"Русский щит. Роман-хроника" - читать интересную книгу автора (Каргалов Вадим Викторович)

ГЛАВА 3 УДАЛЬЦЫ И РЕЗВЕЦЫ РЯЗАНСКИЕ

Рязанское войско спешило на юг, к степному рубежу. Путь — привычный воеводам князя Юрия Игоревича, знакомый до малого мостика над пересохшим ручьем. В одном была разница с прошлыми годами — шли зимой, когда обычно степняки замирялись, и не одними конными дружинами, а всей рязанской силой.

Дорога ржавой лентой огибала курганы, спускалась в низины, взбегала на пологие склоны возвышенностей, сливаясь на горизонте с невысоким декабрьским небом.

Скорбно чернели кресты на обочинах.

Изредка попадались деревни — обезлюдевшие, тоскливые. Ветер хлопал дверьми брошенных изб, перекатывал клочки сена во дворах. Везде были заметны следы поспешного бегства: рассыпанное возле клетей зерно, бочки и лари, брошенные посреди улицы, сани с вывороченными оглоблями. Стронулась с места земля Рязанская.

Мужики, подхватив топоры и рогатины, ушли в города — становиться под княжеские стяги, биться с супостатами.

Бабы с ребятишками схоронились в землянках по оврагам или пробирались к Мещерской стороне, в непролазные лесные дебри.

Привычной была военная опасность для Рязанской земли, порубежной со степью. Промедлишь — пропадешь, поляжешь под кривой половецкой саблей или из вольного хлебопашца превратишься в полонянника, что горше смерти. В одну ночь, бывало, уходили в безопасные места целые волости, и половцы, прорвавшиеся через сторожевые заставы, находили опустевшие деревни — ни пограбить, ни полону взять. Даже собак уводили рязанцы с собой в леса, даже кошек уносили в лукошках.

Когда половцы отъезжали обратно в Дикое Поле, кошку потом первую пускали через порог в новую избу, рубленную на месте сгоревшей — для счастья, для домовитости. Собаку привязывали у тесового, пахнущего свежим лесом крыльца Пусть лает, пусть все слышат: хозяин жив, хозяин вернулся!

Только старики — древние, неходячие — оставались порой в покинутых деревнях. Что с них возьмешь? Им все равно где помирать — свое отжили… И сидели старики — седые, негнущиеся, в белых смертных рубахах — у околицы, смотрели бесстрашными глазами на чужих всадников. И случалось, что не поднималась рука у убийцы-половчина, обходила смерть стороной.

Рассказывали в деревнях, что будто бы дед Шилко за долгую свою жизнь бессчетное множество половецких набегов пересидел у околицы. Под конец и половцы его признавать стали: проезжая мимо, махали деду волчьими шапками. Но смерть принял дед Шилко все-таки от половцев: напоили они старика насильно бесовским своим напитком — кумысом, оскоромили. Побрел Шилко на старости лет, во искупление греха своего невольного, в град Зарайск, к чудотворному образу Николину. Дойти-то дошел, отмолил грехи, но на обратном пути помер…

Нынче и стариков не осталось в деревнях — мертво, как на погосте. Будто через пустыню шло рязанское войско. Только волки тенями скользили по дальним курганам, чуяли добычу, да воронье провожало зловещим карканьем.

Князь Юрий Игоревич вел полки осторожно, высылая далеко вперед конные станицы. Всем воинам было велено идти в доспехах, копья и боевые топоры на сани не складывать, тетивы луков держать за пазухой, в тепле, чтобы не одеревенели на морозе.

Сам князь ехал с большим полком. Слева и справа, по боковым дорогам, двигались пронский и муромский полки со своими князьями, а позади — засадный полк Романа Ингоревича, племянника рязанского князя. Такой походный строй был привычен для Руси. Так ходили в походы предки.

Всю воинскую силу Рязанской земли вывел в поле князь Юрий Игоревич. Ровными рядами ехала за ним дружинная конница, нарядные всадники в островерхих русских шлемах, с продолговатыми красными щитами, с длинными боевыми копьями. Не на сотни шел счет дружинникам, как во время прошлых походов, — на тысячи.

За дружиной — конные же боярские отряды, каждый со своим стягом.

Тяжело топотало пешее городовое ополчение, тоже со щитами и копьями, в сапогах и нагольных полушубках, кое-кто даже в кольчугах — богатыми были рязанские города, и торговые люди в них — тоже не бедные, справили для безопасности в бою дорогие доспехи.

А позади всех, визжа мерзлыми лапотками, помахивая топориками и рогатинками, валила земская, мужицкая рать, смерды-пахари. И в походе, и в пиру, и в добыче смерды всегда позади. Но в битвах не раз случалось, что ставили воеводы мужицкую бездоспешную рать вместо передового полка, выжидая, пока увязнут в мужицких телах вражеские мечи, и только тогда бросали вперед княжеские и боярские конные дружины — добывать победу и славу. Издавна так повелось в княжеской Руси, со времен «Русской правды»: смерд дешев, не в пример дешевле благородного мужа-дружинника. Пять серебряных гривен — цена смерду, а княжому мужу — сорок гривен…

Войско, приближаясь к рубежу, умножалось на глазах.

Нахлестывая коней, догоняли войско припоздавшие боярские дружины из дальних волостей.

Из оврагов выползали прятавшиеся до поры смерды, молча пристраивались к пешей рати.

Юрий Игоревич то и дело съезжал на обочину, придирчиво разглядывал проходившие мимо полки. Было от чего и радоваться, и огорчаться.

Воины шли твердо, уверенно. Лица их были суровы, руки крепко сжимали древки копий. Длинные волосы выбились из-под островерхих шлемов, бороды заиндевели. Пронзительно скрипел под сапогами снег. Час за часом шагала пешая рать, но отставших не было. В едином строю, единым порывом — навстречу неведомому врагу…

Проезжала конница, звеня наборными уздечками. Прямые русские мечи, тяжелые медные булавы, тугие луки, мел ко кольчатые доспехи… Это — дружина, сила и надежда князя, разящее острие войска…

Но мало, слишком мало опытных воинов, дружинников и ратников кованой рати! Ополченцы же, смерды и посадские люди, к бою непривычны. Да и какое у них оружие? Топор да рогатинка, да копье простое, да лук охотничий. Трудно выстоять, если не все воины обучены ратному делу, если не у всех доспехи и дружинное оружие. Одно слово — ополчение…

Но другого войска у рязанского князя не было… Ни Чернигов, ни стольный Владимир не прислали подмоги. Да и не смогли бы прислать, если б даже захотели — времени не было…

Рязанские полки не успели дойти до рубежа — прискакал гонец из сторожевой станицы, передал весть о приближении татар.

— Далеко ли? — спросил Юрий Игоревич.

— Верст с восемь было. Теперь меньше. Идут споро, в великой силе…

Юрий Игоревич приказал племянникам своим, князьям Роману и Олегу Красному, строить полки для боя.

Впереди лежало широкое поле, упиравшееся одним концом в непролазные Волчьи овраги, а другим — в густую дубраву. Вынужденное место для боя, но удачное: обойти русские полки татарам будет трудновато. Только в лоб могли ударить, а этого степняки не любят. Так и сказал Юрий Игоревич воеводам.

Протрубили сигнальные рожки, запели полковые трубы, забегали десятники и сотники, выравнивая ряды. В центре вытягивался поперек поля большой полк. Вперед вышли спешенные дружинники в полном ратном доспехе, со щитами и длинными копьями. Об их железный строй должна разбиться первая волна татарской конницы. Дружинников подпирали густые толпы городового и земского ополчения. Если прорвутся татары — возьмут их в топоры, в ножи, задавят многолюдством. Большой полк — основа боевого строя. Пока стоит большой полк, есть надежда на победу…

Конная княжеская дружина строилась в плотные десятки позади большого полка, возле холма, на котором холопы Юрия Игоревича уже раскидывали большой шатер. Трепетал на ветру голубой стяг, кучкой стояли воеводы. Гонцы держали в поводу коней, готовые мчаться с княжескими приказаниями.

Встали на свои места полки правой и левой руки — муромцы и пронцы.

Высыпали перед большим полком, горяча коней, стрелки-лучники, рассыпались цепью.

Подошел обоз — сани с рогатками, капканами, тяжелыми самострелами. Обозные мужики нахлестывали лошадей, лихо свистели, торопливо расставляли рогатки. Конечно, рогатки — это не крепостная стена, но и на них могут споткнуться передовые татарские сотни.

Прискакал гонец из засадного полка, передал весть от воеводы: полк уже в дубраве, сторожа сидят на деревьях, ждут княжеского знака…

Юрий Игоревич удовлетворенно кивнул: «Успели!»

Морозило. Застоявшиеся кони тихо звенели уздечками. Ратники терли зазябшие уши, хлопали рукавицами по бокам — грелись. Тихо разговаривали. Старый ополченец, шмыгая покрасневшим носом, задирал соседа, здоровенного добродушного парня:

— Заскучал, Тиша? На печку бы сейчас, а?

— Не, чего там, постоим! — добродушно басил парень, перекидывая с плеча на плечо медную булаву.

— Ну, сам не замерз — меня погрей! За пазуху посади. Мне, старичку, места хватит!

Вокруг засмеялись. Тиша обиженно отвернулся:

— Нашел время насмешничать. Волос седой, а ум где? Вот пощекочет тебя татарин копьем, досмеешься…

— А я за тебя спрячусь, авось не достанет!

Но шутки не веселили. Кто-то сказал тоскливо:

— Помолчал бы, старик… Не на праздник, чай, собрались…

Нетронутой снежной белизной лежало впереди поле, кое-где простроченное цепочками заячьих следов. Казалось, это поле было незримой границей между русским войском и тем страшным, непонятным, что вот-вот надвинется из-за дальних курганов…

Вдали показались какие-то черные точки, рассыпались по горизонту, отделив прерывистой линией серое небо от снежной равнины. Потом из низин поползли, растекаясь по дорогам, сплошные конные массы.

Татары!

Сдержанный гул прокатился по русскому войску. Напряженно поднялись копья.

Татарская конница медленно приближалась, развернув в стороны крылья дозорных отрядов. Два поприща, одно… Вот уже расстояние между противниками можно мерить перестрелами — совсем близко.

Из татарских рядов выехали конные лучники, пустили стрелы, потом еще и еще. Прикрывая свой пеший строй, навстречу им бросились легкоконные дружинники, тоже принялись пускать стрелы.

В рукопашный бой татары пока что не вступали, норовили поразить издали. Князь Юрий Игоревич видел, как падают на снег ратники. Татар на поле пока что было немного, не больше, чем рязанцев. Может, потому и не идут в сечу, что дожидаются подмоги? Если так, нужно нападать самим. Главное — отогнать конных лучников, не дать им безнаказанно истреблять воев…

Юрий Игоревич подозвал племянника, Олега Красного, распорядился:

— Веди конную дружину!

Рязанская конница, гордость Юрия Игоревича, стройными рядами двинулась вперед, сначала медленно, шагом, а затем — неудержимым галопом. Боевой клич — «Рязань! Рязань!» — прогремел над полем.

Олег Красный мчался впереди всех с тяжелым прямым мечом в руке. Татары начали отступать. Рязанский князь двинул вперед пешие полки. Татары продолжали медленно пятиться.

Князь Юрий Игоревич не уловил мгновения, когда на поле что-то вдруг переменилось. Дружинники Олега Красного остановились, начали заворачивать коней. Слева и справа, окружая их, спешила свежая татарская конница. Невысокие лохматые лошадки проворно перебирались через сугробы.

Олег Красный поздно заметил опасность: его уже отрезали от своих. Один за другим падали под ударами телохранители молодого князя.

Олег кружился на месте, отбиваясь мечом от наседавших татар. Удар! Еще удар! Переломилась пополам татарская сабля. Свалился с коня всадник в лохматой лисьей шубе, разрубленный почти до пояса: рука у князя Олега была тяжелая, мечом он владел.

— Пробьюсь! Пробьюсь! — упрямо шептал Олег.

Но — не пробился. Сдернули его с коня арканом, скрутили руки и потащили к холму, где стоял Батый в окружении тысячников и темников. Нукеры-телохранители бросили пленника в снег, к ногам хана. Олег зажмурил глаза, ожидая смертельного удара. Но Батый проговорил что-то хриплым голосом, махнул плетью. Те же нукеры поставили Олега на ноги и повели к обозу…

Так погибла отборная конница рязанского князя Юрия Игоревича. Не знали еще русские воеводы, что татары любят заманивать противника ложным отступлением, чтобы потом окружить и уничтожить. Неразгаданная военная хитрость обернулась бедой для рязанского войска. Юрий Игоревич сумел лишь сделать единственно возможное: он остановил полки, еще не попавшие в кольцо. Русский строй, поредевший, но еще крепкий, по-прежнему загораживал дорогу на Рязань.

К татарам подходили новые и новые рати. Снова многочисленные лучники осыпали стрелами русский строй. Падали убитые и раненые рязанцы. Особенно много погибало смердов-ополченцев, которые были без доспехов. Длинные татарские стрелы пронзали их насквозь. Это была уже не битва — избиение…

Медленно попятился рязанский строй под ливнем стрел. Наступал тот решающий миг боя, когда полководец обязан принимать какое-то решение.

Воеводы ждали приказа князя. Но Юрий Игоревич колебался. Бросить в сечу засадный полк, спрятавшийся в дубраве, чтобы снова отогнать лучников? Но ведь именно так погибли вырвавшиеся вперед дружинники Олега Красного… Трубить отступление и уводить уцелевшую конницу? Но тогда погибнет пешее ополчение, никто не спасется. По прежним битвам с половцами известно, что быстрые степные наездники не выпускают добычу из рук, настигают отступающих на свежих запасных конях и вырубают саблями… Нет, так нельзя! Нужно во что бы то ни стало продержаться до темноты! «Но тогда, — думал Юрий Игоревич, — нужно еще раз отогнать лучников…»

И рязанский князь бросил в сечу свой засадный полк.

Запели боевые рожки. Ломая ветки, вынеслись из дубравы застоявшиеся кони. Племянник рязанского князя — Роман Ингоревич — вел полк на врага.

Врассыпную бросились татарские лучники, спеша укрыться за спинами тяжело вооруженных воинов из тумена самого Батыя — «железнобоких», как их называли почтительно в татарском войске. Засадный полк не сумел преодолеть их многотысячную толщу и после яростной сечи отступил обратно в дубраву. Отчаянный бросок засадного полка не переломил хода битвы: не по назначению была истрачена его сила, не для решающего удара по утомленному врагу, а по горькой необходимости. Не осталось больше у Юрия Игоревича свежего войска.

Снова накатились волны татарских лучников, а потом на большой полк навалилась вся конница.

В копья встретили рязанцы конную лаву, бились зло, упорно. Много воинов Батыя погибло в этой сече. Но слишком неравными были силы. На смену утомленным Батый посылал новые тумены.

И дрогнули рязанцы, начали отступать.

Немногие из пешцев сумели добежать до дубравы или до спасительных оврагов. Но сам Юрий Игоревич с остатками конных дружин ушел от погони. Прорвался и засадный полк. До ночи Роман Ингоревич отбивал в дубраве приступы татар, а в темноте вывел полк на рязанскую дорогу.

По пути к засадному полку присоединялись уцелевшие воины из других полков — окровавленные, в изрубленных доспехах, на загнанных, тяжело дышавших конях. Многие были пешими и шли из последних сил, держась за стремена всадников. Среди пешцев оказался и ополченец Тиша. Прижимая к груди обвязанную тряпицей руку, он недоумённо спрашивал:

— Как же это мы, а? Крепко ведь бились, крепко, а что вышло-то?

Воины, шагавшие рядом, тоскливо вздыхали.

— Старика нашего убили. Хороший был старик, — продолжал Тиша. — Маленький такой, седенький, а духом — крепок. Как начали отходить, крикнул я ему: «Беги, дед, убьют ни за что!» А он глазами этак сверкнул, отрезал: «Стар я от ворога бегать, непривычен!» И пошел с рогатинкой вперед, один против тысячи… Смяли его конями… А мы вот живы… Как это так?

И Тиша безнадежно махнул рукой.

Кто-то из ратников положил ему руку на плечо, сказал:

— Не горюй, парень! Еще не конец. Велика Русь, Рязань только край ее. За все отплатим ворогам: и за деда твоего, и за иных павших. Худое видели и хорошее увидим. Не может быть для Руси конечной гибели. Так-то, парень!

Вечер и ночь простояло войско Батыя на поле битвы. Татары добивали ножами раненых рязанцев, обирали павших, делили добычу. Невеликой оказалась добыча, а крови за нее было пролито неожиданно много. Сотники и тысячники пересчитывали воинов, и к исходу ночи хан Батый уже знал, скольких людей и коней недосчиталось войско. Бородатые русичи оказались опасными врагами, победа над ними далась дорого.

Утром зашевелился татарский стан. Во все стороны поехали разведчики дорог — юртджи. Они быстро нашли след отступавшего засадного полка. В погоню за ним хан Батый послал хана Байдара с целым туменом войска. Но начавшийся снегопад и дремучие леса между реками Порой и Раковой укрыли беглецов.

Два дня пробиралась конница хана Байдара по сугробам, по лесным чащобам, где не было ни деревень, ни проезжих дорог, и повернула обратно, потеряв немало воинов в волчьих ямах, а то и просто замерзшими в снегу.

Напрасно оправдывался хан Байдар, жалуясь Батыю, что нигде не мог найти проводников, — предводитель татарского войска прогнал незадачливого хана в обоз. Однако сам пошел к Рязани не через леса, а дальним, кружным путем — по реке Проне.

Пронский князь Всеволод Михайлович, не надеясь на силу своей немногочисленной дружины, ушел на север, к Коломне. Татарское войско сожгло покинутый жителями город Пронск и по льду реки двинулось к Рязани, опустошая прибрежные села и деревни.

Рязань готовилась к обороне.

Ко всем воротам столицы Рязанской земли — Старым Пронским, Новым Пронским, Исанским — тянулись обозы с продовольствием, подъезжали боярские дружины, приходили толпы мужиков из пригородных сел. Князь Юрий Игоревич, благополучно прибежавший в Рязань, тотчас разослал гонцов по волостям и малым градам, сзывая людей в осаду.

Многие, не дожидаясь зова, приходили сами с семьями и имуществом. Крепкие стены Рязани не раз спасали людей от нашествий. Надеялись люди отсидеться за стенами и от татар. Воеводы обнадеживали, что татары-де — такие же степняки, как половцы. А половцы, как известно, больших городов приступом не брали: пограбят и отскочат обратно в Дикое Поле. Да и то верно: с луками да сабельками на Рязань не попрешь — твердыня!

Привалился город Рязань к немыслимо крутому береговому обрыву, а с остальных сторон огорожен великими валами. На много сажен поднялись валы над глубокими рвами, а еще выше — стены из дубовых бревен, башни с бойницами. Зимой во рвах не было воды, но обледенелые откосы валов становились еще неприступнее.

И оборонять город еще было кому. Все горожане, от мала до велика, взялись за оружие. Мужики из окрестных деревень пополнили ополчение. Подоспели рати из малых рязанских градов: Зарайска, Борисова-Глебова, Переяславля-Рязанского. Засадный полк Романа Ингоревича, пополненный ратниками других разбитых полков, тоже пришел в Рязань. Для Юрия Игоревича в том была радость: молодой Роман Ингоревич слыл твердым и опытным воеводой.

Кипела, гомонила Рязань.

Тысячи людей копошились на валах и стенах, подновляли укрепления, подносили к бойницам стрелы, камни, глыбы смерзшейся земли, золу и песок, чтобы слепить приступающих татар.

В кузницах неумолчно стучали молоты, гудело в горнах тугое пламя, пар со свистом вырывался из кадушек с водой, куда опускали для закалки откованные мечи. Насаживали на крепкие березовые древки жала копий, точили наконечники для стрел. Из полков приходили здоровяки-десятники, охапками уносили оружие.

Князь Юрий Игоревич почернел от забот, от бессонницы. Не смотрел — сверкал глазами, говорил жестко, отрывисто, возражений не терпел. По всему городу сновали доверенные люди князя: ближние дружинники, воеводы, тиуны. Властно повел себя князь. Боярским и купеческим добром распоряжался как своим собственным, все оружие велел свезти на свой двор. Бояре заворчали было (дорогонько оружье-то, иная кольчуга табуна коней стоит!), да прикусили языки: на соборной площади по приказу киязя смахнули голову боярину Стару, припрятавшему воинский запас…

Тревожно было в городе.

Леденящим шепотком ползли слухи о гибели пронских городов, о поголовной резне, учиненной татарами в неукрепленном селе Добром Соте, о сече на валах Ольгова-городка, последней крепости перед Рязанью. Кое-кто подумывал, что лучше отбежать в мещерские леса, там пересидеть беду, а не пытать счастья в осаде. То ли выстоит Рязань, толи нет, а леса — они завсегда укроют! Немного было таких слабодушных, но все ж таки были. Княжеские дружинники силой задерживали беглецов в воротах, отправляли на стену, к бойницам.

А пример робким подал не кто иной, как сам пастырь духовный — рязанский еписком. Ночью неслышно распахнулись ворота епископского подворья, что у Успенского собора, гнедые кони вынесли на улицу закрытые черные сани. Два десятка всадников в монашеских рясах, но со щитами и копьями в руках, ехали следом. Стража у Старых Пронских ворот не посмела задержать епископского выезда, послушно отомкнула тяжелые засовы. Епископские сани растворились в темноте. Много было потом разговоров в Рязани. Нашлись люди, которые будто бы сами слышали совсем не апостольские слова, произнесенные епископом перед отъездом: «Не красен бег, но здоров!» А может, и наговаривали люди на отъехавшего, кто знает?..

Хан Батый со всем своим воинством, с осадными орудиями и обозами приступил к Рязани 16 декабря, в день пророков Аггея и Даниила. Князь Юрий Игоревич, его племянник Роман Ингоревич, ближние бояре и воеводы стояли на башне Старых Пронских ворот, смотрели, как, разливаясь будто черная вода в половодье, накатывается по льду Оки-реки на город несметная татарская сила.

Набатно загудели колокола рязанских соборов.

На их призывный гул выбегали из домов дружинники и горожане, карабкались по крутым лестницам на стены. На узкой улице, примыкавшей к Старым Пронским воротам, выстроился конный полк Романа Ингоревича. Кони первого десятка упирались мордами в воротные створки, слизывали шершавыми языками иней с дубовых брусьев. В другое время обратили бы внимание на этот иней, потому что верная примета есть: иней на Аггея — к теплым святкам. Но нынче другое занимало людей. Дружинники тихо переговаривались:

— В поле, что ли, выходить будем?

— Да нет, куда там, у татар — сила!

— А полк-то весь тут…

Поглядывали на полкового воеводу Нелюба. Воевода сидел в седле недвижимо, в окладистой бороде — снежинки, взгляд из-под насупленных бровей сердитый. Такого не расспросишь!

Простучав сапогами по мерзлым ступенькам, на башню взбежал дозорный. Протиснулся, расталкивая плечом бояр, к князю Юрию Игоревичу:

— Княже! Обоз подходит по реке… Саней пятьдесят с осадным запасом… Стража при обозе малая… Не ровен час, перехватят татары наш обоз!

— Обоз, говоришь? Где? — заволновался князь.

— А вон тамо… Из-за поворота выползает…

Вмешался Роман Ингоревич:

— Нельзя отдавать обоз, нельзя! Дозволь, княже, вывести полк. Задержу татар хоть на малое время, пропущу обоз в ворота. Дозволь!

Юрий Игоревич заколебался. Опасно, ох как опасно! Не ворвались бы татары в град на плечах Романовых дружинников… Но и полсотни саней с осадным запасом — тоже богатство немалое, жалко отдавать…

— С богом! Выводи полк!

Полк Романа Ингоревича выехал из распахнутых ворот, спустился к реке, наперерез татарским сотням. Те приостановились, накапливаясь.

Обозные мужики нахлестывали лошаденок, торопясь проскочить в ворота. Вот обоз уже совсем близко, под башней. Сани, стуча по бревенчатой мостовой, вкатывались под своды ворот.

Юрий Игоревич нетерпеливо притопывал ногой:

— Скорей, скорей!

Но все сани пропустить не успели. Татары начали теснить полк Романа Ингоревича. Заметались мужики в обозе, в спешке заворачивали лошадей. Сани опрокидывались на скользком съезде. Катились вниз, под ноги набегавшим татарам, кадушки и короба, мерзлые бараньи туши.

С лязгом захлопнулись ворота, и вовремя: татары были уже под самой стеной. Их отогнали стрелами.

Роман Ингоревич сбил свой полк в плотный квадрат, попробовал было пробиться к городу, но отступил перед великим множеством татарской рати.

Долго еще видели со стены рязанцы, как отходит вверх по Оке засадный полк, отбиваясь от наседавших татар короткими злыми наездами. Жалобно пропела, будто прощаясь, полковая труба. Всадники Романа Ингоревича скрылись в лесу за рекой.

Кто-то прошептал за спиной Юрия Игоревича:

— Ушли… Может, хоть эти спасутся…

Юрий Игоревич молча кивнул. Ни он, ни другие не могли знать, что не пройдет и двух недель, как на заснеженном поле под Коломной поляжет до последнего человека засадный полк, а голову Романа Ингоревича татарский сотник принесет хану Батыю и бросит к ногам…

К вечеру Рязань была окружена со всех сторон. Велика была Батыева рать. Семь высокородных ханов, потомков великого хана Чингиса, сошлись здесь: Батый, Орду, Гуюк, Менгу, Кулькан, Кадан, Бури. Никогда не видели рязанцы под своими стенами такого немыслимого множества чужих всадников, табунов лохматых степных коней, диковинных орудий на бревенчатых полозьях. Тысячи пленных, подгоняемых плетьми, волокли бревна и вязанки хвороста — заваливать рвы. Татарские лучники, прикрываясь большими щитами, подбирались под самые стены, метко пускали стрелы в бойницы; среди рязанцев уже были убитые и раненые. Против всех трех ворот Рязани стояли в конном строю большие татарские рати — стереглись от вылазок. Но князь Юрий Игоревич строго-настрого приказал воеводам из города ратников не выводить, биться на стенах.

На следующее утро глухо застучали барабаны, привязанные к седлам сотников, у нарядных шатров темников и ханов взметнулись бунчуки из хвостов рыжих кобыл. Татары пошли на приступ. Они остервенело лезли на стены по приставным лестницам, падали, сраженные стрелами, сбитые камнями, ошпаренные кипящей смолой. На смену убитым приходили новые тысячи.

После каждого отбитого приступа пороки обрушивали на город тяжелые каменные глыбы. Но башни и стены Рязани выдержали обстрел. Справились рязанцы и с пожарами, вспыхнувшими от заброшенных через стены горшков с горючей смолой. Женщины и ребятишки стояли с ведрами воды на крышах своих домов, как воины в дозоре. Если пламя все же занималось — набегали мужики с топорами, с баграми, по бревнышку растаскивали горящий дом. Головни, шипя, дотлевали в снегу.

Хан Батый посылал на стены новые тумены, сменяя уставших. Так советовал многоопытный полководец Субудай: если нельзя разрушить стены крепости, нужно измотать силы защитников непрерывными штурмами.

Так продолжалось пять дней. Все меньше оставалось русских воинов на стенах, некем было заменять убитых и раненых. Обессилели рязанцы. Звериная настойчивость татар устрашала, казалась непреоборимой. Время сливалось в непрерывную вереницу изнуряющих схваток, и не было часа, чтобы перевести дух, отложить потяжелевшие мечи и топоры, забыться коротким сном — татары приступали и ночью.

На шестой день татары приступали особенно сильно. Тысячи приставных лестниц облепили стены, на которых осталось совсем мало защитников. Густо, зло полезли воины свежих туменов Кадана и Бури.

Не устояла Рязань! Сразу во многих местах поднялись на стены татары, сбили засовы с городских ворот. Конница хана Батыя потоком вливалась в Рязань. Рязанцы, дорого отдавая свои жизни, бились на улицах, во дворах, на крышах амбаров, бросались навстречу татарским сотням с отвагой отчаяния.

Возле красно-белых стен Успенского собора встретила свой смертный час ближняя дружина князя Юрия Игоревича. В груде тел татары не сразу нашли князя, а когда нашли — сорвали с павшего обрывки кольчуги, бросили нагого на окровавленный снег.

Татары вышибли бревном двери Успенского собора, волками набросились на спрятавшихся там женщин и детей. В тусклом свете восковых свечей засверкали кривые сабли, кровь потекла по узорным плиткам пола. Насильники стаскивали с убитых одежды, с мясом вырывали из ушей серьги, рубили пальцы с кольцами и перстнями. Над телом рязанской княгини Агриппины, привлеченные блеском богатого убора, дрались два татарских десятника…

К вечеру не осталось в Рязани живых, только дым, да обожженная земля, да пепел, да бездыханные трупы. Некому было плакать по мертвым, некому было схоронить их — все рязанцы равно испили смертную чашу…

Почти неделю простоял Батый на развалинах Рязани. Войско устало от многодневных приступов. Много времени занял подсчет и дележ добычи — Рязань оказалась очень богатым городом.

Писцы хана Батыя пересчитали награбленное, по обычаю отделили одну пятую часть великому хану Угедею, другую пятую часть — самому Батыю и остальным предводителям войска, а оставшееся добро разделили между туменами.

Слуги ханов и темников прятали по сундукам золотые и серебряные чаши, камни-самоцветы, драгоценное оружие, дорогие меха.

Сотники и десятники набивали переметные сумы и повозки одеждой, беличьими шкурками, медной и оловянной посудой, женскими украшениями.

Простым воинам доставались овчинные полушубки, домашняя утварь, сапоги с ног убитых рязанцев.

Каждый, от высокородного темника до последнего погонщика обозных коней, знал свое место в строю и свою долю в добыче. Это была круговая порука грабителей, скрепленная кровью и страхом, и доля добычи целиком зависела от места, которое занимал человек в сложной иерархии державы Чингисхана.

Только самые удачливые и отчаянно храбрые могли надеяться на продвижение вверх: от простого воина к десятнику, от десятника к сотнику. Бунчук тысячника был пределом возможного для рядового кочевника. Темниками становились лишь высокородные ханы и эмиры. Недаром говорили в степных селениях: «Воробей, сколько ни машет крыльями, не поднимется выше орла!» А орлом нужно было родиться, если не родился орлом — нечего жаждать невозможного…

Закон великого хана Чингиса — яса — требовал от ханов и темников заботиться о своих воинах, кормить их и давать одежду. Но великий хан не говорил, что нужно беречь их жизни, если впереди была добыча. Поэтому Батый равнодушно смотрел на трупы своих воинов, уложенных длинными рядами у городской стены. Первый большой русский город побежден. Обозы наполнились драгоценностями. А войско Батыя столь велико, что в потоке его, двигавшемся мимо хана, потери были мало заметны.