"Чаша с ядом" - читать интересную книгу автора (Найт Бернард)

Глава девятнадцатая, В которой коронер Джон проводит еще одно дознание

Тюрьма в Рогмонте была забита до отказа, все ее грязные вонючие камеры были переполнены. Старший надзиратель Стиганд запыхался больше, обычного, ведь ему приходилось сновать взад и вперед по арочному проходу под главной башней, раздавая заплесневелый хлеб и воду и собирая кожаные ведра, которые были единственным средством санитарии.

Сразу же после обеда произошло некоторое нарушение принятого распорядка: вниз спустились констебль замка вместе с шерифом, коронером и священником из собора, чтобы подвергнуть двух подмастерьев серебряных дел мастера испытанию. Пытка считалась обычным средством, с помощью которого получали признание, точно так же, как осуждение в совершении преступления влекло за собой повешение, испытание боевым поединком либо водой или огнем.

Гвин из Полруана и Томас пришли с Джоном де Вулфом, последний всего лишь в качестве наблюдателя, а вот секретарь его был здесь для того, чтобы записать все происходящее в свитки коронера на случай, если дело когда-либо попадется на глаза судьям короля.

Подозреваемых вытащили из камер два стражника, поскольку пыхтящий Стиганд не сумел бы выволочь даже овцу. Грязные и нечесаные, они представляли жалкое зрелище, хотя более молодой Гарт держался вызывающе, в противоположность объятому настоящим ужасом Альберту.

На их запястьях и лодыжках гремели ржавые кандалы, резко отличающиеся от тех серебряных браслетов, в изготовлении которых оба считались мастерами. Помощников Фитцосберна проволокли по грязному полу, оба неохотно переставляли ноги по вонючей жиже, которой был покрыт пол.

— С кого начнем, сэр? — проскулил тюремщик, за долгие годы службы ставший абсолютно бесчувственным к страданиям, свидетелем или причиной которых он был чуть ли не каждый день.

Ричард де Ревелль лениво повел пальцем в сторону старшего подмастерья.

— Чтобы не тратить зря мое время, возьми его. Он сломается намного быстрее. — Захлебываясь страхом, Альфред повалился на землю, умоляя шерифа сжалиться, но тот демонстративно повернулся к нему спиной, когда солдаты поволокли его в альков у дальней стены.

— Совершенно очевидно, что бедный Годфри Фитцосберн говорил правду, отрицая свое участие в изнасиловании, так что это должен быть один из этих мошенников, — заявил он Джону.

Его зять неодобрительно скривился при столь явном отсутствии логики в словах Ричарда.

— С чего это вдруг он стал «бедным» Годфри? — язвительно спросил он. — Он признался в том, что заставил Адель сделать аборт, повлекший за собой смерть.

При этих словах шериф недовольно прищелкнул языком.

— Неужели это такое преступление, а? Кто из нас может честно сказать, что отказывался от маленькой супружеской измены время от времени? Уж только не ты, Джон. И что бы ты стал делать, если бы твоя миленькая владелица постоялого двора вдруг забеременела бы — или та симпатичная женушка купца в Даулише?

Лицо коронера потемнело: хотя его связь с Нестой стала почти что узаконенной, он полагал, что в своих случайных отношениях с Хильдой там, на побережье, проявил больше осмотрительности. Как, черт возьми, Ричард узнал об этом? Хотя Джон легко мог сравнять счет, так как только в прошлом месяце застал шерифа в постели со шлюхой.

Крики позади них достигли крещендо, и, обернувшись, оба увидели, что Альфреда разложили для пытки тяжелым грузом, длившейся до тех пор, пока обвиняемый не давал признательных показаний или не умирал. Все это происходило в небольшом сводчатом углублении в каменной стене. Альков едва достигал восьми футов в ширину, и в колонны, поддерживающие арочный потолок, над самым уровнем пола были вделаны прочные крючья.

Стражники прижали извивающуюся, как угорь жертву к земле, в то время как Стиганд сумел-таки наклониться достаточно, чтобы зацепить кандалы на ногах за один из крючьев. Громко пыхтя и отдуваясь, он надел оковы на руках на другой крюк, так что Альфред оказался растянутым поперек входа в альков, лежа на спине. Небольшая группа наблюдателей пододвинулась поближе к стонущему, всхлипывающему, доведенному до ужаса мужчине и остановилась, бесстрастно взирая на него.

Втайне Джон придерживался мнения, что эта пытка, подобно испытанию огнем или водой, бесполезна для установления истины, но ее одобряла в равной мере и светская, и церковная власть. Тот факт, что признания, выбитые под воздействием сильнейшей боли, очень часто оказывались ложными, похоже, не мешал считать их вполне приемлемыми для увеличения числа осужденных.

Ричард де Ревелль подошел еще на шаг ближе, так что подол его длинной зеленой туники почти касался груди мастерового.

Священник из собора пропел нечто неразборчивое себе под нос и начертал знак креста в воздухе. Томас де Пейн последовал его примеру, причем три раза подряд и очень быстро, едва не уронив свой драгоценный мешок в грязь.

— Альфред, сын Осульфа, признаешься ли ты в плотском домогательстве и надругательстве над Кристиной Риффорд? — почти задушевно спросил шериф.

Мужчина сделал паузу в своих стенаниях и мольбах о помощи ровно настолько, чтобы успеть с жаром отрицать это.

— Нет, сэр, конечно, нет, сэр! Я никогда даже и не притрагивался к молодой леди, Господь мне судья!

— Он тебе не судья здесь, хороший мой. Сегодня я — твой судья.

Оба, и каноник, и коронер, бросили быстрые взгляды на Ричарда, правда, по разным причинам: шериф ставил себя и над Божественным, и над королевским правосудием, но оба решили промолчать.

— Я ничего не сделал, сэр. Как я могу признаться в том, чего никогда не было? — В голосе Альфреда явственно звучал истерический страх, но шериф отступил назад и сделал солдатам знак начинать.

У подножия каждого поросшего зеленой плесенью столба лежала груда толстых металлических ржавых пластин прямоугольной формы.

— Если ты настаиваешь на своей невиновности, то нам придется освежить твою память, — заявил де Ревелль, кивая Ральфу Морину, который придерживался об этом способе получения признания того же мнения, что и Джон. Многим истинным воинам были не по душе эти хладнокровные пытки в тайных казематах. Однако у него не было другого выбора, кроме как сделать знак своему солдату, который наклонился и поднял одну из железных плит, весящую примерно пятнадцать фунтов.

— Положи первую ему на грудь, — скомандовал шериф. Плиту опустили на грудь Альфреда, и она прикрыла его от ключицы до живота. Ощущение было не из приятных, но не более того и пожилой мужчина возобновил свои стоны, мольбы о помиловании и уверения в собственной невиновности.

— Следующую! — приказал де Ревелль, и другой стражник сделал шаг вперед, чтобы повиноваться.

— Если этот малый признается, что ты сделаешь с другим? — спросил Джон с ноткой сарказма.

— Подвергну его той же самой пытке, разумеется, — резко бросил шериф. — Нет сомнения, они оба участвовали в деле.

Когда вторая железная плита легла ему на грудь, худощавый саксонец резко втянул в себя воздух и замолчал, поскольку ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы дышать под грузом тридцать фунтов, давящим ему на грудину. Когда к первым двум плитам присоединилась третья, лицо у него потемнело, а губы приобрели синюшный оттенок, в то время как он с хрипом старался втянуть в легкие воздух.

Стиганд, гигантское брюхо которого свисало над широким ремнем, стоял, уперев руки в бока, и опытным взглядом наблюдал за процедурой.

— Этот не продержится и четверти часа, шериф, — критически заметил он. — Он слишком худой. И под следующей плитой у него просто треснут ребра, помяните мое слово.

Ральф Морин поднял руку, чтобы остановить следующую плиту.

— Лучше дайте ему признаться, пока он еще в сознании, в противном случае вы получите труп, и записывать в свитки коронера будет нечего, — посоветовал он.

Ричард встал в головах у теряющего сознание Альфреда.

— Ну, парень? Ты готов признаться?

Кровеносные сосуды уже лопались в белках глаз пожилого мужчины, и распухший язык не помещался меж почерневших губ. Не в состоянии говорить из-за нехватки воздуха, он только слабо кивнул головой.

Шериф с торжеством повернулся к своему зятю.

— Видишь? Он признается! Этот метод намного лучше твоего разнюхивания и шныряния вокруг с ветхими пергаментами, Джон.

Внезапно позади них зазвенели кандалы — между вторым стражником и Гартом, который телосложением походил на самого Ральфа Морина началась борьба.

Обернувшись, они увидели, как более молодой из подмастерьев тащит стражника к месту пытки. К ним подбежали другие солдаты, чтобы схватить Гарта, но он закричал:

— Отпустите старика! Он ничего не сделал. Это был я! Отпустите моего друга — это был я, говорю вам. — Его крупное лицо покрылось смертельной бледностью — таким оно станет, когда Гарт будет висеть на веревке, что, как он теперь, без сомнения, понимал, и будет его концом.

На лицах зрителей отразились самые противоречивые чувства при виде столь неожиданного развития событий. Шериф удовлетворенно ухмылялся, коронер выглядел растерянным, а Стиганд- горько разочарованным.

— Ты понимаешь, что говоришь, парень? — выдохнул Джон. — Это ведь не просто жалость к своему напарнику, а?

Выражение лица у Гарта стало отрешенным и невыразительным.

— Это в самом деле был я. Девушка не шла у меня из головы с того самого момента, как она зашла в мастерскую к моему хозяину несколько недель назад.

— Ну и как тогда все произошло? — требовательно спросил Джон, все еще сомневающийся в правдивости признания Гарта.

— Молодая женщина вышла из нашей мастерской как раз перед закрытием. Она заставила меня сгорать, от желания, поэтому я и пошел за ней в собор. Сначала я ничего не собирался с ней делать, просто поглазеть на нее на расстоянии, чтобы увидеть это лицо, эти полные губы. Но покачивание ее бедер, изгиб груди… я потерял голову. Когда она вышла через маленькую боковую дверь, я последовал за ней — и там, снаружи, в темноте, не смог совладать с собой…

Страсть в его голосе, когда он, рассказывая, словно заново переживал эти моменты, убедила Джона, но, поскольку Альфред, кажется, уже перешел границу между жизнью и смертью, констебль прервал их, послав одного из своих людей поднять железные плиты, пока они обдумывали этот новый для них поворот событий.

— Так и ты тоже участвовал в этом, грязная свинья? Полагаю, потом и Альфред, в свою очередь, позабавился с бедной девочкой, а? Они оба тут замешаны, разве не так я говорил, Джон? — воскликнул Ричард де Ревелль, буквально лучась самодовольством.

— Не «тоже», говорю я вам, — крикнул своим глубоким голосом Гарт. — Понимаете, это был я, один. Не он. Альфред уже больше ничего не может, хотя и не прочь иногда приласкать глазами смазливую мордашку.

Ричард небрежно натягивал свои перчатки из мягкой кожи.

— Вероятно, на следующей неделе я повешу вас обоих, просто на всякий случай, я не верю той лжи, которую вы, чернь, пытаетесь скормить мне.

Для коронера это оказалось уже слишком, хотя он и привык к избирательному чувству справедливости у шерифа. Он отвел де Ревелля в сторону и пробормотал сквозь стиснутые зубы, приблизившись к нему вплотную:

— У тебя нет власти повесить их, Ричард Изнасилование — уголовное преступление, тебе это прекрасно известно. Я позволил тебе поразвлечься, чтобы ты получил наконец свои признания, но эти двое должны предстать перед Королевским судом.

Ричард небрежно отмахнулся от коронера.

— Сотни лет суд графства был достаточно хорош для этого, в конце его все та же самая виселица. Почему ты такой упрямый, Джон?

— Потому что закон короля и есть закон. Семьи имеют право высказаться и выбрать компенсацию или смерть.

К ним подошел Ральф Морин, прервав разговор.

— Что нам делать с этими людьми? Тот, что старше, выживет, хотя примерно с час ему будет трудно дышать. Будем пытать младшего?

Де Ревелль разгневался на коронера за вмешательство, но вряд ли мог надеяться пыткой вырвать признание у человека, который уже и так признал свою вину. Он махнул рукой Стиганду, который все еще стоял у огня с клеймом в руках, явно разочарованный ходом событий.

— Отведи этих подонков в их камеры. Позже я решу, как поступить с ними.

Стража увела двух мужчин, Альфред все еще задыхался, а обреченный Гарт хранил угрюмое молчание. Когда они проходили мимо Гвина, тот сморщил свой нос картошкой и шумно втянул в себя воздух. Подвинувшись к коронеру, он прошептал ему на ухо на смеси корнуолльского и валлийского, чтобы больше никто не мог понять:

— От них пахнет. Это наверняка тот резкий запах от серебряного горна впитался в их одежду.

Джон непонимающе взглянул на своего помощника.

— Ну, и что это должно означать?

— Помните, когда Кристина Риффорд встретилась с Фитцосберном на очной ставке, ей показалось, что она уловила какой-то знакомый запах, исходивший от ее насильника. Может, от Фитцосберна воняло так же, как от этих мужчин, — он слишком долго находился рядом с горном, но запах, который запомнила Кристина, исходил от Гарта, а не от Фитцосберна.

Коронер кивнул.

— Может быть, ты прав, Гвин. Я спрошу ее об этом, когда мы увидимся в следующий раз. Этим может объясняться ее неуверенность, которая так обеспокоила меня тогда. Хотя раз Гарт признался, у нас есть все, что нужно. Если, конечно, предположить, что он сказал правду, — цинично добавил он.

Гвин задумчиво потянул за один конец своих роскошных усов, чтобы ускорить мыслительный процесс.

— Полагаю, что так оно все и было. Ни один молодой человек не отправит себя по собственному ложному обвинению на виселицу, даже ради спасения лучшего друга.

Шериф уже начал подозрительно коситься в их сторону, поскольку они говорили между собой на непонятном ему языке, поэтому они расстались и поодиночке вышли во двор замка. Ральф Морин спросил Джона, какие действия будут предприняты в отношении смерти Фитцосберна.

— Сначала дознание, через два часа. Хотя оно не очень-то поможет нам установить того, кто избил его до смерти, — ответил Джон. — Мой секретарь Томас как раз этим сейчас занимается, — продолжал он, пока они шагали по схваченной морозом грязи в направлении сторожевого домика у ворот. — Из ран Фитцосберна натекло много крови, и нам необходимо взглянуть на некоторых людей и оглядеть кое-какие места, чтобы посмотреть, не появились ли там свежие пятна крови.

Они расстались под аркой главных ворот, и коронер со своим верным оруженосцем поднялись по лестнице в крошечную комнатку. Здесь де Вулф с удивлением обнаружил, что его поджидает Эрик Пико, закутанный в длинную темно-зеленую накидку, откинутый капюшон которой открывал богатую красную подкладку.

Джон сбросил свой собственный плащ и уселся за простой стол на козлах, сделав жест купцу занять единственную в комнате табуретку, в то время как Гвин взгромоздился на свое любимое место на подоконнике.

Джон выжидающе взглянул на Пико, смуглое лицо которого взволнованно хмурилось, и тот, после некоторого колебания, начал:

— Я хочу сказать вам кое-что до того, как начнется дознание по Годфри Фитцосберну. Если бы я открыто заявил об этом на допросе, то мое заявление могло бы спровоцировать несправедливость, а я бы оказался в опасности и; возможно, даже подвергся бы насилию.

Джон ухватился руками за углы стола, и на его темном лице появилось озабоченное выражение.

— Что ты имеешь в виду, Эрик?

Эрик Пико явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— То, что я хочу сказать, может бросить подозрение на определенных лиц. Это может оказаться ложной тревогой, но они все равно будут обвинять меня, правда это или нет.

Коронер взглянул мимо бретонца на Гвина, но его помощник всего лишь вопросительно приподнял свои мохнатые брови и пожал плечами.

Джон вновь перевел взгляд на Пико.

— Вам лучше сказать мне все, что вы знаете, а потом я решу, как быть, — предложил он.

Пико подался вперед на своей табуретке, поправил накидку на плечах, а потом снял тесную фетровую шляпу, скрывавшую его густые кудрявые черные волосы.

— Прошлой ночью я решил зайти к Фитцосберну, ведь он уже поправлялся после своего отравления, или что это там было. Примерно за три часа до полуночи я подошел к его дому, по соседству с вашим.

— А зачем вы это сделали? Вас вряд ли можно назвать другом, который пришел справиться о его здоровье.

— Я пришел просить его, чтобы он отпустил свою жену.

Джон нахмурился еще сильнее, кожа на лбу собралась складками, отчего его старый шрам, полученный еще в крестовых походах, побелел.

— Отпустить ее? Что вы хотите сказать?

— Не препятствовать нам, когда она подаст заявление о разводе, который позволит нам с Мабель пожениться. Она ушла из дома навсегда и жила в моем доме в Уонфорде, но нам нужна была ее свобода, чтобы стать мужем и женой.

— Вы избрали нелегкий путь, Эрик. В большинстве браков один из партнеров получает свободу только после того, как второй сходит в могилу, — высокопарно заметил Джон.

Гвин подумал, что в словах Джона слишком много чувства, чтобы их можно было счесть случайным замечанием, и перед глазами его предстало лицо Матильды.

— Я знаю, что это трудно, Джон. Дорогое удовольствие, с апелляциями к королю, Кентербери и, вероятно, даже к Риму. Но это был единственный открытый для нас путь.

— До сегодняшнего дня, когда Годфри мертв, — прокомментировал коронер без всякой иронии.

Виноторговец покорно пожал плечами.

— Мне это даже не пришло в голову, когда я стоял перед его домом. Но, как бы то ни было, ответа я не получил. Я без конца барабанил в его двери и долго ждал, но ответа не было. И света за ставнями тоже. Поэтому, отчаявшись, я ушел.

Коронер не торопил его и ждал, пока Пико продолжит.

— Я покинул Мартин-лейн, пошел по направлению к собору и зашел на его территорию. Взошла луна, да еще светили факелы на доме кузнеца.

Джон перебил его:

— Вы шли домой через западную часть собора, а потом переулками до Саутгейт-стрит?

— Да, но когда я пересек территорию собора, то впереди, на некотором расстоянии, перед домами каноников, я заметил двух мужчин. К тому времени я свернул на тропинку перед большими дверями собора, а они шли по направлению к Мартин-лейн. — Он сделал паузу, а потом приступил к самой трудной части своего рассказа. — Они не видели меня, я уверен. Я всегда остерегаюсь ночных разбойников, Поэтому я стоял неподвижно за большой кучей земли из свежевырытой могилы, пока они не прошли мимо, и глядел им вслед.

— И кто ж это были?

— Без сомнения, одним из мужчин был Реджинальд де Курси, а вторым — молодой Феррарс, тот, которого они зовут Хью.

В комнате повисла вязкая, напряженная тишина.

— Вы уверены в этом, Эрик?

Он утвердительно кивнул.

— Как я говорил, взошла луна, и, когда они проходили мимо вашего дома, желтый свет от факелов кузнеца упал на их лица. У меня нет сомнений, кто это были. — Он в волнении потер лицо руками. — Что же касается того, что они там делали, у меня на этот счет нет никаких комментариев. У них вполне могло быть какое-нибудь законное дело, но факт остается фактом — ночью они спешили с того места, где на следующее утро нашли раненого мужчину.

Пико неловко поерзал на своем табурете.

— Это все, что я могу сообщить вам, но де Курси и Феррарсы, даже если им нечего скрывать, будут крайне недоброжелательно расположены ко мне, если узнают, что это я рассказал вам о них.

Мгновение коронер размышлял.

— На дознании я могу спросить у них об их передвижениях прошлой ночью. Если они признают, что в это время находились на Кэнонз-роу, тогда проблема отпадет сама собой. Если же они станут это отрицать, тогда получается ваше слово против их. Два их слова против одного вашего. И они могут потребовать, чтобы им сообщили, кто подвергает сомнению их слова.

Гвин поднялся со своего места на подоконнике, чтобы задать вопрос:

— Может еще кто-нибудь подтвердить ваше заявление?

— В тот момент я никого не заметил. Дальше, по направлению к Медвежьим воротам, виднелись нищий и пьяница, но они вряд ли смогут выступить свидетелями, даже если их удастся найти.

Джон поднялся на ноги.

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ваше имя не всплыло, но не могу обещать этого, Эрик. Все зависит оттого, как пойдет дознание. Вы ведь будете там, без сомнения?

Виноторговец с несчастным видом кивнул головой.

— Смерть Годфри освободила Мабель, и мы могли бы радоваться от всего сердца, но нам ни за что не хотелось бы, чтобы это произошло таким ужасным образом, хотя в последние годы они превратил ее жизнь в ад. — Эрик вновь надел шляпу и направился к выходу, пообещав быть в ратуше к началу дознания.

После того как он ушел, Гвин вытащил кувшин, который он наполнил нынче утром, и они уселись поразмышлять над квартой эля.

— Что ты думаешь о заявлении Пико, Гвин? — спросил Джон.

Корнуоллец, прежде чем ответить, облизнул пену с усов.

— Во-первых, правда ли это? Если нет, зачем он пришел и рассказал нам свою байку? Или, если это правда, шли ли Феррарс и де Курси ночью по городу просто так или же со злым умыслом?

Джон кивнул в знак согласия.

— Ну, и что мы теперь будем делать? — задал он риторический вопрос, ведь как бы ни ценил коронер здравый смысл своего верного оруженосца, ответственность лежала на нем самом. Он задумчиво продолжал: — Помимо всего прочего, Томас должен разведать домохозяйства Феррарсов и де Курси. Я не думаю, что нам стоит заниматься их домами за пределами Эксетера, поскольку любые доказательства того, что случилось прошлой ночью, могут все еще находиться в пределах городских стен. Так что давай подождем, пока наш похожий на хорька секретарь не вернется из своих странствий — и, будем надеяться, с новыми сведениями для нас.

Второй раз за сегодняшний день городская ратуша оказалась заполнена народом, но на этот раз для дознания, а не для суда.

Коронер занимал центральное кресло на возвышении, но рядом с беспечным видом восседал шериф де Ревелль, и это должно было означать, что именно он председательствует здесь, а Джон де Вулф всего лишь мелкая сошка.

Томас де Пейн пристроился на табуретке немного позади своего хозяина, держа наготове папирус и чернила. Рядом расположились архидиакон Джон де Алекон и Томас де Ботереллис. Перед помостом командовал Гвин из Полруана, выстраивая свидетелей, жюри и разношерстную толпу зрителей; которые толпились у задней стены зала. Одной из наиболее неприятных его обязанностей была охрана тела мужчины, которое лежало на двух составленных вместе столах, накрытое простыней, прямо под креслом Джона. Согласно закону, присяжные, так же как и коронер, должны были осмотреть тело, чтобы исследовать видимые на нем раны.

Гвин выкрикнул свое общее требование о том, что все, кому есть какое-либо дело к коронеру короля в графстве Девон, должны «подойти ближе и заявить о своем присутствии». Среди последних были Реджинальд де Курси, Хью Феррарс и его отец, Джозеф и Эдгар из Топшема и Генри Риффорд, городской старшина. В сторонке у стены незаметно стоял Эрик Пико, а вот Мабель, супруги умершего мужчины, нигде не было видно.

Все главные действующие лица стояли впереди, прямо перед помостом, а справа от них толпились человек двадцать присяжных-те, которые обладали кое-какими сведениями об этом деле. Большинство было одето в одежды священнослужителей, поскольку здесь собралось младшее поколение обитателей домов каноников, находившихся на территории собора. В связи с присутствием многочисленных викариев и хористов тут были архидиакон и регент хора, которые готовились ревностно отстаивать свои духовные права перед лицом светской власти.

Первая часть дознания шла обычным порядком. Было решено, что мальчик, нашедший смертельно раненного Фитцосберна, слишком мал, чтобы давать показания, хотя он в полном восторге стоял у стены рядом со своей матерью, которая крепко держала его за шиворот. Собачонка по-прежнему вертелась у него под ногами. Молодой викарий рассказал, как он впервые увидел умирающего, затем подробно описал свои попытки поднять всеобщую тревогу, поставив на уши буквально всех обитателей Кэнонз-роу.

После этого слово взял коронер.

— В этот момент позвали меня самого, и я могу свидетельствовать, что, когда я увидел его, раненый был еще жив, но вскорости умер. Я принял его предсмертное заявление о некоторых вещах, но он не смог сказать, кто напал на него.

При этих словах по залу пронесся шепоток. Благодаря распространившимся сплетням все были в курсе того, что Фитцосберн признался в том, что был любовником Адели де Курси и настоял на ее аборте. Точно так же все знали, что он отверг свое участие в изнасиловании Кристины Риффорд и что Гарт, его подмастерье, признался в совершении этого преступления, но Джон решил, что эти вопросы не представляют интереса для проводимого им дознания.

— Личность умершего, а именно Годфри Фитцосберна, хорошо известна и не требует доказательства того, что данное лицо является англичанином. Вопрос о наложении штрафа на город, где было совершено убийство, виновник которого не установлен, остается в компетенции Королевского суда, если только в течение этого времени мы не найдем преступника.

Коронер встал и навис над краем площадки, а шериф с изумлением, смешанным со страхом, смотрел на него снизу вверх.

— Присяжные теперь должны осмотреть тело, как того требует закон. — Джон сошел на утоптанный земляной пол и приблизился к грубо сколоченным похоронным носилкам, куда, опережая его, поспешил Гвин и сдернул покрывало, открыв тело до пояса и оставив нижнюю часть прикрытой из соображений приличия.

Томас подвинул табуретку ближе к краю помоста и сгорбился над своим пергаментом, готовясь записывать всю процедуру.

Небольшая группа младших священнослужителей, служек и хористов робко и нерешительно образовала кольцо вокруг похоронных носилок, и Джон начал указывать им на раны одну за другой. Голова Фитцосберна покоилась на чурбаке, лицо набрякло, и глаза почти скрылись под синяками и шрамами. Вся левая сторона лица у него превратилась в лилово-красное месиво, а на щеке отпечатались следы страшных ударов.

Джон тыкал в каждую рану своим длинным указательным пальцем, подобно педагогу, дающему урок анатомии.

— Его сильно били по лицу каким-то продолговатым предметом, может быть посохом или колом от забора.

Взгляните на рассеченную кожу вот здесь. — Он показал пальцем на длинную зияющую рану, которая слева по диагонали рассекала лоб Фитцосберна и скрывалась в густых темных волосах. Викарии с мертвенно-бледными, землистыми лицами в ужасе прикрывали рты руками, а один из хористов из задних рядов кинулся вон из сарая, выплеснуть содержимое своего желудка. — С левой стороны шеи тянется несколько длинных прямых кровоподтеков, но имеются также и круглые отметины, вероятно, от костяшек пальцев.

Затем Джон перенес свое внимание на грудь покойника, испещренную красно-синими кровоподтеками и шрамами. — Помимо вот этих отметин, оставленных продолговатым предметом, видите вот эти полумесяцы и большие синяки на ребрах? Я предлагаю вам считать, что это от сильных ударов ногами.

— Так отчего же он умер на самом деле, коронер? — задал вопрос самый храбрый из присяжных, молодой служка. Вместо ответа Джон сильной рукой нажал на грудину, показывая, как легко вдавливается внутрь грудь. Одновременно в горле мертвого мужчины послышалось клокотание и раздался треск — это сломанные ребра терлись друг о друга. Еще один присяжный выскользнул наружу, когда Джон принялся объяснять, что удары ногами и прыжки по телу проломили грудную клетку.

Пока толпа в благоговейном страхе стояла молча, коронер продиктовал краткий отчет Томасу, после чего взобрался обратно на помост, а Гвин осторожно натянул покрывало на лицо Годфри.

— Так что нет сомнения в том, как и отчего он умер, — заключил коронер. — Вопрос в том, кто послужил причиной его смерти? Есть ли у кого-нибудь для меня какая-либо информация? — Он обвел грозным взглядом притихший зал, словно вынуждая каждого поделиться с ним сведениями. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ног по земляному полу.

— Не видел ли кто-нибудь чего-либо предосудительного в окрестностях собора прошлой ночью? — требовательно спросил Джон де Вулф. Строго говоря, вся территория вокруг собора, за исключением тропинок, не входила в юрисдикцию города, подпадая под церковные законы, но Джон де Алекон сказал ему что епископ отказался от права опротестовать требования коронера там, где речь шла о смерти. Ответа на его вопрос не последовало ни от Пико, ни от тех двух мужчин, которых он назвал.

Всегда предпочитающий говорить прямо, без обиняков, Джон тяжелым взглядом уставился на Реджинальда де Курси и Хью Феррарса, которые бок о бок стояли в переднем ряду. — Мне доложили, что вы двое, джентльмены, находились вне своего жилища в этом районе прошлой ночью. Это правда?

Хью Феррарс подскочил, словно его ткнули шилом в мягкое место.

— Что? Вы понимаете, что говорите, коронер?

Де Вулф не сводил с него мрачного взгляда.

— Я знаю, о чем говорю, сэр. Хью выглядел так, словно его вот-вот хватит удар.

— Скажите мне, какой негодяй рассказал вам эту басню! — завопил он.

Его отец отреагировал столь же мгновенно:

— Де Вулф, вы сошли с ума? Что это за ерунда? — Лицо его приобрело красновато-коричневый оттенок, и оба, отец и сын, бросились к краю помоста и встали напротив коронера и шерифа.

Среди внезапного оживления в зале де Курси тоже подал голос протеста, громко отрицая свою вину, и присоединился к остальным у края помоста.

Ричард де Ревелль, для которого все происходящее оказалось полной неожиданностью, вскочил на ноги и набросился на коронера:

— Ты не можешь обвинять людей публично! — прошипел он. — Кто поведал тебе подобные клеветнические сведения?

Какое-то мгновение Джон терпел все эти возмущенные крики, затем воздел руки над головой и голосом, который можно было услышать в соборе Святой Сидуэллы, проревел:

— Тихо, вы все!

Его вспышка гнева была столь драматической; что воцарилась мгновенная тишина, которой он воспользовался, чтобы объясниться, впрочем, довольно резким тоном:

— Я никого не обвиняю. Но ко мне поступила информация, не обратить внимания на которую я не имею права. Я задал простой вопрос, который требует простого ответа. Шли ли вы, Реджинальд де Курси, и вы, Хью Феррарс, через территорию собора вчера поздно вечером?

Красный от гнева, Молодой Феррарс с яростью встретил его взгляд и завопил, заглушая гул голосов:

— Нет, не шел, черт меня побери, сэр коронер! Вы слишком увлекаетесь безосновательными обвинениями. Клянусь Христом и Марией, Божьей матерью, и Святым Петром — и еще любыми святыми, которых вы знаете, — прошлой ночью я пьянствовал в половине таверн Эксетера — и ни одна из них не находится поблизости от территории собора!

Этот остроумный ответ вызвал взрыв оскорбительного смеха, но Джон не улыбнулся.

— И, без сомнения, вы очень кстати обошли добрую половину города, занимаясь этим, а?

— С дюжиной свидетелей, которые кутили со мной и готовы подтвердить это, — сердито парировал Хью.

Его отец устремил дрожащий палец на коронера.

— Вы пожалеете об этом, де Вулф. Ваш язык вас погубит.

Джон проигнорировал угрозу и перевел свое внимание на де Курси, лицо которого также пылало от гнева.

— Вы утверждаете то же самое, сэр Реджинальд? Я прошу только ответить «да» или «нет», на этой стадии речь не идет о каких-либо обвинениях.

Де Курси был вне себя от бешенства.

— Чтобы решить это раз и навсегда, выслушайте меня, коронер. — Он вытащил кинжал из ножен на поясе и вознес его над собой. Гвин двинулся вперед, думая, что он собирается пронзить им коронера, но вместо этого де Курси взял кинжал за лезвие и поднял высоко над головой. — Этим знаком креста я клянусь — первый и последний раз, — что провел весь вечер дома у своего очага, пока не отправился в постель. — Он опустил клинок и вдел его обратно в ножны, потом повернулся на каблуках и вышел вон; в открытых дверях холодный ветер на мгновение облепил его коричневую накидку вокруг его ног.

Словно для того, чтобы подчеркнуть свое презрение, оба Феррарса, шагая в возмущенном негодовании, последовали за ним, даже не взглянув на коронера.

Бросив убийственный взгляд на своего зятя, шериф сбежал с помоста и поспешил вслед за ними.

Остаток дознания прошел довольно вяло после такого драматического взрыва. Жюри присяжных вынесло неизбежный вердикт об убийстве, совершенном неизвестным лицом или лицами, и все потихоньку покинули зал, включая Годфри Фитцосберна, которого на носилках перенесли через дорогу в больницу собора Святого Джона, где ему предстояло ожидать захоронения на территории собора, там, где он встретил свою смерть.