"Чаша с ядом" - читать интересную книгу автора (Найт Бернард)
Глава семнадцатая, в которой коронер Джон принимает заявление умирающего
Зал собрания графства размещался во внутреннем дворе Рогмонта — простое, незамысловатое здание, крытое каменными плитами. Зал был огромным, никак не меньше амбара, с широкими дверями с одной стороны. Внутри было пусто и голо, если не считать деревянной платформы на возвышении у одной стены. На ней стояли скамейки и табуреты для официальных лиц, клерков и прочих помощников и наблюдателей, которые присутствовали на заседаниях. В те редкие дни, когда здесь появлялся Королевский суд, зал прихорашивался, для судей приносили стулья с высокими спинками, а по стенам и над помостом развешивали стяги и драпировки.
Свидетели, члены жюри, обвиняемые, стражники и зрители толпились вперемешку на утоптанном земляном полу, и нынешним утром их было больше, чем всегда. Все нетерпеливо ожидали начала заседания.
Обычно Габриэль, сержант-пристав, строевым шагом проходил через зал из главной башни замка, а за ним следовали Ральф Морин, констебль, потом шериф и коронер; замыкали процессию священник и несколько клерков. Но нынче утром они не появлялись, хотя колокол собора уже давно пробил девять часов.
Все они оставались в главной башне и горячо спорили с другими горожанами.
— Ну, и где же он, де Ревелль? Вашим обещаниям нельзя верить! — возмущенно воскликнул лорд Феррарс, покраснев от гнева и расхаживая взад-вперед по комнате.
— Прошлой ночью мы требовали, чтобы вы арестовали его немедленно, А теперь этот дьявол сбежал! — кричал Реджинальд де Курси.
Ричард попытался укротить надвигающуюся грозу.
— Он может находиться где-нибудь в городе: если его нет дома, это еще не значит, что он сбежал, — взмолился он. С этими словами он повернулся к констеблю замка, пытаясь, как обычно, свалить свою вину на другого. — Это вы виноваты, Морин, именно вы посылали людей арестовать Фитцосберна,
Огромный констебль, с раздвоенной седой бородой и большими усами, выглядел весьма внушительно, и его не так-то легко было испугать недовольством непосредственного начальника.
— Я сделал в точности так, как вы сказали, шериф, — ровным голосом ответил он. — На рассвете вы отдали распоряжение послать стражников за ним, чтобы арестовать. Тогда я впервые услышал об этом деле. Ни я, ни мои люди не виноваты в том, что его не оказалось на месте.
Но де Ревелль не собирался сдаваться так легко.
— А почему это вы не смогли найти Фитцосберна, а? Вы хорошо искали?
Габриэль встал по стойке «смирно» и невозмутимо ответил:
— Дверь была заперта, сэр. Мы принялись стучать в нее, и наконец вышел старый повар-слуга. Он сказал, что дома никого нет. Оба подмастерья сидят в тюрьме, а его хозяин, по словам старика, ушел накануне вечером.
— Куда?
— Он сказал, что не знает и что никогда не задавал хозяину подобных вопросов. Его хозяин тепло оделся и нес в руках большой баул, в котором, как он думает, хранились деньги и серебро.
— И больше в доме никого не было? — требовательно спросил Феррарс.
— Ни души, сэр. Старик сказал, что немногим ранее приходила служанка ушедшей жены Фитцосберна, чтобы забрать кое-что из одежды своей госпожи. Его хозяин очень рассердился, но в конце концов позволил ей забрать все, что она хотела.
— Вы обыскали дом?
Габриэль кивнул.
— Сверху донизу — и двор, и сараи, и свинарник, и кухню. Мимо нас даже мышь не могла проскочить.
Де Курси бросил на шерифа яростный взгляд.
— Видите? Должно быть, до него дошли сплетни. Одному Богу известно, сколько людей болтали об этом вчера. Наверное, весь Эксетер уже знает, в чем признался этот лекарь.
— Да теперь уже всем в Девоне известно, что этот негодяй соблазнил мою женщину, — выпалил Хью Феррарс, которого все еще мучила мыслью том, что из-за неверности своей невесты он потерял лицо.
Джон хранил молчание, пока жалобщики обменивались гневными тирадами, узнав о том, что Фитцосберна нет в суде, но теперь заговорил в своей обычной рассудительной манере.
— Что мы будем делать? Вот в чем вопрос. Он мог уйти из города, когда с первым лучом солнца открылись ворота? Ральф Морин отрицательно покачал своей большой головой.
— Очень маловероятно. Как только сержант сообщил о его пропаже, я послал людей к городским стенам, чтобы расспросить стражей у ворот. Никто не видел, как Фитцосберн уходил. Он хорошо известная личность, и я сомневаюсь, чтобы он мог проскочить незамеченным, разве что переоделся и загримировался. Сейчас стражники вместе с наблюдателями высматривают его у всех ворот.
— И две его лошади по-прежнему стоят в конюшне на извозчичьем дворе, — добавил Габриэль. Гай Феррарс уткнул палец в грудь шерифа.
— Лучше найдите его, де Ревелль. Это на самом деле подтверждает его вину и выглядит так, как если бы он испугался и попытался бежать.
— Может быть, он попросил убежище в одной из церквей, — предположил де Курси. — Бог свидетель, их у нас великое множество.
Священник, чьей обязанностью было присутствовать на сегодняшнем заседании суда, торжественно заявил:
— Если бы кто-нибудь попросил убежища в церкви; об этом сообщили бы архидиакону. И если только этого не случилось в последний час или два, у нас нет никаких известий о том, что кто-то обращался к нам с такой просьбой.
Ричард снова повернулся к констеблю.
— Морин, возьмите из гарнизона всех, кого только сможете. Они должны обыскать каждый уголок города, чтобы найти этого человека.
Ральф тихонько вздохнул про себя, но отсалютовал шерифу и отправился выполнять его указание.
— Благодаря вам, де Ревелль, мы ничего не сможем сделать без обвиняемого, — прорычал Гай Феррарс, — С таким же успехом мы можем присоединиться к поискам, если он все еще в городе. Внутри городских стен не так уж много места — где-то же он должен находиться?
Он сердито повернулся на каблуках и вышел вон, за ним последовали его сын и де Курси, оставив подавленного и униженного шерифа заниматься остальными участниками заседания суда.
В конце концов Фитцосберна обнаружили, но не стражники и наблюдатели, а маленький мальчик с собакой. Между восточным концом монастыря и городской стеной недавно велись раскопки, чтобы улучшить водоснабжение церквей. Более двадцати лет назад собрание каноников постановило, что от собора Святой Сидуэллы, расположенного в полумиле за Восточными воротами, должна быть проложена свинцовая труба. Согласно древнему преданию, Сидуэлла была знатной девственницей, которую замучили прямо за пределами города, обезглавив ее косой. Когда она упала, из земли забил источник, водой которого и пользовался собор для своих нужд. Вода поступала по глубокой траншее, прорытой вокруг городской стены через Саутернхэй, и уходила под землю на полдороге между Восточными и Южными воротами. Заканчивалась она в фонтане собора Святого Петра возле восточной его стороны, откуда был отвод в монастырь Святого Николаса, забирающий примерно треть воды. Обитатели Эксетера, впрочем, ничего от этой системы не имели и по-прежнему полагались на колодцы, вырытые на своих огородах, и на разносчиков воды, которые разъезжали по городу на тележках, запряженных осликами, развозя бочонки с водой, взятой из колодцев за пределами городских стен и из реки.
Из-за строительства на территории собора новых зданий и частого перемещения земли внутри городских стен свинцовую трубу нередко повреждали в траншее, поэтому монашеская братия недавно построила выложенный камнями подземный проход, чтобы защитить трубу и отремонтировать ее при необходимости. Этот туннель тянулся на сотню шагов от внутреннего края стены, у подножия которой и была сооружена маленькая входная арочная дверь.
В самый полдень, когда суд графства только что завершил свою сессию, одетый в лохмотья нечесаный мальчишка из семьи носильщика на Милк-лейн играл со своей дворняжкой. Он бросал собаке скатанную в шарик тряпицу, чтобы та нашла ее и принесла хозяину.
Во время одного случайного броска импровизированный мячик откатился к арочной двери тоннеля. На этот раз собака не возвратилась с находкой, а принялась непрерывно лаять на дверь в арочном проходе. Парнишка подбежал и с удивлением обнаружил, что деревянная дверь распахнута настежь- обычно же, когда он играл здесь, она была плотно прикрыта.
Он отогнал собаку в сторону, спустился вниз по четырем крутым ступенькам и увидел тело мужчины, лежащее в нескольких ярдах по проходу. Человек скорчился на полу, лицо его, обращенное к стене, было покрыто засохшей кровью. Малыш, несмотря на возраст, сразу сообразил, что мужчина этот был мертв. Он уже видел мертвецов раньше и был скорее заинтригован, чем испуган. Ступив на новые каменные плиты дренажной штольни, он подошел к телу, когда вдруг, к его изумлению, мужчина застонал и открыл один подбитый и опухший глаз. Он пробормотал что-то неразборчивое, потом глаз закрылся, и он снова превратился в мертвеца.
Мальчик повернулся и выбежал прочь, забыв и о мяче, и о собаке. Он кинулся по открытой местности к ближайшему огороду, где какой-то мужчина выпалывал мотыгой последние в этом году сорняки. Это был крайний дом на Кэнонз-роу, северной границе территории собора, где обитали пребендарии. Мальчишка схватил мужчину за руку и потащил за собой, лепеча что-то о раненом человеке, лежащем поблизости от городской стены. Садовник, один из младших священников, выполнявших большую часть обязанностей каноников в соборе, попытался отмахнуться от мальчика, но вскоре понял, что тот говорил серьезно.
Он прошел за мальчиком через пустырь по-прежнему держа в руке мотыгу, а у них под ногами счастливым лаем заливалась собачонка. Одного взгляда вниз было достаточно, чтобы оценить всю серьезность ситуации. Священник наклонился к раненому.
— Я думаю, он, мертв, мальчик, — сказал он, положив руку на грудь жертвы и пытаясь разглядеть его лицо в скудном свете.
— Он только что двигался и произносил какие-то, звуки, — возразил парнишка.
Викарий выждал минуту, но не заметил никакого движения. Он был нервным молодым человеком и не хотел оказаться замешанным в то, что сильно смахивало на убийство.
— Я должен привести помощь и поднять тревогу, — воскликнул они, не обращая на мальчика внимания, побежал обратно на Кэнонз-роу. Младший священник имел смутное представление о законах и помнил только, что тот, кто первым обнаружит преступление, то есть в данном случае он, — главный свидетель, должен поднять общую тревогу. Он родился в деревеньке близ Торрингтона и знал, что в сельской местности необходимо уведомить старосту или управляющего поместья, но здесь, в большом городе, он не был уверен, что именно ему нужно делать.
Он решил проблему, барабаня в двери последних четырех домов каноников, где жили помощники священников и служки. Вскоре из домов выбежали мужчины, и больше десятка их окружили викария, который по-прежнему размахивал своей испачканной в земле мотыгой.
Когда он рассказал им о происшествии, они устремились через поросший жесткой травой пустырь к арочным дверям тоннеля и подтвердили, что действительно там лежит окровавленное тело.
Мальчишка, решительно не настроенный оставаться в стороне от разыгравшейся драмы, завопил, что мужчина был жив пять минут назад и что-то бормотал. Кто-то из более зрелых мужчин просунул руку под заляпанный кровью плащ жертвы.
— Он еще теплый, это точно. — Наступила пауза. — Но я не слышу, чтобы у него билось сердце.
Последовала оживленная дискуссия о том, стоит ли переносить предполагаемый труп. Большинство высказалось за то, чтобы оставить его на месте, пока не появится кто-нибудь из официальных властей.
— Кого нам нужно позвать? — спросил главный свидетель, стремясь не быть оштрафованным за неправильное выполнение процедуры.
— Обратись к Томасу де Пейну, — предложил кто-то из мужчин. — Он клерк коронера. Томас живет в третьем доме с другого конца улицы. Сейчас он уже должен вернуться к ужину из суда графства.
За ним послали мальчишку-служку, и через несколько мгновений, хромая, но передвигаясь на удивление быстро, появился Томас с Кэнонз-роу, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Преисполненный сознания собственной значимости, он прошел сквозь толпу, которая почтительно расступилась перед ним, открывая ему вход к арке. Он неловко спустился по ступенькам — ему очень мешала больная нога, — а потом уже с большой легкостью двинулся вверх по тоннелю. Лицо жертвы было неузнаваемо: покрыто засохшей кровью, глаза заплыли, нос и губы кровоточили.
— Кто-нибудь, дайте мне тряпку, — приказал Томас, испытывая необычное чувство гордости, исполняя роль представителя закона.
Мужчина, оставшийся наверху, схватил тряпку, за которой бегала собачонка, и сунул в лужу грязной дождевой воды, прежде чем передать ее секретарю коронера. Томас смыл ею немного крови с лица неизвестного человека и мгновенно, несмотря на синяки и опухоли, узнал жертву.
— Это Годфри Фитцосберн, серебряных дел мастер! — крикнул он столпившимся на ступеньках людям. — Он убит! — драматически прибавил он.
Как будто для того, чтобы опровергнуть его слова, Фитцосберн застонал снова. Одна его рука дрогнула и коснулась тела.
— Я же говорил вам! — торжествующе закричал мальчуган со своего места на нижней ступеньке, где он сидел, скорчившись.
Среди наблюдателей возникло замешательство.
— Что нам делать? — забеспокоился главный свидетель; — Он так сильно изранен, что если мы пошевелим его, он может умереть — и тогда у нас будут проблемы с шерифом и коронером.
Раздался хор одобрительных возгласов:
— Пусть остается здесь, пока не прибудут представители закона. Пусть они берут ответственность на себя.
Томас тоже не знал, что делать. Его быстрый ум перебрал возможные варианты, и Томас решил, что мужчина если еще и не умер, то наверняка умрет, поэтому с таким же успехом они могут сначала вызвать коронера.
— Немедленно пошлите кого-нибудь на Мартин-лейн за сэром Джоном де Вулфом, — властно распорядился он. Не часто ему случалось оказаться в центре внимания, и его самолюбие вновь расцвело пышным цветом, особенно после того, как оно было так унижено в Винчестере.
Фитцосберн производил такое впечатление, будто находился уже на пороге смерти, и Томас взволнованно пристроился рядом с ним на корточках в ожидании коронера. У секретаря сэра Джона была благородная душа — это объяснялось выпавшими на его долю страданиями, и он надеялся, что серебряных дел мастер останется жить, а если нет, то хотя бы умрет без лишних мучений.
Через десять минут почтительное бормотание толпы и тяжелые шаги на ступеньках возвестили о прибытии сэра Джона вместе с Гвином, который ужинал в компании с Мэри в кухне на заднем дворе.
Томас продвинулся вверх по акведуку, чтобы освободить место для двух крупных мужчин.
— Он стонал и шевелился еще несколько минут назад, — доложил он, — но не сказал ничего членораздельного.
Джон взял мокрую грязную тряпку и вытер кровь и слизь с губ серебряных дел мастера. Пока он занимался этим, пострадавший высунул язык и слабо лизнул влагу.
— Дайте мне воды, — заорал Джон. Хотя труба лежала всего в нескольких дюймах от них, проникнуть в нее не было никакой возможности, поэтому кому-то предстояло сбегать в ближайший дом и принести кувшин воды. Тем временем Джон продолжал вытирать лицо Фитцосберна и громко говорил ему прямо в ухо, чтобы добиться какого-нибудь ответа. Когда принесли воду, он прижал кувшин к губам раненого и, хотя большая часть влаги пролилась ему на подбородок и грудь, немного все-таки попало в рот, вызвав приступ кашля.
— Он подавился, — невозмутимо заметил Гвин, присевший на корточки рядом с раненым.
Вторая попытка дать Годфри напиться оказалась более успешной, и тот сумел сделать несколько глотков в промежутках между приступами кашля. Потом он произнес первые внятные слова:
— Еще!
Его правый глаз открылся, но левый был совершенно закрыт обезображенным веком. Затуманенным взором он уставился на коронера.
— Де Вулф! — прошептал он.
— Кто сделал это с вами?
Фитцосберн умудрился слегка качнуть головой.
— Не видел — было темно. Что это за место?
Он снова выпил воды, и Джон сказал ему, что он находится в подземном проходе собора.
— Не здесь… били не здесь. Не помню…
Джон обернулся к Гвину и Томасу.
— Давайте попробуем усадить ею прямо, его шея искривлена, неудивительно, что он давится, когда пытается пить.
Они сделали попытку приподнять его, чтобы прислонить спиной к стене, но Фитцосберн испустил сдавленный крик боли.
— Моя грудь — о Боже! — Спустя мгновение он закашлялся, и густая струя крови хлынула у него изо рта, заливая плащ, подбородок и шею.
— У него пробито легкое и, должно быть, сломаны ребра, — определил Джон, повидавший на своем веку немало боевых ран.
— Он этого не переживет, — пробормотал Гвин.
Джон еще ближе наклонился к серебряных дел мастеру, чей здоровый, глаз снова закрылся. Дыхание, Годфри слабо вырывалось из легких вместе с пузырями крови, и когда Гвин нащупал пульс у него на шее, тот был слабым и с перебоями.
— По-моему, он отходит, — мрачно заключил Джон.
Томас начал креститься и забормотал по-латыни слова соборования. Коронер склонился еще ниже к умирающему.
— Фитцосберн, вы умираете. Вы понимаете? — Единственный глаз Годфри снова открылся, и последовал слабый кивок. — Вы не можете сказать, кто напал на вас? — Голова снова слабо качнулась вправо-влево. — В ясном сознании того, что вы умираете, вам не хотелось бы сделать признания? Здесь есть священник, который может отпустить грехи. — Джон решил, что лучше не упоминать о том, что священника лишили сана.
Губы Годфри шевельнулись, но с них сорвалось лишь слабое бормотание. Джон наклонился совсем низко, Но не смог разобрать ни слова. Он попробовал другой подход.
— Послушайте меня. Вы стали причиной того, что Адель де Курси зачала ребенка? — Фитцосберн едва заметно кивнул. — И вы вынудили Николаса из Бристоля сделать ей аборт? — Еще один кивок.
Единственный здоровый глаз Годфри закатился, и в щель между веками стал виден только белок.
— Поспешите, он отходит, — предупредил Гвин.
— Не вы ли, Годфри Фитцосберн, изнасиловали Кристину Риффорд?
Глаз повернулся в орбите, тело вздрогнуло, и изо рта вырвался свистящий крик:
— Нет, никогда!
При этих словах новая струя крови вырвалась из его сжатого рта. Громко вздохнув, серебряных дел мастер обмяк, и голова его безвольно упала на грудь.
— Он ушел, да упокоит Господь его душу, — прошептал Томас, который все это время негромко бормотал слова заупокойной молитвы, без конца осеняя себя крестным знамением.
Коронер опустился на пятки в узком проходе и взглянул на своего помощника.