"Москва-Лондон. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Лехерзак Ефим Григорьевич)

Глава IX

— Ты Чего это завертелсЯ, заерзал? Ай надоела уж тебе, наскучила? И то — день-деньской всю неделю сию с опочивальни моей не выходишь… Неужто люба да желанна тебе до сей поры? Пять лет уж минуло, как жена я тебе, свет мой ясный…

— А что день единый! Словно ночью прошедшей впервые отведал я лебедушку мою белую! Нет у меня никого милее да желаннее тебя, Анастасиюшка моя, горлица ясная!

— А уж я-то, я!.. И молвить ничего не стану… слов на то нету… И сердце мое заходится, на тебя, свет мой, глядючи, а под сердцем вот уж опять стучится семя твое… Верно люди сказывают, будто не та счастливая, что у отца, а та, что у мужа-молодца! Ты хочешь встать да уйти?

— Да нет… Просто локоть чешется…

— Ага, локоть чешется?! Ну, сам Господь варовых[126] метит!

— Это как же, Настенька? Просто локоть вот зачесался… Поскреб его малость, и вся недолга… А ты чего удумала?

— Не я, соколик ты мой ясный, а закон наш, обычай народный: коли локоть зачесался, на новом месте спать захотелось… А я вот не отпущу тебя на новое-то место! Будешь спать да мучиться со мною, старою своею женою!

— Ха-ха-ха!

— Господи, до последнего вздоха моего обреки раба своего Ивашку на муки такие!!

— А как же тогда некие твои многосчетные бабоньки, государь мой батюшка, а?

— Которые, свет мой?

— Да те, коих нежишь ты, покуда я в тяжести обретаюсь иль еще в какой немощи, а, голубчик ты мой ненаглядный? Ладно, не вздыхай да не ответствуй… Всех их наперечет знаю да с очей своих не отпускаю. Справные бабы, здоровые… И рожают вовсе негласно… Умненькие да покорные… Не скупясь одариваю их… коли ты о том не заботишься… Те, что мужние, — особенно: и себе в радость да в гордость, и мужьям в пользу превеликую… Немало их, всяких-то… Сталбыть, так они, просто бабы сторонние, постельные — ни сердцу занозы, ни душе тепла. Вот уж коли одна какая-нибудь из них присохла бы к тебе или ты — к ней… Ах, и не ведаю, что бы со мною стало, Ванечка!.. Померла бы в одночасье! Ни с кем делить тебя не стала бы! Мой ты, самим Богом мне данный и неотъемный! О, да что ж это с тобою, свет мой ясный? Ты… ты плачешь? Ах, ты мой миленький… Ах, сердечко мое… ненаглядный ты мой… Забудь, ради бога, слова мои глупые… пустое бабье причитание… Да не стоят они ни единой твоей слезиночки! Ну, дай… дай-ка я сцелую их с очей твоих ясных! Подними-ка свою голову всочь…[127] …13 декабря 1546 года, на семнадцатом году жизни, великий князь Московский и всея Руси Иван IV Васильевич позвал к себе наставника своего и лучшего из друзей митрополита Макария и объявил, что желает без проволочки жениться. Уже на следующий день митрополит, отслужив молебен в Успенском соборе, пригласил к себе бояр, даже — опальных, и всем этим многочисленным обществом отправились они в палаты великого князя, который, обращаясь к пастырю своему, заявил:

— Милостию Божею и Пречистой Его Матери, молитвами и милостию великих чудотворцев Петра, Алексея, Ионы, Сергия и всех русских чудо- творцев положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иностранных государствах у какого-нибудь короля или царя, но потом эту мысль отложил, не хочу жениться в чужих государствах, потому что я после отца моего и матери остался мал; если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет, а потому я хочу жениться в своем государстве, у кого Бог благословит, по твоему благословению…

И полетели во все концы государства русского ко всем князьям и боярам грамоты указные: «Когда к вам эта наша грамота придет и у которых будут у вас дочери девки, то вы бы с ними тотчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей-девок у себя ни под каким видом не таили б. Кто же из вас дочь девку утаит и к наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в великой опале и казни. Грамоту пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу».

Отец Ивана, великий князь Московский Василий III, выбрал первую жену свою, Соломониду Юрьевну Сабурову, из полутора тысяч претенденток. И это, кажется, были лишь те, кого отобрали наместники для окончательного выбора невесты великим князем.

По этому древнему обычаю, заимствованному в Византии, решил вы- брать себе невесту и его сын, юный московский государь. Благородные девицы со всего государства были собраны в Москву. Для их приема были отданы огромные палаты с многочисленными комнатами, в каждой из которых было поставлено по двенадцать кроватей.

Когда все девицы были собраны (а их оказалось много десятков), Иван в сопровождении митрополита Макария явился в эти палаты, денно и нощно охраняемые сотнями воинов при полном вооружении. Проходя по покоям, Иван дарил каждой из окаменевших от страха и надежды девушек по платку, вышитому золотом…

Трем или четырем десяткам отборных красавиц высокий, широкоплечий и голубоглазый шестнадцатилетний юноша, государь Московский и всея Руси, набросил дорогие платки на их шеи, но сердце его продолжало биться так же ровно и спокойно, как если бы он вешал эти платки на шеи своих лошадей…

Но вдруг сердце его обволокла какая-то теплая, мягкая и удивительно сладостная, томительная волна. В голову, будто винная пена, ударило не- преодолимое желание обладать этим прекрасным существом с небольшим, словно выточенным искусным мастером носиком, с большими голубыми, как весеннее небо, глазами, опушенными длинными ресницами под тонкими, слегка изогнутыми бровями, с сочными завлекательными малиновыми губками, слегка приоткрытыми в ласковой, доброй и доверчивой улыбке, при которой обнажались ровные белоснежные зубы, с чистым и ясным лицом, свободным от каких-либо белил или румян, с высоким лбом и темно-русыми волосами, заплетенными в темную косу…

Да, да, на Ивана обрушила, и притом совершенно естественно, безбоязненно, по зову сердца своего, все свои неотразимые чары Анастасия Романовна Захарьина, дочь покойного Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина, происходившего из старинного боярского рода. Умный и прозорливый царедворец, он сумел сохранить близость к трону среди кровавых распрей княжеских и боярских родов, ибо никогда не принимал участия в ожесточенной борьбе за власть в малолетстве Ивана. И вообще, многие в то время, и особенно — впоследствии, считали Захарьиных-Кошкиных баловнями фортуны. Один из братьев Анастасии явился в будущем основателем дома Романовых. Вместе с Шереметевыми, Колычевыми и Кобылиными Захарьины-Кошкины вели род свой из седых веков древнего Новгорода и, вероятно, были одними из первых аристократов русских…

В мгновение ока сраженный раз и навсегда очарованием Анастасии, Иван с невольно подчеркнутой нежностью опустил платок на плечи этой жемчужины в море красоты и вознамерился было покинуть палаты, где его внимания с трепетом и надеждой ожидали еще десятки обнадеженных девичьих сердец, но митрополит Макарий так строго и даже гневно посмотрел на молодого государя, что тот невольно вздрогнул и зашагал дальше сквозь строй красивейших девушек своего огромного государства. Теперь все они казались ему одним большим, расплывчатым лицом на множестве туловищ с множеством толстых и длинных кос…

В бесчисленных княжеских, боярских и кремлевских палатах и переходах долго не мог изойти на нет злобный и весьма ядовитый слушок: де не по своей воле Иван выбрал недозревшую Захарьину поросль (Анастасии в ту пору не исполнилось еще и полных пятнадцати лет), а хитростью, лестью да изворотливостью, известными, слава богу, всему боярству русскому, окутали недозревшего же юнца многочисленные ее родственники, благо что все они не только Захарьины, но еще и Кошкины!..

И жил бы слушок этот вечно, записали бы его на свои нетленные страницы монастырские летописцы, если бы не всевидная, удивительная, поражавшая своих доморощенных владык и обывателей, а также иноземцев, послов и торговцев, неослабная, нежная, трогательно-заботливая и редкостно красивая любовь Ивана и Анастасии.

Не слишком уж часто в истории человечества бывали счастливыми браки царей, королей, императоров и им подобных правителей людских. Союз Ивана и Анастасии был поразительно счастливым. И не будь он таким коротким — всего-то тринадцать лет! — кто знает, так ли ужасно сложилась бы последующая русская история: ведь именно слишком ранняя (и Иван был абсолютно убежден — насильственная!) смерть обожаемой жены разбудила в царе Иване IV невообразимого тирана и даже изверга, который, вполне возможно, так и заснул бы вечным сном в тайниках мятущейся души, растопленный тонким и чутким умом, всепрощающей нежностью и всепоглощающей любовью прекрасной Анастасии…

…Впрочем, никто не знает, что было бы, если бы это было… Да и было ли все это так?..

Их брак был освящен митрополитом Макарием 3 февраля 1547 года, почти через двадцать дней после принятия Иваном царского титула.

И вот прошло пять лет.

Любовь, счастье, мир и согласие между Иваном и Анастасией не раз подверглись за это время немалым и непростым испытаниям.

Прежде всего, это дети, мерило, эталон счастья и долговечности любой семьи, в том числе, должно быть, и царской. 10 августа 1549 года Анастасия родила первенца — дочь Анну, умершую, не достигнув и годовалого возраста. Второй ее ребенок, Марья, родилась в марте 1551 года и умерла на шестом месяце от рождения.

Анастасия впала в глубокое отчаяние. Она готова была умереть от горя. И если бы не забота, нежность и любовь мужа, так, скорее всего, и произошло бы, ибо смерть никогда не приходится манить слишком уж долго — для нее бывает достаточно и первого зова… Иван почти неотлучно был при жене. Он на руках выносил ее в сад подышать свежим воздухом, кормил, словно малое дитя, когда она отказывалась принимать пищу, веселил всякими музыкантами, шутами и скоморохами, всячески щадил ее в это время в постели, вносил щедрые вклады в монастыри и церкви, усердно молился и соблюдал решительно все посты. Не желая расставаться с любимой женой ни на день, Иван неизменно брал ее с собою во время многочисленных поездок своих по монастырям, на освящение новых церквей и соборов, на излюбленную свою охоту или просто в гости к боярам и князьям.

Так Анастасия постепенно выздоравливала, приходила в себя, а ее любовь к мужу приобретала даже некий религиозный характер: когда тот спал, она тихонько вставала с постели и молилась на Ивана, как на святую икону! Утром в соборе она очищала душу свою, но грешницей себя не признавала…

…Сейчас, в марте 1552 года, Анастасия вновь, уж второй месяц, была беременна.

Царица сидела на своем любимом мягком узорчатом табурете, прислонясь спиною к теплому изразцу большой печи, а на ее коленях лежала голова Ивана, редковатые волосы которого она нежно перебирала своими очень красивыми тонкими и длинными пальцами. Сам он сидел на пушистой рысьей шкуре, обняв ноги жены обеими руками. Это было невыразимое блаженство — когда Анастасия перебирала вот так его волосы! Успокоение, удовлетворение, умиротворение — господи, да может ли быть спокойнее, чище и радостнее на душе, чем когда Анастасия, его голубица, его юница, самая прекрасная и желанная из всех женщин, ласкает его голову, лицо, волосы…

Почувствовав, что Ивану неприятен разговор о его многочисленных, хотя и мимолетных связях с навязчивыми придворными женщинами (и не только, кстати, с ними), Анастасия прижала голову мужа к своему животу и с улыбкой прошептала:

— А ну-кося, Ванечка, кого на сей раз Господь Бог ниспошлет нам? — Иван так крепко прижался щекою к телу жены, что та невольно вскрикнула. — Ой, миленький ты мой… не следует эдак-то… хрупкий он покудова…

— Да он вовсе еще никакой… мал… что пылинка та… куда ему колыхаться там… совсем рано еще… А будет сын! Его молю я у Господа. Ан и дочь приму со слезами радости! Но будет сын! Чудовский вон игумен Левкий будто бы намедни сон вещий видел. Всей братией своею молятся…

— Надобно вклад достойный святым отцам отрядить.

— Сотворил уже, лебедушка.

— Святого отца Левкия пожалуй. Пусть святые сны чаще про нас видит. Поближе ему к Господу Богу. Святой человек.

— Твоя правда, горлица. Немало бед от меня отвратил игумен. От врагов моих пасет… Ему верю, как себе не всякий день…

— Благослови его Господь!

— Аминь.

— Аминь. А мой заговор от человека лихого ты не отвергнешь?

— Да лишь он и спасет меня от людишек лихих, что вьются вокруг меня, словно комарье на болоте! И не спрячешься от них, и не спасешься, и перебить их всех не перебьешь…

— А вот ужо заговорю я миленького своего от всех людей лихих! Идет свет мой Ванечка по чистому полю, а навстречу ему семь бесов с полудухами, все черные, все злые, все нелюдимые. Идите вы, духи с полудухами, к лихим людям. Держите их на привязи, чтобы свет Ванечка от них был цел и невредим по пути и дороге, во дому и в лесу, в чужих и родных, во земле и на воде, во обеде и на пиру, в свадьбе и на беде. А заговор мой долог, слова мои крепки, кто слово испровержет, ино быть во всем наиново, по худу, по добру, как во преди сказано. Во веки веков, аминь.

Иван бережно поставил жену на колени и, обернувшись к небольшому угольному иконостасу, они долго и жарко молились…

Потом Анастасия сказала:

— Я знаю, ждут тебя бояре ближние. Выйдешь ли к ним, свет мой ясный?

— Следовало бы. На час малый. В поход ведь готовлюсь — Казань воевать.

— Без меня на сей раз поедешь… — вздохнула Анастасия. — Куда мне, тяжелой-то… А к родам будь уж со мною, Ванечка! Страшно мне без тебя-то, ой как страшно…

— Все станется, как тебе пожелается, горлица ты моя. Не велишь — так и в поход не пойду, при тебе буду…

— Ты — царь! Ты — сокол мой ясный! Тебе — в небе парить да великие дела державные вершить, а вовсе не к жениной юбке клеиться… — Она вновь вздохнула и улыбнулась. — А как хорошо мне с тобою, свет мой! И за что только Господь так щедро наградил меня? Хочешь, споем нашу песню звучную? А потом пойдешь к боярам своим ближним.

— Споем, голубушка!

Анастасия прижала голову Ивана к своей груди, для чего-то облизала губы и запела своим высоким грудным голосом:

Маленький мальчишечко в горенке сидел,

Во горенке сидел, сам горе свое терпел.

Сушил, крушил сердце — знаю для кого,

Знаю для кого — для желанной своей,

Знаю для кого — для желанной своей.

Там моя желанная далече живет,

Далече, далече, меж гор высоко.

Там место пригоже, приятен дух несет.

Схожу я ко Аннушке, спрошу сам ее,

Схожу я ко Аннушке, спрошу сам ее:

— Скажи, скажи, Аннушка, любишь или нет?

Ежели ты любишь, возьму за себя,

Ежели не любишь, убью я сам себя.

Сам себя убью, во сыру землю пойду.

Буду я, молодчик, в сырой земле лежать.

Пущай люди скажут, пущай говорят,

Пущай говорят, меня, молодца, бранят.

— Как славно-то! — воскликнула Анастасия и обвила шею Ивана обеими руками. — Ах, как славно-то! Такая я счастливая, Ванечка, что мне даже стыдно-совестно пред людьми да пред Господом Богом нашим за то, что одной мне столь много дадено!

— Так ты одна и есть такая у людей да Господа Бога!

Иван прижал к себе Анастасию в долгом, страстном поцелуе.

— Справлю дела, приду к тебе, горлица. Жди, не засыпай. А то и усни — разбужу, целуючи!..

— Ах, мой желанный… Да разве ж смогу я уснуть, тебя не дождавшись? Ну, ступай себе с Богом. Молю тебя — не гневись, не ярись, не губи кровь свою. Ко мне ведь она переходит… на детках наших откликается… Их помилуй, Ванечка, государь мой светлый. Поклонись от меня боярам своим ближним. У митрополита Макария и игумена Левкия благословения испроси… для всех нас… Благослови тебя Господь, сокол мой ясный!

— Благослови тебя Господь, горлица моя ненаглядная!

Иван истово перекрестил жену, еще раз крепко поцеловал ее, снова перекрестил и большими шагами решительно направился к двери.