"Москва-Лондон. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Лехерзак Ефим Григорьевич)Глава XXVIЛюдей внешне неприЯтных, уродливых или просто некрасивых, да к тому же еще и неряшливо, не по моде одетых, Томас Грешем в своем ближайшем окружении не терпел. И мистер Джон Говард не был исключением. Высокий и широкоплечий мужчина лет слегка за сорок, с мужественным, благородным лицом, с длинными каштановыми волосами, красиво посеребренными не слишком частыми нитями седины, изысканно одетый и бла- гоухающий восточными ароматами — о, этот джентльмен был похож скорее на принца крови, нежели на бывшего предводителя легендарной шайки бесстрашных и беспощадных разбойников, наводивших смертельный ужас на всю Англию, Ирландию и Шотландию, не говоря уж о континентальной Европе, где их ждали костры, топоры и виселицы почти всех существовавших там стран. …Когда пятнадцатилетний Филипп Троттер необъяснимо зверски изнасиловал свою родную пятилетнюю сестру, его отец, богатый джентльмен из Хорнкестля, что в Линкольншире, запер своего милого отпрыска в дровяном сарае и целую неделю буквально сдирал с него кожу с помощью толстого, сыромятной выделки, кнута. Сначала негодник орал дурным голосом, но разъяренная мамаша стала окатывать его крутым рассолом, после чего вопли истязуемого надолго прекращались, ибо нестерпимая, жгучая боль лишала его сознания. Скорее всего, достойная чета забила бы своего выродка насмерть, не услышь обреченный юнец сквозь тяжелый присвист кнута хриплый от нечеловеческой ярости голос своего отца: — Ага! Воды тебе захотелось, ублюдок? Получай!.. Получай!.. Кровью своей напейся, зверюга! Жрать тебе принести, гнусная скотина? Получай! Получай! Еще не сыт? Потерпи до утра, а завтра я отрублю твой проклятый отросток, и ты сожрешь его на глазах своей истекающей кровью, онемевшей от ужаса, обесчещенной и умирающей сестры! Завтра наешься досыта, исчадие ада!.. Вероятно, подобная перспектива никак не входила в дальнейшие жизненные планы юного джентльмена, иначе было бы совершенно необъяснимо, откуда вдруг он взял силы ночью, по зыбким поленницам, добраться до небольшого ветрового окна под самой крышей сарая и вылезти во двор, где и потерял сознание. Очнувшись, Филипп сначала почувствовал, а затем и увидел двух огромных волкодавов, которые зализывали его бесчисленные кровоточащие раны, что и спасло беглеца от роковой потери крови… Сначала Филипп полз по земле, обламывая ногти, а потом, тяжело опираясь на найденную дубовую палку и качаясь из стороны в сторону от слабости и голода, побрел все дальше от родного дома, ставшего для него эшафотом, пока не дошел наконец до черного озера, заросшего по берегам высокой травой и камышом. Здесь, обессиленный, он упал на сырую, зыбкую землю и впервые за все время своего заточения и родительской казни зарыдал, громко и отчаянно, захлебываясь от страха, ненависти и нестерпимой, жгучей боли. Верные его друзья, псы, громко и жутко подвывали, вытянув мохнатые головы к тусклой и безучастной луне… Наконец, приняв какое-то решение, а от этого, вероятно, и несколько успокоившись, Филипп с большим трудом поднялся с земли, ласково по- трепал большие и лохматые головы своих славных собак и перекрестился. Потом обоими кулаками, с исказившимся от яростной ненависти лицом он погрозил в сторону своего бывшего дома и шагнул в обжигающе холодную воду озера… …И началась одиссея Филиппа Троттера! Сначала его подобрала обезземеленная крестьянская община, кочевавшая по Линкольнширу и соседним графствам в поисках работы и хлеба насущного. Сердобольные люди залечили его раны и поставили на ноги. Однако бесконечные скитания, нищенство, редкая, но тяжелая и грязная работа не прельщали юного джентльмена, не обученного в родительском доме никакому полезному делу. Он очень скоро научился подворовывать и у людей своей общины, и у тех, кто встречался им по пути. Кроме того, девочки младше и старше его вовсе не были святошами и недотрогами, и он с большим удовольствием и пользой для себя убеждался в этом едва ли не ежедневно. Нищета, грязь и порок формировали характер Филиппа Троттера… Весной он познакомился в одной придорожной таверне с каким-то одноногим и одноглазым пиратом, который без всякого труда уговорил юношу отправиться в море за добычей и славой. Два года корабль метался по Средиземному морю. Кровь и золото, вино и порок возбуждали силу и воспитывали бесстрашие. Однажды в ожесточенной схватке с турецкими пиратами Филипп был ранен и захвачен в плен. Целый год он плавал, прикованный тяжелой цепью к скамье и веслу, но потом турки продали молодого, сильного и красивого галерника какому-то купцу в небольшом порту на юго-западе Турции. Филиппа снова приковали тяжелыми цепям — на этот раз к земляной мельнице, и он вместе со своими бессловесными товарищами по несчастью — пятью тощими, как и он сам, ишаками — весь день ходил по кругу, размалывая зерно. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы густая черная чадра хозяйки была действительно непроницаемой для женского глаза. Она сразу заметила красивого и сильного раба и однажды, когда муж отправился куда-то очень далеко с большим караваном товаров, освободила пленника от цепей и, обмыв, как следует накормив его, привела в свою спальню… Через месяц этой сладкой и беззаботной жизни, так и не научившись никакому другому языку кроме языка любви, Филипп погрузил все, что можно было увезти и продать, на два десятка больших, с высокими бортами телег, запряженных круторогими быками, и вместе со своей спасительницей ночью отправился в путь… Еще до Константинополя он весьма выгодно сбыл все добро вместе с телегами и быками, а в этом великом городе, где продается и покупается решительно все, Филипп продал и свою спутницу какому-то шарообразному бородатому персу и вновь стал свободным да к тому же еще и весьма богатым человеком… В это время Европа судорожно билась в кровавых объятиях нескончаемых религиозных и иных войн. В такой обстановке никто толком не мог разобраться, кто есть рыцарь креста, а кто — разбойник с большой дороги. Но Филипп разобрался сразу, о чем свидетельствует сделанный им выбор — он собрал вокруг себя отпетых головорезов и мечтал превратить Европу в арену бесконечного кровавого спектакля… Десять лет сухопутные корсары Филиппа Троттера, прозванного его подопечными Принцем за любовь красиво, роскошно и модно одеваться, иметь дело лишь с благородными женщинами, специально для него выкрадываемыми из дворцов и замков, сорить деньгами и награбленными драгоценностями, наводили панический ужас почти во всех странах Европы. Обесчещенные аристократки и юные девы королевских кровей, до последней нитки ограбленные купцы, банкиры и придворная знать, военачальники, лишенные войсковой казны, духовенство от кардиналов до сельских священников и настоятелей монастырей, оставленные Принцем с одними тайнами исповедей и святыми мощами, — все трепетали при одном лишь упоминании неуловимого, неустрашимого и неумолимого разбойника Принца! Легенды о нем опережали его деяния. Он упивался славой и неограниченной властью!.. В одном из немецких королевств Филипп — Принц! — с тридцатью отчаянными головорезами ворвался на вороных конях в огромный кафедральный собор и прямо из-под венца вырвал невесту молодого короля. С черными островерхими капюшонами на головах, на угольно-черных конях они скорее походили на дьяволов, поднявшихся из преисподней… Вот тогда-то духовные и светские владыки Европы решили наконец объединить свои усилия в поимке неуловимого, как дух, легендарного разбойника и его дьявольской шайки. Для начала почти во всех государствах континента глашатаи объявили о карах, ожидавших этого злодея по кличке Принц в случае его поимки. Во всех церквах и соборах было объявлено о том, что сей Сатана в облике человеческом ниспослан за грехи людские, отпущение коих состоится в случае поимки этого дьявола, чем и призывались заняться все истинные христиане Европы. В результате объединенных усилий и согласованных действий почти всех правителей Европы разбойник Принц был заочно приговорен к ста семидесяти сожжениям, сорока семи виселицам, тридцати девяти обезглавливаниям, шестидесяти трем колесованиям и великому множеству других, порою самых невероятных и жесточайших кар, честно заработанных этим негодяем на службе дьяволу! Поскольку было бы непростительно глупо дожидаться на континенте свершения хотя бы одной из них, Принц — то бишь Филипп Троттер — решил вернуться на родину, по которой, следует признаться, он никогда не тосковал во времена своих бесконечных скитаний. Первые два-три года он действовал со своей новой шайкой в Англии, Ирландии и Шотландии с тем же размахом, удалью и наглостью, к которым успел привыкнуть на континенте. Первый визит он нанес в родительский дом. В черных капюшонах, в черных одеждах и на вороных конях полтора десятка вооруженных людей во главе со своим предводителем ворвались в дом мистера Троттера, схватили хозяина и его супругу, раздели донага, привязали к козлам для пилки бревен, плотно забили им рты разным тряпьем и приступили к своей работе. Когда кожа на телах родителей превратилась в лохмотья, Филипп, сидевший на коне со скрещенными на груди руками и наблюдавший за столь приятной зкзекуцией через узкую прорезь для глаз, подал знак прекратить ее. По другому его знаку люди высыпали в большой дубовый чан мешок соли, лопатами по-хозяйски деловито размешали ее в воде и начали ведрами выплескивать ужасающий рассол на бесчувственные тела несчастных. Отпетым головорезам и костоломам в голову не могло прийти, кого они подвергают сейчас этой адской и позорной пытке… Впрочем, скорее казни, от которой в ужасе содрогнулась вся страна… Но Англия — не Европа. Англия — это всего лишь маленькая, совсем ничтожная часть Европы. В этом Филипп Троттер убедился, когда понял, что кольцо правосудия вокруг него неумолимо сжимается. Охота на страшного разбойника и его шайку здесь приняла четко организованный государственный размах. На поимку шайки была поднята армия. Король Генрих VIII лично руководил операцией. И Принц вынужден был щедро расплатиться со своими людьми и распустить их на все четыре стороны. Сам же он затаился в маленьком домике одной бывшей портовой проститутки в Ливерпуле под видом немого моряка… Полгода Филипп не выходил из дома. Полгода ни с кем не разговаривал. Полгода он думал. Ему казалось — не напрасно… Наконец разбойник решил выйти в город. На нем была простая, но чистая и добротная одежда, обычная для английского моряка. Густая борода и длинные усы делали его совершенно неузнаваемым даже для бывших его товарищей по ремеслу, взгляни кто-нибудь из них на этого человека сейчас. Вся же остальная Англия и вовсе никогда не видела его лица, ибо он всегда был в глухом черном капюшоне… Убедившись, что никто за ним не следит, а о страшном разбойнике Принце давно уже никто ничего не слышал, Филипп решил наняться на какой-нибудь корабль и отправиться в Новый Свет, в ту самую Америку. Ибо куда же еще деваться человеку типа Троттера, осужденному в Старом Свете на вечные муки? А там… Там такой человек не пропадет! Там Принц непременно станет Королем!.. Но судьба, однако, истинный творец человеческой жизни, распорядилась совсем иначе… Как-то в тихой и чистой таверне, где Троттер обычно обедал в полном одиночестве за небольшим столом, покрытым белой скатертью, он увидел двух молодых моряков, упрямо смотревших на него и о чем-то говоривших. Филипп решил не испытывать судьбу и, положив на стол монету, поднялся и направился к выходу. — Эй, послушай, приятель, — услышал он за своей спиной, — ты не хотел бы разделить с нами компанию? Филипп повернулся к ним, увидел веселые и добрые улыбки, насмешливые, искрящиеся здоровьем и радостью глаза, неуверенно пожал плечами и пробормотал: — Пожалуй… Спасибо, ребята… Ставлю бутылку… — Отлично! Каждый из нас тоже ставит по бутылке. Меня зовут Ричард Чанслер, а его — Чарли Смит. — Филипп Троттер. — Он протянул руку сначала одному, затем другому, пристально глядя им в глаза, но моряки оставались такими же веселыми и беззаботными, как и прежде, и он успокоился: его имя не произвело на них ни малейшего впечатления… После нескольких стаканов вина, выпитых молча, Чанслер спросил: — Ты давно сохнешь на берегу? — С чего ты взял? — Хм… Да у тебя, приятель, лоб и руки белые и холеные, как у регента церковного хора! — Верно… — усмехнулся Филипп. — Уж вовсе высох… — Не можешь найти работу? — Пока не подворачивается подходящая посудина. Хочу податься в Новый Свет… — Вот как… Что же ты забыл за океаном, если не секрет? — По правде говоря, у меня есть что оставить в Старом Свете. — Понятно. Другие туда не бегут. Но, может быть, ты немного поплавал бы с нами? У нас отличный корабль, не правда ли, Чарли? — Ну, это каждый вам скажет. — А чем вы занимаетесь? — поинтересовался Филипп. — Возим нашего хозяина, сэра Томаса Грешема. Слышал о таком? — Краем уха… — Вот и давай к нам. Хорошо заработаешь, а понравишься хозяину, определит он тебя на один из своих кораблей — и плыви себе в твой Новый Свет, если к тому времени еще не передумаешь. — А что у вас там за работа? — Нам нужен хороший матрос. Надеюсь, знакомое дело? — Еще бы… черт подери! А капитан вашей посудины что собой пред- ставляет? Надеюсь, не слишком большая скотина? Смит хмыкнул в стакан и слегка закашлялся, а Чанслер усмехнулся и проговорил: — Да как тебе сказать, приятель… Сам увидишь… Капитаны… они все одним дегтем мазаны… все малость с приветом… Ну, так что ты на это скажешь, Троттер? — Ладно. Пойдем на твою посудину. И Филипп Троттер стал плавать матросом на корабле капитана Ричарда Чанслера. Он побрился и постригся в соответствии с современной модой — как все на этом необычном корабле. Кроме того, как и все остальные члены команды, он очень скоро привык не задавать вопросы, а лишь отвечать на них… Но однажды, когда сэр Томас Грешем сидел в полном одиночестве и глубокой задумчивости на палубе своего корабля, Филипп осмелился подойти к нему и спросить: — Не найдется ли у вас, сэр, немного времени для меня? — Я слушаю вас, Троттер… — недовольно поморщился Грешем. — Надеюсь, вы намерены сообщить мне нечто чрезвычайно важное, не так ли? — Думаю, что да, сэр. — Выкладывайте. И предельно коротко — лишь самую суть вашего дела. — Но я не уверен, сэр, что палуба является лучшим местом для такого разговора. — Разговора? — поразился Грешем и высоко вскинул брови. — Так вы намерены разговаривать со мною? — Да, сэр. — Боюсь, это слишком большая для меня честь, мистер Троттер! Но… Вы столь… гм… самоуверенны… Грешем резко поднялся с плетеного кресла и впился взглядом в немигающие глаза своего нового матроса. Потом круто повернулся к нему спиной и большими шагами направился в каюту. Там он сел на диван и, не предложив Троттеру того же, резко приказал: — Выкладывайте! — Я бы хотел предложить вам, сэр, основать новое дело. Убежден, что оно могло бы стать одним из самых прибыльных ваших дел… — Вот как? — удивился Грешем и скривил губы в саркастической усмешке. — Любопытно… чрезвычайно любопытно, черт возьми… Ну что ж, садитесь, Троттер, и осчастливьте меня своим гениальным планом моего дальнейшего обогащения. Итак? — Благодарю вас, сэр. Скажите, вы никогда не занимались настоящим разбоем? — Что-о-о-о?! — вытаращил глаза Грешем и вскочил на ноги. — Да вы в своем ли уме, Троттер? — Очень жаль, сэр, — вздохнул Филипп. — В таком случае мне будет очень нелегко объяснить вам суть дела… — Что вы говорите? Ах, какая, право, жалость! — явно издевался Грешем, решив вышвырнуть этого сумасшедшего наглеца в первом же порту. — Увы, милейший, я всего лишь окончил Кембриджский университет, где, к сожалению, не уделяли должного внимания таким важным и совершенно необходимым научным дисциплинам, как теория и практика настоящего разбоя. Нас, видите ли, Троттер, все больше учили тому, как… гм… каким способом, какими методами вешать, сжигать или, если вам это больше по душе — колесовать представителей этой превосходной гильдии! Если я понадобился вам в таком качестве — что же, в ближайшем порту, надеюсь, найдется судья, готовый выслушать вас, а уж я вместе со своей командой с превеликим удовольствием и строго по-научному либо приколотим вас к кресту, либо накинем на вас петлю, либо… Впрочем, я, кажется, перебил вас? Приношу тысячу извинений. Я нахожу, что наш разговор хотя и был весьма кратким, но в содержательности ему никак не откажешь. Весьма сожалею, что это было последнее наше свидание. Не смею дольше задерживать вас, мистер Троттер. — И Грешем в сердцах указал ему на дверь. Троттер нешироко развел руками, коротко вздохнул и глухо проговорил: — Очень жаль, сэр. Я хотел предложить вам, убежден в этом, наивыгоднейшее дело, не вкладывая в него ни единого пенса… — Так говорите дело, — вскипел Грешем, — а не задавайте идиотских вопросов и не мелите вздора! — Да, сэр. Извините. Я не слишком учен и хорошо воспитан. Я хотел предложить вам получение по крайней мере четвертой части от всего того, что смогут выручить за свою работу в течение года все разбойничьи общины, группы, банды, шайки и другие им подобные формирования в Англии… — Вот как?! — Грешем все еще продолжал говорить с Троттером насмешливо-издевательским тоном, сильно щурясь и презрительно кривя губы. — И о какой же сумме может идти речь? — Первые три года по сто тысяч фунтов. Впоследствии — значительно больше. Возможно — в несколько раз. Скажем — в пять, если не в шесть или даже того больше… — Вот как! О, это совсем неплохие деньги! Что ж, я готов получить их, если вы так щедры и, главное, просите меня об этом! И что же вы предполагаете получить от меня взамен? Надеюсь, вы догадываетесь, что я все еще не Господь Бог? — Да, и очень сожалею об этом, сэр, поверьте мне… — Благодарю вас, Троттер, благодарю, вы, право, так добры… Итак? — От вас потребуется наладить надежную защиту жизни и деловых интересов этих людей… — Ваших подопечных, хотел бы я уточнить? — Называйте их так, если вам это нравится. Пока… — Пока? — Да. Пока они не станут сначала нашими, а затем — вашими… — Угу… Логично… Вы говорили о некой защите этих людей… моих клиентов, так сказать. В чем вы видите ее суть? — Суть ее состоит в защите их интересов в разного рода судах, королевских канцеляриях, в парламенте и в церкви. И Грешем вдруг понял, что перед ним сейчас стоит отнюдь не сумасшедший наглец, а знаток своего дела. Он сел на диван и рукой предложил Троттеру сделать то же самое. Перейдя на свой обычно деловой и корректный тон, он спросил Филиппа: — Что еще? — Эти люди были бы крайне заинтересованы в том, чтобы в судах и королевских канцеляриях, таможнях и шерифских конторах, в парламенте и церковных приходах всегда находились такие люди, которые могли бы не только помочь им решить возникшие у них проблемы, но и направить их работу по наиболее выгодным путям и дорогам. От этого, между прочим, будет зависеть и размер вашей доли, сэр… — Естественно. Что еще? — Эти люди хотели бы хранить свои деньги и драгоценности в вашем банке из расчета не менее двадцати процентов годовых. — Не более десяти! — решительно заявил Грешем. — Не менее пятнадцати! — достаточно резко заявил Троттер. — Хорошо, — согласился Грешем, — пусть будет по-вашему… для начала… — Я могу считать, сэр, что вы приняли мое предложение? — Можете… В общем виде… Грешем налил вина себе и Троттеру. Сев напротив него, он долго и пристально смотрел на красивое и мужественное лицо своего необыкновенного матроса, в его бесстрашные, темные как ночь глаза, а потом тихо спросил: — Скажите, Троттер, кто вы? Никогда впоследствии Филипп не мог объяснить даже самому себе, как и почему это произошло… …В долгие часы, дни, недели и месяцы вынужденного одиночества он трепетно вынашивал, словно самка своего детеныша, идею объединения всех английских разбойников под своим руководством. Согласно этой его идее получалось огромное предприятие с тщательно продуманной системой конспирации, хранения и сбыта добытого товара, планирования и осуществления операций по каждому графству в отдельности и одновременно по всем сразу. Особенно тщательно и, казалось бы, всесторонне продумал он сложнейшую и хитроумнейшую систему своей личной конспирации и безопасности, ибо теперь, решил он, его участие во всем этом деле будет заключаться только в единоличном и жестком руководстве огромным подпольным предприятием. По расчетам выходило, что при умелом и грамотном ведении дела годовой доход от него может перевалить за полмиллиона фунтов стерлингов и вплотную приблизиться к миллиону, а в дальнейшем — ко многим. Продуманы были все детали, даже самые, казалось, незначительные. В этом, в частности, состоит главнейшее преимущество свободны и одиночества. Иначе слишком много других, отвлекающих от главной цели забот… И все-таки нескольких основных, главных звеньев в общей цепи создаваемой его воображением организации ему не хватало. Во-первых, нужна была более или менее гарантированная система защиты его людей от закона и его официальных слуг. Иначе наиболее активные, умелые и опытные кадры будут очень скоро выловлены и уничтожены, а новички, как правило, больше потребляют сами, чем дают прибыли в любом деле, а уж в столь специфическом — и тем более. Во-вторых, нужно было иметь своих людей не только в судах, но и в королевских коридорах власти, в банкирских конторах, в правлениях крупнейших купеческих компаний, в армейских штабах, церковных епархиях — всюду и везде, где могут быть крупные материальные ценности, которые можно и нужно было изъять при наличии своевременной и точной информации. Без таких агентов-наводчиков по-настоящему крупные дела могут стать похожими на тучи небесные: все знают и видят, что они есть, но никто не может тронуть их пальцем. На мелочовке же крупных доходов не получишь, а людей изведешь не меньше, если не больше. И наконец, необходим свой банк. Иначе разбойничьи сообщества будут таскать с собою все свои клады, что постоянно порождает кровавые междоусобицы и до минимума сокращает доходность всего дела. Все добытое, кроме самого необходимого оружия, боеприпасов, одежды и продуктов питания, должно свозиться и сдаваться в специальные подпольные, надежно законспирированные и безупречно защищенные пункты, где согласовывается общая цена за все доставленное. Каждый главарь знает, таким образом, сколько чистых денег, заработанных его людьми, находится в банке, каков процент их роста, а уж доля каждого из них определяется просто и без всяких затей: общая работа — общий риск — равная доля добычи. Это крайне важная, если не самая главная деталь, считал Троттер: ведь сбыт награбленного всегда отвлекает разбойников от основной их деятельности, разоблачает их и в конце концов приводит не просто к большим потерям, а зачастую к полному уничтожению. Предусматривалось, что любой член шайки мог получить свою долю частями или полностью, деньгами, вещами или драгоценностями, но если при этом он вздумает выйти из игры, полагал Троттер, он должен быть уничтожен. У разбойничьих общин, таким образом, могут скопиться крупные, весьма крупные, порою — чрезвычайно крупные накопления. Троттер полагал, что часть их должна уходить на обязательные выплаты семьям или близким осужденных работников. Он предвидел также, что в случае ликвидации той или иной общины все ее капиталы сливаются в общий котел, крышка от которого должна находиться в его руках. Только он один будет иметь право и возможность пользоваться счетами его громадного предприятия в банке. Но это должен быть его банк по существу, а формальная вывеска должна извещать всех и каждого, что это учреждение принадлежит крупнейшему, известному всей стране банкиру или купцу… Итак, продумано было все. До мельчайших мелочей. Так, по крайней мере, казалось ему… Но разве можно продумать движения души, не подвластные ни разуму, ни сердцу? А кто может знать заранее ход мыслей и движение души другого человека? Великий Создатель? Но кто из смертных может постичь Его промысел? Как бы там ни было, но все произошло совершенно не так, как предполагал Филипп Троттер. В первую очередь, вместо непроницаемой тайны своего имени, он рас- крыл ее первым встречным в таверне, и теперь его знают все на этом корабле, а прежде всего — Томас Грешем. Далее, что уж совершенно необъяснимо, он подробно, во всех деталях рассказал Грешему о всей своей жизни: о надругательстве над малолетней сестрой, о пиратстве, плене, побеге, о деяниях знаменитого во всей Европе разбойника Принца, о возвращении на родину, диком сведении счетов с родителями, уходе в глубокое подполье — о, это была подлинная исповедь истерзанной, обожженной, порочной и жестокой души, первый и, быть может, последний порыв человеческого сострадания к самому себе… Ведь, в конце-то концов, человек рождается для добра и счастья, но если судьба его складывается иначе, разве только он один виноват в этом?.. Томас Грешем неподвижно сидел на своем диване, полуприкрыв глаза. Но он, конечно же, не спал и даже не дремал. Он не только умел прекрасно говорить, но и, пожалуй, еще лучше слушать и запоминать почти дословно все услышанное, а одновременно напряженно и плодотворно думать над своими решениями и выводами по этому рискованному предприятию. Когда Филипп Троттер закончил свой взволнованный и искренний рассказ о себе и своей необыкновенной жизни, Грешем мелкими глотками допил свое вино, положил в рот дольку апельсина, тщательно разжевал, проглотил и только после этого сказал: — Превосходно. Благодарю вас, Филипп, за доверие и откровенность. Уверен, вы никогда не пожалеете об этом. Кроме нас двоих, о вас и вашей жизни будет знать еще только один человек — мой первый и ближайший помощник и компаньон, лучший и талантливейший юрист Англии, и вероятно, не только Англии, мой друг из тех, что дороже и ближе родного брата, Томас Одрич. — Да, сэр, — согласился Троттер. — Скажите, Филипп, как вы представляете себе свою роль в предложенном вами деле? — Главы и хозяина, разумеется. Разве может быть иначе? — И может, и будет иначе, друг мой. Надеюсь, вы понимаете, что в силу сложившихся обстоятельств вы не сможете возглавить все это дело? Троттер обжег Грешема долгим, немигающим взглядом. — Кажется, начинаю понимать… — глухо пробормотал он. — Кого вы имеете в виду, сэр? Грешем безмятежно улыбнулся и сказал: — Если мне не изменяет память, вы сами предложили мне это дело, и я решил принять ваше предложение. Должен заметить вам, дорогой друг, что главой и хозяином всех моих предприятий, каковы бы они ни были по характеру своей деятельности, всегда являюсь я сам. Но каждым из них с очень значительной долей самостоятельности руководит мой помощник, получающий за свою службу жалованье, равное определенному проценту от годового дохода данного дела или предприятия. Ни один из моих помощников такого рода не получает жалованья, превышающего пять процентов годового дохода. Поверьте мне, дорогой Филипп, все они уже давно составили себе весьма приличные состояния, но ведь я нахожусь лишь в самом начале своего пути. В очень недалеком будущем все мои помощники, несомненно, станут по-настоящему богатыми и очень богатыми людьми. И это прекрасно, потому что справедливо — все мои помощники работают превосходно, безупречно! Однако, принимая во внимание специфику вашего дела и ваши выдающиеся таланты и способности, а также признавая необходимость постоянного и реального риска, возможно — и смертельного, я предлагаю вам должность моего помощника-руководителя предложенного вами дела с жалованьем в размере десяти процентов от годового дохода. Уверен, это будет самое крупное жалованье не только в моей компании и в Англии, но, пожалуй, и в Европе! И еще одна неожиданность потрясла вдруг Филиппа Троттера! — Хорошо, сэр, — согласился он, — но только пятнадцать процентов! — Согласен, — заявил Грешем, — но через два года после начала вашего дела. Полагаю, это вполне справедливо, не так ли? — Да, сэр. — Итак, если я правильно понимаю возникшую ситуацию, мы имеем все основания пожать друг другу руки в знак заключения нашего союза, не правда ли, дорогой Троттер? Вот вам моя рука, Филипп. Если не возражаете, зовите меня, как и все остальные мои помощники, просто сэром Томасом. Все остальное время пути до самого Лондона они обсуждали детали нового дела, и теперь, по крайней мере теоретически, Грешем знал о нем, пожалуй, ненамного меньше, чем сам бывший легендарный разбойник Принц. Со свойственным ему размахом в создании любого дела Грешем внес массу всевозможных изменений и дополнений в предложенную Троттером общую схему организации разбойного промысла в Англии… — Я думаю, — говорил он как-то за ужином Филиппу, — за два-три года нам удастся поставить это дело на ноги, а затем… О, у меня только что возникла идея присоединить к нему еще одно: публичные дома, азартные игры и все такое прочее! Разве не настало время и все эти дела сжать в одном кулаке? По-моему, и на этом деле можно сделать хорошие деньги. Что вы на это скажете, дружище? — Черт подери, сэр Томас! — с восторгом воскликнул Троттер. — Такую гениальную голову мог ниспослать вам только сам Господь Бог! Я могу надеяться, что и это дело вы поручите мне? — Да, если успешно справитесь с основным. В Лондоне Грешем сказал Чанслеру: — Никакого Филиппа Троттера вы никогда в жизни не видели. Уничтожьте все соответствующие записи в судовых журналах. Впрочем, лучше вообще сожгите их и заведите новые, без упоминания этого имени. Я, как всегда, целиком полагаюсь на вас, Ричард. И Филипп Троттер навеки канул в небытие, словно никогда не рождался на свет божий и не оставлял там своих весьма заметных следов. В компании сэра Томаса Грешема с той поры занял весьма прочное и совершенно обособленное место его новый помощник, некий мистер Джон Говард, руководивший делом, о сути которого не знал даже сам Роберт Кау… …С тех пор минуло более десяти лет. — Я рад, Джон, видеть вас по-прежнему цветущим и преуспевающим. — Грешем встретил Говарда у дверей своего кабинета. Они обменялись крепким рукопожатием, и хозяин под руку повел своего гостя к камину. — Прошу. К сожалению, у меня сегодня не слишком много времени, так что заранее прошу меня извинить. — У вас сегодня такой великий день, сэр Томас, что просто дух захватывает! — проговорил Говард, удобно усаживаясь в кресле у камина и протягивая руки к огню. — Мы все молимся о счастливом исходе монаршего визита в ваш дом! — О да! Особенно, я полагаю, ваши богобоязненные подопечные, друг мой! — засмеялся Грешем, а вслед за ним и Говард. — Им, я думаю, есть о чем переговорить с Господом Богом с глазу на глаз! — Есть, сэр Томас, есть! Иначе ваша казна не выглядела бы столь при- влекательно! — продолжал смеяться Говард. — Но и вы, дорогой Джон, мало что потеряли в этом деле! — Грешем обеими руками потрепал колени Говарда, туго обтянутые темно-бежевыми чулками. — Кстати, Джон, недавно я просмотрел счета некоторых ваших общин и ужаснулся. Вы знаете, что среди них есть такие, чьи капиталы далеко перевалили за двадцать, а у некоторых даже за пятьдесят тысяч фунтов? — О да, сэр Томас, разумеется, — кивнул Говард, — у меня немало таких общин, где люди никогда не сидят сложа руки… — Хм… и это действительно так, черт их подери! — усмехнулся Грешем. — Надеюсь, вы слышали, что недавно меня сбросили с коня у самого королевского дворца? — Нет, сэр Томас, последнее время я редко бываю в Лондоне. Полагаю, они и ограбили вас? — Разумеется! Я остался без своего любимого арабского красавца коня и без полутора тысяч фунтов, которые вез во дворец. Они сорвали с меня все драгоценности и в заключение круто намяли мои бока. Вы чертовски дурно воспитываете своих подопечных, мистер Джон Говард! Они весело смеялись, и было видно, что встреча доставляла им истинное удовольствие… — Я постараюсь доказать вам, сэр Томас, — говорил сквозь смех Говард, — что это досадное недоразумение вовсе не связано с невоспитанностью моих подопечных: ведь они хотя и не ведали, кого потрошат, но все-таки оставили вас в живых. Ей-богу, это же настоящие джентльмены! Надеюсь, мне удастся вернуть вам все ваше добро, сэр Томас… — Благодарю вас, Джон, — все еще улыбался Грешем, — я давно пере- стал удивляться вашей фантастической власти над этими людьми. Боюсь, однако, что их стало слишком много в Лондоне. Крестьяне боятся везти сюда продукты, торговцы заметно сократили операции и повесили замки на многие десятки лавок, купцы в панике, а ремесленные цехи призывают к оружию свою братию. После того как ваши люди совсем недавно до нитки ограбили и варварски избили пятерых членов парламента только что не в самом зале заседаний палаты общин, решено ввести в Лондон два-три полка кавалерии для очередной чистки города. Надеюсь, вам не слишком помешают эти сведения? — О, нисколько, сэр Томас, благодарю вас! — воскликнул Говард. — Я сумею наилучшим образом пристроить их! — Превосходно. — Грешем взял каминные щипцы и, согнувшись над огнем, продолжал негромко говорить: — Итак, Джон, как вы относитесь к существованию слишком крупных счетов некоторых ваших общин в моем банке? — Я думаю, — спокойно пожал плечами Говард, — что именно эти общины могут прежде всего пострадать от гнева его величества и его войск… — Мне было бы весьма прискорбно убедиться в этом, тем более что счета таких общин окажутся выморочными и их придется закрыть… — Увы, — вздохнул Говард, — профессия этих людей столь прискорбно отличается от занятий певцов церковного хора. — На этом деле, друг мой, вы заработаете себе целое состояние, — проговорил Грешем, продолжая работать щипцами в огне. — Полагаю, не стану беднее и я. Тем более я бы хотел призвать вас к сугубой осторожности. Не мне вам говорить о последствиях малейшей оплошности с вашей стороны. Продумайте и десяток раз взвесьте каждый элемент этой операции вместе с Томасом Одричем. — Да, сэр Томас, — сказал Говард, обращаясь к спине и затылку Грешема, склонившегося над огнем. — Я надеюсь на успех. — Надеетесь? И только-то? — Я уверен в успехе! — Уверены? — Я абсолютно уверен в успехе, сэр Томас! Не первый же раз мне проворачивать подобное дельце… — Ну-ну… Смотрите, чтобы оно не оказалось последним. Увы, подобные дела всегда чреваты самыми непредвиденными и непредсказуемыми опасностями. — Грешем положил наконец щипцы на место, вытер руки платком и сел в кресло напротив Говарда. — Скажите, Джон, где вы берете верных и надежных помощников для работы в этих ваших… — Наших разбойничьих шайках? — Говард иногда не выдерживал холодного и насмешливого тона Грешема, и тогда в нем просыпался знаменитый разбойник Принц. Впрочем, респектабельный джентльмен Джон Говард умел быстро гасить эти вспышки былой гордости и дикой ярости. — Наших, сэр Томас, наших! — Извольте-ка не петушиться! — резко отрезал Грешем и, близоруко сощурившись, впился своими заискрившимися от гнева глазами в заострившееся лицо и шальные глаза своего помощника. — Не забывайте своего места… милейший! Ведь когда память притупляется, топор над этой головой заостряется… если, разумеется, верить поэтам. Но вы до сих пор не ответили на мой вопрос, Говард. Не совладав с гипнотизирующим ледяным взглядом Грешема, он опустил голову и тускло проговорил: — По-моему, сейчас в Англии разбойников стало гораздо больше, чем остальных ее жителей. Выбрать из них десяток-другой толковых парней с железными руками, каменными нервами и неглупой головой дело не слишком уж хлопотное. Справляюсь… пока… как видите… — Вот как… — Грешем недовольно поморщился и сильно сжал подлокотники своего кресла. — А вам никогда не приходила в голову мысль о несколько ином пути в решении этой задачи? — Что вы имеете в виду, сэр Томас? — все так же сумрачно, но уже с подняв голову, спросил Говард. — Я думаю, что вам следовало бы… нам следовало бы… коль скоро вы, кажется, предпочитаете множественное число единственному… — Грешем скривил губы в откровенно презрительной усмешке, — следовало бы подумать о создании некой особой школы, где с самого нежного возраста… ну, скажем, лет с пяти-шести… обучались бы своему ремеслу будущие работники и предводители ваших… о, простите — наших!.. разбойничьих общин. Уже в процессе обучения их можно было бы не без пользы приобщать к добыче хлеба насущного не только для себя, но и для общего дела. Впрочем, я отнюдь не педагог, хотя в последнее время пытаюсь проникнуть сквозь вязкую тину этой странной науки… Посоветуйтесь по этому вопросу с Одричем — он готов к такой беседе… Говард, забыв о недавней обиде, с нескрываемым удивлением и восхищением смотрел на этого удивительного человека, способного мыслить категориями, не доступными никому из всех, кого знал Говард, включая и самого себя… — Отличная мысль, сэр Томас! — воскликнул он. — И все-таки вы настоящий гений, это каждый вам скажет! — Благодарю вас, Джон! — Грешем мягко и доброжелательно улыбнулся: мир был восстановлен, раскаявшийся виновник его нарушения был великодушно прощен. — Сейчас по стране бродят целыми стаями беспризорные дети. В Лондоне от них не стало никакого покоя. Они, словно ветер, выдувают из карманов горожан все, что там есть. Они вечно голодны, а голодный ребенок способен стать хищником. Я убежден, что никаких проблем с комплектованием школы не возникнет! Возможно, впоследствии вы придете к мысли иметь несколько таких школ. В конце концов, призреть этих несчастных детей, обучить их хотя бы такому… гм… не слишком уж популярному у народа делу и выпустить их в жизнь — это, я полагаю, не что иное, как акт милосердия, не правда ли, Джон? — Истинная правда, сэр Томас. Я немедленно займусь этим делом! — Вместе с Одричем! — напомнил Грешем. — И не забудьте о крайней осторожности в подборе учителей и обеспечении их безопасности, ибо каждый из них вынужден будет явиться в свой класс с петлею на шее. Деньги на это богоугодное дело возьмете из моей доли прибыли. Через три года вернете мне втройне, не забудьте об этом, Говард! — Да, сэр. — Уверен в этом. И наконец еще один вопрос мне хотелось бы обсудить с вами сегодня. — Я весь внимание, сэр Томас. — Превосходно, друг мой. — Грешем поглубже откинулся в кресле и сложил руки на груди. — Меня начали беспокоить публичные дома и разного рода притоны не только в Лондоне, но и в Англии вообще. Разумеется, я имею в виду лишь наши заведения. Кстати, сколько их у нас? — Семьдесят девять, сэр Томас, — ответил Говард, выпрямляясь в кресле в предчувствии не слишком приятного разговора. — Но почему это хозяйство начало внушать вам беспокойство? Разве оно не приносит вам прибыли? — Приносит. Но с каждым годом все меньше. Вы не могли бы объяснить мне этот феномен? Чем, черт возьми, это вызвано? Уж не всеобщим ли повышением уровня нравственности народа Англии? — Скорее наоборот, увы… — усмехнулся Говард. — Большая часть народа Англии бродит по лесам и дорогам в поисках пристанища и для удовлетворения своих затухающих страстей перестала нуждаться даже в придорожных кустах, а остальные ее граждане стали больше думать о погоне за деньгами… — О, мне кажется, вы всерьез полагаете, будто в ваших заведениях можно получить удовольствие? — Грешем презрительно скривил губы и покачал головой. — Полноте, Джон! Скажите, вы когда-нибудь были хотя бы в одном из этих семидесяти девяти заведений? — Был. И не в одном. И не однажды, — сумрачно пробормотал Говард. — По делам, конечно… Не ради получения удовольствия… — И очень жаль, Говард, очень жаль, — говорил Грешем, сверля его ос- трым, колючим взглядом, который редко кто мог долго выдержать и не опустить голову. — В таком случае вы не знаете истинного положения дела, порученного вашим заботам. А обстоит оно следующим образом… к вашему сведению. Помещения этих заведений столь грязны и убоги, что просто страшно и небезопасно в них заходить. Но еще страшнее те, кто взялся доставлять мужчинам радость и удовольствие. Как правило, это старые, истертые и изжеванные клячи в жалких остатках одежды, способные скорее вызвать непреодолимое отвращение, чем желание даже просто приблизиться к ним, не говоря уж о кое-чем другом. И это происходит сейчас, в нашей богоспасаемой Англии, когда все города и дороги забиты толпами нищих! Среди них столько молодых, вполне еще свежих и достаточно привлекательных женщин, готовых абсолютно на все ради куска хлеба, приличной одежды и теплого очага, что, кажется, можно было бы ежедневно менять их без всякого риска исчерпать этот неиссякаемый источник. Покупайте, заманивайте, затаскивайте и загоняйте с помощью ваших лесных волков этот товар в наши заведения, почаще меняйте его, получше кормите, почище содержите, одевайте по моде — и вы узнаете, черт вас возьми, Джон, дружище, что такое настоящая прибыль от всего этого дела! Не использовать столь благоприятно складывающейся обстановки в стране! Но это же непростительное, преступное легкомыслие, черт подери! Запомните главное, Говард: эти наши заведения всегда будут забиты жаждущими удовольствий и даже наслаждений только тогда, когда они будут уверены в возможности получить за свои деньги все, что они пожелают. Кто-то хочет полакомиться совсем еще девочкой? Притащите этому шкодливому козлу девочку прямо вместе с ее колыбелью и со всеми пеленками! Кто-то хочет мальчика? Да хоть самого дьявола, если найдется желающий переспать с этим распутным парнем! А вино? Что за мерзкое пойло дают в наших заведениях?! Да закупите лучшее и вливайте его в бездонные глотки за двойную, а еще лучше — за тройную цену! Заведите во всех наших домах приличных поваров, закупите на всех моих фермах и в моих поместьях лучшие продукты и заманивайте гостей образцово работающей кухней. Остальное додумайте сами — не напрасно ведь Господь Бог до сих пор сохраняет вашу красивую голову в неприкосновенности! Итак, вот вам полгода, Джон. За это время все семьдесят девять наших заведений должны превратиться в роскошные обители любви и чревоугодия, чтобы даже священнослужители посещали их не реже своих церквей. Если нужно, наймите лучших знатоков и организаторов этого превосходного дела на континенте, привлеките, если сумеете, одного из святых апостолов или самого дьявола — делайте что хотите, но через полгода я вместе с вами непременно побываю во всех этих заведениях, и боже вас упаси, если хотя бы одно из них я найду в том же состоянии, в каком оно существует сегодня! Не перебивайте меня! — Грешем сильно пристукнул по подлокотникам своего кресла. — Умейте слушать, коли не умеете делать… Для всего этого вам, разумеется, понадобятся деньги. Допускаю, что немалые. Я разрешаю вам в течение этого полугодия не сдавать в мою кассу выручку от работы всех этих заведений. Не кажется ли вам, Говард, что этого будет достаточно для наведения должного порядка в руководимом вами деле? Хрипло, облизывая кончиком языка пересохшие губы, Говард ответил: — Если поставить его с тем размахом, о котором вы говорили, то, боюсь, этих денег может оказаться недостаточно… Грешем пожал плечами и, опираясь на подлокотники кресла, медленно поднялся, давая Говарду понять, что ему следует сделать то же самое, ибо аудиенция подошла к концу. — Возможно, вы и правы, Джон, — сказал Грешем, впиваясь тяжелым взглядом в глаза Говарда. — Возможно, этих денег вам действительно окажется мало. Но в таком случае это будет еще одним доказательством несовершенства вашей работы, и вам придется добавить недостающую сумму из своего кармана, кстати — весьма отяжелевшего за годы службы у меня. Вы не находите, Джон, справедливым и сугубо практичным подобный подход к делу? Говард склонил голову и на мгновение закрыл глаза: они пылали сейчас адским пламенем и могли выдать его душевное состояние… — Разумеется, сэр Томас, — глухо проговорил он, — это образец благоразумия… — Вот видите, друг мой, — улыбнулся наконец Грешем, — и вы научились правильно разбираться в делах. Это обнадеживает, Говард, весьма обнадеживает! Но это еще не все. Я нахожу справедливым возврат вашей полугодовой задолженности с двукратной ее выплатой. Не правда ли, Джон, это будет весьма красноречивым свидетельством того, что вам удалось наконец добиться процветания руководимого вами дела? — О да, сэр Томас. Через полгода вам будет на что посмотреть… — Превосходно, Джон! Я никогда не сомневался в ваших способностях наладить работу самого сложного дела. И не сердитесь на меня, не жгите своим огненным взглядом! Когда вы подумаете обо всем спокойно и по-деловому, вы, несомненно, убедитесь, что у вас нет оснований быть недовольным мною. Да, погодите, Джон. Я бы хотел еще и еще раз предупредить вас о большой опасности в осуществлении задуманной вами операции по ликвидации некоторых общин. Соблюдайте крайнюю осторожность! Ничего, решительно ничего не предпринимайте без совета Томаса Одрича. Ну, ступайте, дружище. Да хранит вас Господь, Джон… …Одним из любимейших занятий Томаса Грешема было непосредственное общение с живым огнем. Переворачивая горящие поленья или куски пламенеющего угля, он чувствовал себя подлинным хозяином природы, и это доставляло ему невыразимое удовольствие. Укрощая пламя, он в то же время приводил в должный порядок свои мысли и чувства. Игра с огнем, как ничто иное, придавала его решениям необходимую завершенность и остроту, поэтому Грешем крайне неохотно принимал крупные и важные решения вдали от камина. Ему даже казалось, что он вообще не способен что-либо серьезно осмыслить и принять единственно правильное и необходимое решение, не перемещая пламя из одной точки камина в другую или хотя бы не глядя на огонь. Без конца меняя высоту пламени, его конфигурацию, приближая или, напротив, отдаляя горящие поленья, он составлял своеобразный огненный букет из языков пламени, который на данную минуту наиболее полно отвечал его настроению и мыслям. Даже в летнюю жару все камины дома Томаса Грешема излучали зарево горящих поленьев при настежь открытых окнах: никто в доме, включая и его хозяина, не ведал, какой именно камин станет колыбелью очередной гениальной мысли или великого решения… Сейчас Грешем создал огненный этюд из десятка разновеликих языков пламени, ни один из которых не соприкасался с другим… — Прошу вас, Роберт, в это кресло, — сказал Грешем своему ближайшему помощнику и секретарю, когда Говард покинул кабинет, а Кау, напротив, вошел туда, — ибо настало время немного поработать нам с вами наедине. Если вы к этому готовы, задайте-ка работу своей феноменальной памяти, этому бесценному дару Божьему! Действительно, Роберт Кау обладал редчайшей, трудно объяснимой аномалией: он был способен мгновенно и навсегда запоминать неслыханную по объему и разнообразию информацию, состоящую из невообразимого количества имен, дат, цифр, фактов, событий, решений и бог весть чего еще, что ежедневно стекалось к нему со всех подразделений громадного Дела сэра Томаса Грешема. Он никогда ничего не записывал и никогда ничего не забывал. Его откровенно побаивались все, кто имел с ним дело. Грешем же ликовал. Он как-то сказал Одричу: «Нет такого тайника, который был бы способен сохранить тайну, доверенную бумаге. Мне же дьявольски повезло — все мои тайны канут в небытие вместе с чудо-головой Роберта Кау!» — Я весь внимание, сэр Томас. — Превосходно, Роберт. Я принял весьма важные решения относительно моих гостиниц. Суть их сводится к тому, что в текущем году всем этим заведениям в Англии необходимо будет увеличить свою прибыльность на пятнадцать процентов. Лондонским же гостиницам придется поработать на двадцать процентов лучше. Во всей Европе признают, что английские гостиницы не имеют себе равных по всем параметрам, а мои — лучшие в Англии. Следовательно, мои гостиницы лучшие в Европе, а за это необходимо платить. К нашему следующему воскресенью подготовьте, пожалуйста, мистера Кроули к подробному докладу по этому вопросу. Кстати, Роберт, я бы хотел знать, каковы итоги его поездки на континент. — Шесть гостиниц приобретены им в Антверпене, по две в Амстердаме и Генте, четыре в Париже, одна в Марселе, по одной во Флоренции и Генуе, две в Бремене и одна в Берлине. Теперь у вас на континенте тридцать семь гостиниц. — Это неплохо, но далеко не все, чего я хотел бы добиться в этом на- правлении. Передайте мистеру Кроули мою сугубую озабоченность отсутствием его внимания к Испании, Португалии, Скандинавии, Австрии, Польше и всем остальным странам Европы. Континент должен обслуживать я, поскольку до сих пор он не научился делать этого надлежащим образом самостоятельно! Передайте мистеру Кроули мое непременное желание на четверть увеличить доходность моих европейских гостиниц и подготовьте его к тому, что я ожидаю не общего увеличения дохода от всего континентального комплекса в целом, а роста доходов от каждой гостиницы на четверть. От каждой, Роберт! — Да, сэр Томас, именно так и будет велено поступить мистеру Кроули. Грешем с большой осторожностью, словно имел дело с тончайшим, хрупким фарфором, положил сухое дубовое полено с такой точностью, что на миг закрыл все десять очагов пламени одновременно. Он с наслаждением проследил, как огонь проглатывает сухую душистую древесину, вслушался в фантастическую мелодию трескучего гимна всепобеждающего огня, доставлявшего ему особую радость бытия, и, неохотно потушив на своем лице восторженную улыбку, сказал: — Превосходно, Роберт. Кау так и не понял, относилось ли это к его работе, к деятельности мистера Кроули или к огню в камине, откуда шло приятное душистое тепло. — Сэру Томасу Одричу предложите начать скупку пустырей как в городской черте Лондона, так и ближайших его окрестностей. Попросите его продумать также вопрос о создании моей архитектурно-строительной фирмы: в недалеком будущем мне представляются весьма обнадеживающими перспективы в этом направлении. Я полагаю, для начала можно было бы воспользоваться услугами итальянских архитекторов, прежде всего — флорентийских, венецианских и римских. Надеюсь, двух месяцев для подготовки этого вопроса ему будет достаточно, не так ли, Роберт? — Я уверен, сэр Одрич был бы вам крайне признателен, сэр Томас, найди вы возможность дать ему времени на один месяц больше. — Ну что ж, — пожал плечами Грешем, — пусть будет по-вашему. Я давно заметил ваши особые симпатии к сэру Томасу Одричу… — Это дурно, сэр Томас? — Кау поднял свои густые рыжие брови и поджал губы. — О нет, дорогой Роберт, напротив — я очень рад вашей дружбе с Одричем. Он, несомненно, лучший из всех, кого я знаю! Я искренне горжусь многолетней дружбой с ним, и надеюсь, вы тоже. — О да, сэр Томас. У вас будут еще какие-либо распоряжения или указания? — Да. Скажите, вас не начинает удивлять то обстоятельство, что в по- следнее время сразу несколько деловых людей в Англии обогнали меня в производстве пороха, пушек и всевозможного другого оружия и воинского снаряжения? Насколько мне известно, даже пистолеты и шпаги не являются больше исключительной монополией моих мастерских и фабрик? — Увы, сэр Томас, это так… — сказал Кау. — Что мне передать мистеру Тимоти Джексону? — Дайте ему совершенно недвусмысленно понять, что если он не пред- ставит мне достаточно убедительные аргументы, оправдывающие подобное положение дел, и не объяснит, каким образом и в какие сроки он намерен самым решительным образом выправить созданную им ситуацию, мне придется, о чем я весьма сожалею, указать ему на дверь с удержанием той ссуды, которую он получил у меня для выкупа своего собственного дела у некоего банка. Кстати, Роберт, ваша божественная память может подсказать мне, каков долг мистера Джексона в мою кассу на сегодняшний день? — Да, сэр, Мистер Джексон должен вам пятьсот сорок семь фунтов десять шиллингов. — И вы полагаете, что он в состоянии сейчас без ущерба для себя вернуть мне эту сумму? — Нет. Для этого ему пришлось бы лишиться прав на свою долю в семейной оружейной мастерской, что было бы для него слишком большим ударом. Этой мастерской его семья владеет около двухсот лет. Сейчас в ней работают пятнадцать человек. Получаемые у вас деньги с трудом покрывают слишком большие расходы мистера Джексона на создание собственного суконного производства. Боюсь, все эти заботы значительно отвлекают мистера Джексона от службы вам, сэр Томас. — Да… Вот так… Постоянно держите дела этого субъекта в своей потрясающей памяти. И готовьте его к докладу. Скорее всего — к последнему. Этот доклад заслушаем в присутствии Одрича, моего дорогого дядюшки Джона и вас. Продумайте кандидатуру на замену Джексону. Гм… Если он в самом деле будет вынужден продать свою долю в семейной мастерской, купите ее — одним конкурентом меньше, собственной прибыли больше. Потом купим остальные доли и развернем настоящее большое дело… — Да, сэр Томас. — И еще. Передайте нашему общему другу Одричу мою просьбу серьезно продумать и познакомить меня с предложениями по организации нашего аптечного дела. Насколько мне известно, стихийность и крайне низкий уровень существования этих заведений не дают им возможности зарабатывать настоящие деньги и облагодетельствовать людей. Вы не находите, Роберт, что пришла пора заняться и этим сугубо богоугодным делом, тем более что оно вполне в состоянии принести нам очень существенный доход, поскольку люди в будущем вовсе не собираются болеть меньше, чем в настоящем? Кау сдержанно улыбнулся и ответил, нагнув голову к груди: — Всем хорошо известно, что любое дело станет золотым, если за него возьметесь вы, сэр Томас. — О, вы мне льстите, Роберт, и это предосудительно! Но, признаться, мне все равно приятно слышать это. Благодарю вас, дружище. У меня есть еще несколько замечаний и поручений. В начале недели передайте десять фунтов в фонд бездомных и бедных. В Кембридж на имя ректора университета отправьте двести пятьдесят фунтов для использования их в качестве стипендий для детей купечества. В лондонскую мэрию официально передайте двести фунтов в фонд строительства нового сиротского дома. Святым отцам всех ста двадцати церквей и соборов Лондона лично вручите по десять фунтов и одновременно попытайтесь внушить им благую мысль об упоминании жертвователя надлежащим образом. Я бы на их месте не стал умалчивать также и о других его пожертвованиях… — Разумеется, сэр Томас, все это будет сделано. — И наконец последнее. — Грешем подошел к высокому бюро и выдвинул один из ящиков. — Я бы хотел доказать вам, дорогой друг, что тоже не напрасно ношу свою голову на плечах, хотя, разумеется, и не одарен Всевышним такой феноменальной памятью, как ваша. Помните ли вы, что ровно десять лет тому назад, в этот день и час, вы поступили ко мне на службу? Что вы на это скажете? — О, сэр Томас, вы всегда так добры и внимательны ко мне! — Кау поднялся с кресла. — Надеюсь, вы знаете, Роберт, что я всегда стараюсь быть внимательным и щедрым по отношению к своим ближайшим помощникам? — Это знают и ценят все, сэр Томас. — Превосходно! Дело от этого не слишком пострадает, не правда ли? И сегодня, в день десятилетнего юбилея вашей службы у меня, в знак моей исключительной признательности вам, дорогой мистер Кау, за неоценимую помощь в моей работе, я бы хотел просить вас принять мой подарок — вот это… — И Грешем достал из ящика бюро деревянную шкатулку. — Здесь находится ваш собственный новый дом со всеми необходимыми службами, конюшней и усадьбой. Я надеюсь, Роберт, мы всегда будем довольны друг другом, не правда ли? Кау покраснел, принимая шкатулку с деньгами из рук Грешема. Глаза его заметно увлажнились. — О, сэр Томас… — в глубоком и искреннем волнении пробормотал он, — я… я совершенно потрясен вашей добротой и щедростью! Я… я буду служить вам так, как никто никому не служит в этом королевстве! — Превосходно. Еще раз благодарю вас за образцовую и чрезвычайно полезную службу в первом ее десятилетии. Именно такая служба мне и нужна. Ну, что же, на сегодня, пожалуй, все наши дела завершены. Теперь я должен с головой уйти в подготовку к визиту королевской династии. Мне очень жаль, Роберт, но я вынужден просить вас и Одрича к началу визита Тюдоров быть в этом кабинете. Никто не может знать наперед, какая именно помощь и в какой именно форме мне может понадобиться. Скорее всего, она мне не понадобится вовсе. Но… |
|
|