанкаре успело сбежать и обосновалось в Лионе — вероятно, из соображений быть поближе к Швейцарии. И оттуда истошно призывало народ Франции подняться на борьбу как с немецкими захватчиками, так и с парижскими мятежниками. Но пока особого отклика не наблюдалось. Наоборот, в Марселе тоже произошло что-то вроде бунта, но его руководство еще не определилось, присоединиться ему ко Второй Коммуне или провозгласить себя Третьей. Наконец, в Орлеане генерал Лаваль, объявив бунтовщиков предателями, Пуанкаре и его кабинет — паникерами, а себя — спасителем Франции, собрал какие-то запасные полки, свел их в две дивизии и двинул на Париж. Однако Жозефина, которую уже чаще называли Богарнэ, чем де Вилье, села на свой «Пегас», улетела куда-то, но через пять часов вернулась и сообщила восставшим, что ей удалось договориться с русскими братьями об интернациональной помощи. И действительно, эти самые братья в составе Первого танкового полка майора Гудериана и Второй Ударной еврейской мотопехотной бригады под командованием полковника Канкрина ночью, пройдя прямо через Париж, отправились в сторону Орлеана. Вместо недавних крестов на грузовиках и танках красовались черные звезды, а агитационный автомобиль, снабженный мощными динамиками, чуть ли не на весь Париж орал «Боже, царя храни». Вслед за русскими интернационалистами с пением «Интернационала» промаршировало два спешно сформированных добровольческих полка, и Жозефина улетела в Ирландию, потому как борьба за народное счастье шла и там. Но обещала через пару-тройку дней вернуться, а если что-то пойдет плохо, то и раньше.

Судя по дальнейшим действиям мадемуазель де Вилье, по прилету в Ирландию снова превратившейся в Неистовую Ди, счастье тамошнего народа состояло в нахождении достаточно большого и ровного поля, его разравнивания до идеального состояния и организации безукоризненной охраны как самого поля, так и потихоньку прибывающих аэродромных служб — и так в трех местах. Ибо буквально завтра туда должен был перебазироваться Второй истребительный полк РГК, а за ним — примерно половина наших «Грифов» и немецких «Левиафанов» общим количеством сорок машин. Еще сорок пять стратегических бомбардировщиков вскоре должны были появиться под Руаном, куда для их охраны уже прибыл Первый истребительный под командованием Полозова. Англичанам предстояло на практике проверить утверждение Черчилля, заявившего, что развитая система ПВО важнейших промышленных объектов способна защитить их от налетов бомберов, несущих эфирные бомбы.

К середине сентября восставшие установили контроль примерно над половиной территории Ирландии, но главное — в их руках был весь север, в том числе и Белфаст. Так что теперь в Ирландском проливе не могла проскочить и байдарка, не говоря уж о чем-нибудь покрупнее. То есть Ирландское море было практически нашим. Кельтское — в общем тоже, но не в такой степени. Однако англичане уже несколько раз пытались высаживать десанты на юге и западе Ирландии. Примерно половина транспортов топилась, однако половина доходила, и сейчас Голуэй был в английских руках, являясь центром сопротивления восстанию. У нас просто не хватало подводных лодок, чтобы намертво блокировать еще и это направление. Но в Ирландию помаленьку подтягивалась авиация, и скоро, по прекращении активных действий во Франции, можно будет перебрасывать на мятежный остров все высвободившиеся самолеты.

А двадцать первого сентября ко мне на прием явился очень интересный человек. Один послужной список чего стоит! Судите сами — второй секретарь российского посольства в Англии, затем — помощник руководителя русской миссии в Ватикане, потом — снова Лондон, где он стал уже советником посольства. Ну, а после всего этого — просьба о переводе в Россию, удовлетворенная его величеством, и назначение… на Дальний Восток, где ему предлагалось создать сначала город Магадан, а затем и Магаданскую губернию! Наверное, вы уже догадались, что речь идет о Сергее Дмитриевиче Сазонове. В Магадан же его отправили с целью посмотреть, на какие связи он будет нажимать, пытаясь отвертеться от столь своеобразного назначения. Так вот, оказалось — ни на какие! Он принял монаршую волю без малейшего неудовольствия и тут же выехал к месту своей будущей службы. Немало удивленный Гоша даже поделился со мной:

— Ты случаем умственные способности Пакса не преувеличиваешь? Иначе почему он так паршиво готовит своих агентов, что они мгновенно соглашаются с назначением в Магадан, не попытавшись хоть для вида пожаловаться на здоровье или еще на что-нибудь — разве нормальный чиновник так себя ведет? Но это ладно. Однако он же там начал работать как лошадь, по двадцать часов в сутки! Надеюсь, хоть ворует при этом?

— Увы, — вынужден был я огорчить императора, — чист аки агнец, лично готов представить его к ордену святого Антония.

— Ну вот, то есть даже мне понятно, что так может себя вести только явный шпион. А к ордену — представляй, я подпишу.

Недавно Сазонов прибыл в Питер, отчитаться о завершении первого этапа работ, ну и получить из рук величества пожалованный ему орден. Кроме Сазонова, такой же орден, и той же самой второй степени получал и Немнихер, находящийся в столице с рабочим визитом. Причем некоторые непонятные ему тонкости я разъяснил, специально пригласив его в гости.

— Чем же вас, дорогой Арон Самуилович, удивляет именно вторая степень? — начал беседу я. — Ведь ровно десять лет назад вы заняли свою первую государственную должность в Бердичевском уезде. Правда, сколько я ни искал, ни малейших подтверждений беспорочности вашей службы обнаружить не удалось. Так что рассматривайте это награждение как аванс, типа пожелания от его величества «да чтоб тебе еще десять лет не иметь ни копейки левых доходов!». Я же со своей стороны надеюсь, что вы отнесетесь к императорским пожеланиям с должной внимательностью. Мысль улавливаете?

По несколько побледневшему лицу собеседника было понятно — улавливает, и еще как. Но на всякий случай я решил добавить:

— Я в эту историю пока не вмешиваюсь, потому что у меня, как вы наверняка в курсе, несколько иные методы убеждения. Но его величество попросил сначала дать ему возможность воззвать к лучшим сторонам вашей души. Мне тоже стало интересно — действительно, а чем может кончиться такое воззвание? И будет интересно еще неделю. Ну, а потом интерес пропадет, и я разрулю ситуацию, как сумею…

Смысл моей беседы с Немнихером был в том, что он ухитрился взять с американцев за отсрочку вступления России в войну несколько больше денег, чем потом передал нам. Хотя свой процент с переданного тоже получил без малейших возражений.

— Вот видишь, — сказал мне Гоша через два дня, когда Маше были переведены четыре с половиной миллиона, — люди прекрасно понимают и доброе к себе отношение. И не надо мне говорить, что этот подлец все-таки зажилил триста тысяч, я в курсе. Ну не может он иначе! Будь немножко терпимее к мелким недостаткам приятных и понятливых людей. Но вот должным образом документально зафиксировать это дело, разумеется, нужно, мало ли когда пригодится. Так что я пришлю в твой комиссариат своего сотрудника, который курирует данное направление.

Ну, а Сазонов на следующий день после награждения записался ко мне на прием, и ему было назначено на двадцать первое число.

— Здравствуйте, — радушно встретил я гостя, — сейчас кошку с дивана сгоню, и садитесь. Светлая, брысь! Чувствуйте себя как дома. Давно хотел с вами познакомиться, но получилось только сейчас. И я льщу себя надеждой — вы пришли, чтобы рассказать мне что-то новое и интересное. Я не ошибся?

— Нет, — улыбнулся гость, — хотя, как мне кажется, вряд ли для вас окажется такой уж новостью тот факт, что я работаю на английскую разведку. Но интерес-то он должен вызвать!

— Да чего же в этом такого интересного? Извините, но вы не первый агент Пакса, с которым я беседую, не второй и даже не десятый. Но вот причины, по которым вы решили явиться сюда и посвятить меня в этакие подробности своей биографии, действительно было бы любопытно услышать.

— Они просты. Так мне рекомендовал сэр Эндрю Нэвил Пакс. Он не сомневался, что в любом случае я вызову ваше подозрение, и решил — лучше будет сделать вид, что я понял, кто в конце концов победит в этой борьбе, и якобы решил переметнуться на сторону победителя. Но у меня было время присмотреться и подумать, как обстоят дела, и я решил принять вашу сторону без всяких «якобы». Понятно, что сразу поверить мне вы не сможете, но я готов ответить на все ваши вопросы.

— Ясненько. То есть вы хотите стать как минимум тройным агентом. Якобы работая на Пакса, вы якобы раскаялись, но на самом деле якобы нет, в то время как в действительности очень даже да… В общем, придется вам познакомиться с одной замечательной женщиной, и пусть она разбирается, где же в конце концов кончатся эти «якобы». И, разумеется, на время выяснения данных подробностей вам придется побыть моим гостем.

Татьяна разбиралась недолго, ей хватило двух дней, после чего она поделилась своими выводами. Кстати, от моих они отличались только деталями.

— Я не могу вам точно сказать, на кого он более искренно собирается работать, потому что клиент сам этого еще не знает. Если наши дела будут продолжаться как сейчас — то на нас, а если пойдут хуже, то на Пакса. Ведь в его положении предать англичан невозможно! Ему заранее разрешили говорить все, что он знает.

— Так уж и невозможно? — усомнился я.

— С точки зрения англичан — да. Но мы, как мне кажется, все-таки должны поработать в данном направлении. Как в этой песенке — «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Есть у меня кое-какие мысли, скорее, пока просто наметки. Ведь кем он может быть для англичан? Агентом-информатором, агентом-вредителем и законсервированным агентом с прицелом на далекое будущее. Но до будущего еще дожить надо, причем и ему, и Паксу. Вредитель из него тоже вряд ли получится — во первых, туда, где нетрудно напакостить, мы его просто не пустим, это понятно всем. Ну и личные его качества не подразумевают самоубийственных подвигов… Остается информация. Пакс не дурак и понимает, что при любом способе связи он с высокой вероятностью получит нашу дезу. И тут есть два варианта. Первый — гнать такую дезинформацию, чтобы, осмыслив ее, англичане делали ложные выводы о действительном положении вещей. Врать так, чтобы после этого вранья англы принимали за правду другое. Сложный и ненадежный путь, но все же. И второй — пусть порция информации будет единственной. Типа он узнает какую-то страшную тайну и сбежит с ней к англичанам. Трудность тут в том, что господин Сазонов сам должен быть убежден в истинности своего знания…

— Самая главная страшная тайна Найденова, — задумался я, — а что, это интересно. Надо подумать, ведь не может же быть, чтобы у меня ее не имелось! Так что, если не помешает склероз, на днях я вам ее вспомню.