"Москва-Лондон. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Лехерзак Ефим Григорьевич)Глава XXIV— О, Том, старина, Я всегда чертовски рад видеть тебя, — с мягкой и ласковой улыбкой приветствовал Грешем своего ближайшего друга, компаньона и первого помощника. — Я тоже, Томми, и ты это хорошо знаешь, надеюсь. Но послушай, ты принимаешь сегодня всю ныне здравствующую и правящую династию Тюдор и некоторых из ближайших их придворных, а у тебя полная приемная народу! Уж не думаешь ли ты ради незыблемости традиции пожертвовать столь важным делом, как прием королевской семьи, чем не может еще похвастаться ни один купец Англии? — Ты, разумеется, прав, дружище, и я приму сегодня далеко не всех наших помощников. К тому же у меня все готово, и главное, я чувствую, что готов уже и сам. — Превосходно, Томми, ты успокоил меня. Ну что ж, начнем?.. …Сэр Томас Грешем и сэр Томас Одрич. Если верить древней легенде, богиня судьбы Фортуна была совершенно слепа. Но тогда каким же образом две эти судьбы человеческие могли найти друг друга и переплестись в нечто единое, неразрывное, сросшееся, как два ствола одного дерева? Похоже, не так уж безнадежно слепа была эта премудрая особа! Одного года рождения (они приближались к завершению своего четвертого десятилетия), одного роста (шесть футов два дюйма),[60] они и внешне были чем-то похожи друг на друга. Оба широкоплечие, с темно-серыми глазами, с весьма приятными, строго пропорциональными чертами лица — видные, даже породистые мужчины, как говорят о таких людях в салонах лондонской знати. Вот только Томас Грешем заметно щурился от близорукости, а Томас Одрич слегка прихрамывал от увечья, добытого им в раннем детстве. Кроме того, у Грешема были длинные, почти до плеч, темно-соломенные волосы с искусно подвитыми концами, а Одрич с большим достоинством и видимым удовольствием носил свою большую раннюю лысину и очень любил нежно и медленно поглаживать ее попеременно то левой, то правой ладонью, когда погружался в чтение или напряженно думал. Томас Одрич был одним из семи сыновей средней руки джентльмена из Ньюбери в Беркшире. Его достойный папаша всерьез полагал, что пяти фунтов стерлингов в год более чем достаточно для обучения, пропитания и проживания одного из своих отпрысков, отнюдь не обремененного семьей и изысканным воспитанием. Впрочем, большего он и дать-то не мог, потому что, по словам Томаса, кроме целого отряда сыновей в доме его отца ходило и ползало еще некоторое количество дочерей. Недаром, видимо, его соседи подшучивали над ним в том духе, что он, дескать, не так любит детей, как само это занятие… Томас Грешем происходил из богатой купеческой семьи, давно взявшей в свои руки бразды правления в Сити.[61] Красивый, умный, физически здоровый и сильный, а к тому же еще и самый богатый из всех учившихся в ту пору студентов Кембриджского университета, он не мог не привлечь к себе пристального внимания не только студентов, но и профессоров. В самом деле, они рассматривали (и не без оснований) появление в этой аристократической цитадели науки едва ли не первого представителя купечества как некое знамение нового времени. Через несколько десятилетий купеческие дети заполнят все университеты Англии, но пока Томас Грешем был белой вороной, которую видели издалека и все. Оба Томаса сошлись как-то сразу. Одрич с искренним, неподдельным восторгом и откровенным обожанием смотрел в глаза, рот и карман Грешема, а тот, с рождения привыкший к власти и поклонению, не мог не оценить преданности и других полезных качеств этого бедного молодого джентльмена. Грешем был на редкость волевой, сильной натурой, а к таким людям всегда тянутся и остаются их искренними и добровольными друзьями-пленниками все те, у кого таких качеств слишком мало или нет вовсе. Скорее всего, именно такими соображениями можно было бы объяснить отношения, сложившиеся между обоими Томасами, Грешемом и Одричем, сразу же по их знакомстве в Кембриджском университете, но затем, с годами, настолько углубившиеся и расширившиеся, что можно было бы уже говорить, пожалуй, о таком духовном братстве, которое отнюдь не всегда существует у братьев по крови. С первых дней поступления в Кембриджский университет Томас Грешем дал ясно понять своим собратьям-студентам и профессорам, что намерен со всей возможной серьезностью овладевать юриспруденцией. Чопорные сынки самых верхних слоев английской аристократии проматывали порою целые состояния, загоняя ко всему привыкших местных жителей в подвалы во время пьяных своих загулов, постоянных драк. А купеческий сын Томас Грешем снял для себя небольшой, но очень удобный дом вдали от злачных мест и шумных дорог, регулярно посещал лекции и семинары, собрал большую и достаточно серьезную библиотеку, много читал и самостоятельно изучал те науки, которые считал для себя полезными, из программ других факультетов университета и, естественно, сразу выделился из всех студентов своими способностями, знаниями, серьезностью и независимостью в дискуссиях, образом мышления. К собратьям-студентам он относился с искренней симпатией, прощал их дерзкие шалости, одалживал деньги без какой-либо надежды на возвращение их в обозримом будущем, со всеми был одинаково ровен, спокоен и независим. Вероятно, поэтому товарищи относились к нему с очевидным уважением, чего в столь своеобразной среде добиться было чрезвычайно трудно. Даже буйные и высокомерные отпрыски лордов, баронов, графов, маркизов и герцогов не пренебрегали его советами, дружбой и кошельком. Правда, иной раз ему приходилось доказывать свое превосходство над ними кулаками и шпагой. После окончания первого семестра Грешем пригласил Одрича поселиться у него. Разумеется, тот с восторгом принял это приглашение. Вечером того дня, когда они впервые ужинали вместе, между ними со- стоялся разговор, во многом предопределивший их дальнейшие отношения. — Видишь ли, Одрич, — сказал тогда Грешем, — я купец, и все мои предки едва ли не до десятого колена тоже были купцами. Вполне возможно, наш купеческий род один из наиболее древних, богатых и влиятельных в Англии. Полагаю, ты знаешь об этом. — О да, разумеется! Кто же в Англии не знает этого, Грешем? — Но мало кто знает, до какой степени наше купечество малограмотно и зачастую просто невежественно и сколько оно теряет от этого! Надеюсь, ты согласишься со мною, если я скажу, что купец обязан добывать деньги из всего, что его окружает? Но для этого необходимо понимать и знать природу вещей, их особенности и характер, условия их обращения и сосуществования в бесконечной массе вещей-товаров. Умение читать, писать и считать — такого уровня знаний сегодня анекдотически мало для организации производства и сбыта необозримой массы товаров. Я буду купцом совершенно иного плана, Одрич, и диплом магистра… нет, черт возьми — доктора Кембриджского университета мне будет абсолютно необходим вовсе не для бахвальства перед своими полуграмотными собратьями. Поэтому я обязан учиться лучше всех, знать больше всех и быть впереди всех. Боюсь, ты найдешь такое мое заявление чрезмерно самоуверенным и хвастливым, не так ли, Одрич? — Конечно же, не так! — совершенно искренне и серьезно воскликнул тот. — Напротив, я абсолютно убежден, что так оно и будет, Грешем! Ведь ты же гений, об этом в университете говорят не только студенты… — О, благодарю тебя, Том, ты слишком добр ко мне. А теперь главное, что я хотел тебе сказать, ради чего, собственно, и затеял этот разговор. Дело в том, что сразу по окончании университета я выделяюсь в собственном деле и мне нужны будут помощники, много хорошо образованных и просто грамотных, умных, талантливых и смелых людей, которые были бы не только безупречными исполнителями, но и работниками, способными самостоятельно вести крупные дела по намеченным мною общим стратегическим планам и направлениям. — Но каким именно делом ты намерен заняться, Томми? — Не делом, а делами, Одрич, делами! — И все-таки — какими именно? Не всеми же, существующими в этом мире? — Всеми, способными принести мне устойчивый и высокий доход! — Но такой доход может принести любое хорошо поставленное дело! — Вот именно! Для этого-то мне и потребуется масса по-настоящему толковых и деловых, хорошо образованных людей. Видишь ли, Одрич, я хочу в очень недалеком будущем, ну, скажем, лет через двадцать, быть хозяином если уж не всей, то по крайней мере значительной и определяющей части экономики Англии! — О боже! — испугался Одрич. — Ты извини меня, пожалуйста, Грешем, но это очень сильно смахивает на бред!.. Право… — Все, чего мы не понимаем, очень сильно смахивает на бред! — заметил Грешем. — Но не об этом сейчас речь. Я еще сам себе не представил достаточно четко структуру своей будущей компании. Речь сейчас о другом. Первым моим помощником должен быть и, разумеется, будет такой юрист, который с завязанными глазами и без поводыря смог бы быстро продраться сквозь дремучие буреломы и завалы наших английских и европейских государственных и коммерческих законов, дать им нужное мне толкование и уметь выжать из них все, что возможно, для получения максимальной прибыли от любого из моих дел. Кроме того, этот человек должен обладать совершенно очевидными и незаурядными организаторскими способностями, ибо это именно ему предстоит ежедневное текущее управление всеми делами моей компании. Наконец, это должен быть абсолютно честный и безусловно преданный мне человек. Безусловно! — Я понял тебя, дорогой Грешем, — вздохнул Одрич. — Ты хочешь дать мне понять, что уже договорился с самим Господом Богом о найме его к тебе на службу… — Не совсем так, дорогой Одрич, не совсем так… — смеялся Грешем. — Вернее, совсем не так! Я хочу дать тебе понять, что уже сейчас предлагаю это место тебе, Томас Одрич. Жалованье будет пока не столь уж велико, но вполне приличное для начала… Одрич был настолько ошеломлен словами друга, что некоторое время смотрел на него с широко раскрытым ртом и вытаращенными глазами. Выглядел он сейчас настолько жалким, беспомощным и несчастным человеком, что Грешем невольно засмеялся и обнял друга за плечи… — О, Томми, — полушепотом проговорил Одрич, — неужели ты всерьез думаешь, что я именно тот человек, который тебе нужен? — Именно тот, поверь моему чутью, Том! И Томас Одрич потерял покой и сон. С утра он вытаскивал из мозгов своих профессоров все, что было еще возможно и нужно. Днем он переворачивал вверх дном всю университетскую библиотеку. До глубокой ночи он выписывал толкования законов и прецеденты, перерабатывая несметное множество протоколов судебных заседаний за последние два-три столетия, присылаемые усердным студентам из Лондона сэром Джоном Грешемом. В каникулы и праздники Одрич отправлялся в лондонскую контору сэра Джона, где уже после окончания третьего семестра самостоятельно вел почти все юридические дела этого крупнейшего купца и банкира Англии, причем за каждое выигранное дело Одрич получал щедрое вознаграждение… Но кроме этого Томас Грешем заставил Одрича изучить, и достаточно основательно, бухгалтерское и банковское дело. Ради этого он два-три месяца в учебном году отсутствовал на занятиях, находясь в это время во Флоренции или в Гамбурге, где со свойственными ему добросовестностью и страстью вгрызался в таинства ведения бухгалтерских и банковских дел и операций. Но для этого, разумеется, необходимо было знать основные европейские языки, и он учил их… Блестяще окончив Кембриджский университет, оба Томаса, Грешем и Одрич, приступили к осуществлению всего того, о чем они так много говорили и спорили когда-то в самом начале своего пути… …Прошло двадцать лет… Сейчас член парламента Англии, весьма активный деятель палаты общин,[62] рыцарь и джентльмен сэр Томас Одрич по-хозяйски устроился за письменным столом сэра Томаса Грешема и взял в руку перо. Сам хозяин кабинета удобно расположился в большом кресле с высокой спинкой у камина, лицом к своему ближайшему помощнику, другу и компаньону — так они привыкли работать, когда речь шла о каких-либо конкретных делах фирмы или о вопросах, нуждающихся в серьезном предварительном обсуждении и записи основных мыслей. — Прежде всего, Том, меня крайне волнует судьба Чанслера и Смита, а также поручения, данного им. Особенно Чанслеру… — сказал Грешем. — Я приказал Кау немедленно заняться этим, а заодно и продумать новую ситуацию, возникшую в нашем новом предприятии пиратской флотилии. Дело в том, что появилась, кажется, весьма реальная возможность расширить, углубить и в какой-то степени объединить наши связи в этом деле с адмиралом Джоном Килигрю. — О господи! — поморщившись, воскликнул Одрич. — Неужели тебе снова придется вытаскивать из петли эту его сумасшедшую доченьку? Ты хоть знаешь, Томми, во что обошлось тебе это не так давно? Что еще натворила эта наглая девица? Теперь уже добралась до челна самого Господа Бога? — Пока выходит замуж за капитана нашего корабля «Дева Мария» мистера Роджера Белча, сэр! — с веселой улыбкой и нарочитой торжественностью ответил Грешем. — Каково? — О дьявол! — засмеялся Одрич. — Не устаю удивляться просто немыслимым проделкам этого бесшабашного парня! На этот раз он решил обвенчать коня со змеею? Потрясающе, черт его подери! Но каков этот пройдоха Белч?! Я уж было подумал, не добился ли ты решения короля о назначении его главой адмиралтейства — таким гордым, счастливым и разодетым он вышел сейчас от тебя! — Угу… Ты прав, дружище, — дьявол не дремлет, пока Бог спит… Вот и нам не проспать бы плодов дьявольских шуток… Со дня на день ко мне может пожаловать и сам адмирал сэр Джон Килигрю с приглашением на свадьбу своей дочери с нашим Белчем. Мне нужны будут особенно хорошо продуманные, просчитанные и взвешенные предложения и советы. Я жду их в понедельник, в крайнем случае во вторник на нашем вечернем совещании. Хотя… я дал Кау указание о приглашении в понедельник сэра Джона Грешема. Следовательно, Том, прошу тебя поднапрячься к понедельнику, то есть уже завтра. Кстати, учти в своих расчетах то обстоятельство, что в самых общих чертах я уже договорился с Белчем о наводке на жирных гусей… — И за сколько же, Томми? — За четверть добычи. — Ты с ума сошел, Грешем! Капитаны всех пиратских судов Европы получают за подобные услуги не больше одной пятой. Уж не собрался ли ты умышленно разориться на этом деле, черт возьми? — Не горячись, Одрич, дружище, не горячись. Первого помощника и, скорее всего, наследника дела главного пирата Англии гораздо дешевле, а следовательно, и выгоднее слегка подкармливать, чем надуваться и враждовать с ним. Ну а после первой же услуги нам зять и первый помощник сэра Джона Килигрю окажется не в лучшем положении, чем сельдь, засоленная и тщательно уложенная в бочке — и в безмолвном плену, и без лишних движений, а тогда с ним можно будет особенно не церемониться. Но все-таки делать все это нам придется крайне осторожно: говорят, что пират за пиратом присматривает не только глазами, но и сапогами… Да, и знаешь, что еще, Том? Пораскиньте-ка вместе с Кау мозгами о возможности в будущем… очень хотелось бы — не слишком отдаленном… слияния двух наших пиратских флотилий в одну. Ведь в конце-то концов, Том, зачем Англии два хозяина в этом превосходном деле? Разве я один… с твоей помощью, разумеется… не справлюсь с ним? — Ты, конечно, прав, Томми, — согласился Одрич. — Эти Килигрю работают слишком примитивно и грубо, чтобы не застрять у всех в зубах. Мы поработаем над этим. Сети для этого адмирала и его милой семейки мы сумеем сплести и расставить во всех нужных местах… — Превосходно, Том. Я никогда не сомневался в твоем даре делать это. И наконец последнее по этому вопросу. Кто возглавит это наше новое дело? Предполагалось — Белч. Кто теперь? Продумайте… — Это будет совсем не так легко, как хотелось бы, — вздохнул Одрич, до красноты натирая свою и без того отполированную голову. — Мы с тобою никогда не занимаемся легкими делами, дружище, — с улыбкой заметил Грешем. — Что происходит в твоей палате общин? — А-а… так… — поморщился и пожал плечами Одрич. — Скучища смертная… Мышиная возня… Мелочь всякая… Сейчас при дворе некому всерьез заниматься государственными делами, поэтому наш благословенный парламент покрывается толстым слоем тины… — Но акты на все наши земельные приобретения ты, надеюсь, успел протащить через эту заболоченную местность? — Разумеется, Томми. Но разве ты этого не знал? — Я имел в виду не только купленные у казны земли бывших монастырей, но и те, что мы изъяли у крестьян самостоятельно… — Я всегда делаю это еще до самого этого изъятия, чтобы строптивые крестьяне потом подавали в суд не на нас или наших людей, а на саму палату общин, на что им потребуется не менее пятисот лет жизни и золотого запаса всех стран Европы! Ты ведь знаешь, что по земельным делам мы еще не проиграли ни одного дела, и, надеюсь, так будет всегда. — Превосходно, Том! Пользуясь бестолковой сумятицей при дворе и его абсолютным деловым бесплодием, я бы хотел эту сторону нашей деятельности значительно расширить. Сейчас мы платим за землю в размере двадцатилетнего дохода от нее. Поскольку этот размер мы научились определять и устанавливать сами, постольку приобретение земли обходилось нам не бог весть как дорого… — И все же, Томми, это дело стоило тебе уже двадцати тысяч фунтов стерлингов! — заметил Одрич, делая заметки на бумаге. — Сколько еще ты намерен вложить в приобретение земель? — Ни пенни. Я имею в виду решительное округление наших земельных участков за счет соседних и всяких прочих общинных земель. Так делают все, а белые вороны погибают от голода первыми… — Да… Разумеется… Но подобный способ округления своих земель мне лично нравится гораздо меньше привычного… — И совершенно напрасно! — Грешем встал со своего кресла и зашагал из угла в угол кабинета. — Каждый уклад человеческой жизни имеет свое временное пространство. Один уклад либо бесследно и не слишком болезненно растворяется в другом, более жизнедеятельном, либо его просто безжалостно уничтожают подобно сорной траве на свежевспаханном поле. Такова диалектика жизни, и с этим нельзя не считаться. Понимая это, мы должны действовать соответствующим образом. Это — философская сторона проблемы. Юридическая — и того проще. Что такое община? Это — люди, много людей. Следовательно, это — никто. Закон же всегда имеет дело с кем-то, не так ли, Том? — Да, разумеется, — согласился Одрич, — и я уверен, что мы сможем без особых усилий и затрат выиграть любой процесс против любой общины. — Но тогда в чем же проблема, черт побери? — В чисто человеческом восприятии этого деяния, и не более того. — Ах вот оно что! — Грешем вновь сел на свое место у камина. — Усиленно зачесалось под лопатками, и ты полагаешь, что это проклевываются ангельские крылышки? Но тогда тебе следует, дружище, незамедлительно отправляться в Рим замаливать свои грехи, которых, надеюсь, скопилось не так уж и мало… — Увы… — улыбнулся Одрич. — Боюсь, не донесу — уж слишком ноша велика… Зачем так бессовестно обременять Господа Бога?.. Я все записал, Томми. Ты, разумеется, прав: обстановка сейчас для отбирания общинных земель самая благоприятная. А в палате общин я все улажу без каких-либо проволочек… Впрочем, при дворе тоже… — Превосходно, Том. Если хочешь, налей себе вина. — Благодарю, Томми, но сейчас нет еще и восьми часов утра… — А-а… Ну-ну… Как знаешь… Я хочу, чтобы ты напомнил мне в самом общем виде статут 1547 года. Если ты помнишь, большую часть того года я провел на континенте, и этот документ как-то прошел мимо моего внимания… — А что именно интересует тебя в этом статуте? — Все, что касается детей. — Хм… А ты, кажется, тоже становишься сентиментальным, раз тебя потянуло на детей, — усмехнувшись и пожав плечами, пробурчал Одрич. — Но если тебе так хочется, изволь. В самом общем виде тебя устроит? — Вполне! — улыбнулся Грешем. — Приведи в надлежащий порядок свою буйную шевелюру и просвети меня на этот счет… — Насколько я помню, статут предписывает городским и приходским властям, констеблям и мировым судьям забирать у нищих родителей всех их детей в возрасте от пяти до тринадцати лет даже против воли таких родителей и отдавать этих недорослей в обучение земледелию или ремеслу, чтобы затем они могли самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Кажется, кроме массы деталей это, пожалуй, все. Я вижу, тебе он понравился? — О да, черт возьми! — воскликнул Грешем, наводя свой порядок в камине. — Великолепный закон, друг мой Одрич! А как мы его выполняем? — Мы? — удивился Одрич. — При чем здесь мы? Или ты решил подменить собою все существующие ныне уровни власти? — Разумеется, дружище, черт тебя подери! Ибо власти, как тебе хорошо известно, издают непроницаемые тучи законов прежде всего ради увековечения своего существования! Все же остальные, кто не власть, должны ковыряться в этих бездонных тучах, словно в выгребных ямах, в поисках чего-либо нужного для себя хотя бы в таком виде. В этом смысле предпочтительнее всех остальных так называемые гуманные законы, поскольку их легче остальных найти в этих непролазных тучах из-за эдакой розоватой их окраски против всеобщей серой массы. Вот из этих-то гуманных законов легче всего выжать и выколотить настоящую, просто отличную прибыль, выгодную к тому же решительно всем! — Так… Философия… — глубоко вздохнул Одрич. — У нас уже наступил досуг? Слава богу — давненько не было… — Какого черта, доктор Одрич?! Возьмите свои мозги в руки, сэр! — Но тогда я бы предпочел обойтись сейчас без этих философских вы-кладок и загадок, доктор Грешем. Времени у нас для этого слишком мало — день уж такой выдался… — Угу… Пожалуй… Итак — к делу. Отобранных у родителей или найденных на больших дорогах, в лесах, полях, городских рынках и трущобах — одним словом, повсюду, где эти бедолаги могут быть пойманными, — этот превосходнейший, гуманнейший закон предписывает учить земледелию или ремеслу, не так ли, дорогой доктор Одрич? — Именно так, дорогой доктор Грешем… — Превосходно! Благодарю вас, сэр. А где, не подскажете ли вы бедному философу? — Ах, Томми, право… Ты же отлично знаешь, как я не люблю подобные кривлянья! Прошу тебя, дружище, вернуться к делам. Куда ты, собственно, клонишь? — К этому превосходному закону, и никуда далее него! Но ты не ответил на мой вопрос. Я же полагаю, таких детей следует учить либо на специальных фермах, либо в особых мастерских, либо просто у состоятельных и толковых крестьян и ремесленников. — Именно так закон и предписывает распорядиться судьбою этих детей. — И он на удивление прав, черт его возьми! В связи с этим я бы хотел просить тебя к следующему нашему воскресенью подготовить предельно толковые предложения по созданию для начала трех специальных мастер-ских и такого же количества ферм на наших новых землях… я имею в виду бывшие общинные… для обучения нескольких десятков детей в каждой из подобных школ. Все, что они там изготовят или произведут, вырастят или построят, должно непременно находить своих покупателей и приносить ощутимую прибыль. Детей этих необходимо хорошо кормить и прилично одевать. Быт их также следует организовать наилучшим образом. Но ни о какой заработной плате им не может быть и речи, ибо эти дети всего лишь ученики, а за учебу в обычных условиях необходимо, как известно, платить долго и много. Короче говоря, Том, найди в Англии людей, способных вместе с тобою в деталях продумать и просчитать все это дело. Мне оно представляется весьма выгодным коммерчески и необходимым политически… гм… принимая во внимание наш новый курс на приобретение общинных земель… — Да, черт возьми, Томми, со стороны это будет выглядеть чрезвычайно благородно и даже, пожалуй, патриотично! — воскликнул Одрич весьма возбужденно. — Право, твоя удивительная голова способна вырабатывать совершенно потрясающие идеи и мысли! — То-то же, старина… Обожаю, когда мне говорят подобные вещи… Мог бы и не быть столь кратким… И все-таки, Том, могу дать тебе всего лишь месяц, только один месяц на размышления! — Хорошо, Томми. Есть что-нибудь еще? — Как всегда, масса всяческих дел для тебя, дружище! Боюсь, однако, что сегодня у нас с тобою слишком мало времени, чтобы обсудить их. Ты не станешь возражать, если Роберт передаст тебе еще кое-какие мои просьбы и указания? — Черт возьми, Томми, какие, право, церемонии! — Благодарю тебя, Том. Не стану больше тебя задерживать, зная твою потрясающую занятость. Однако послушай-ка, старина, а не украсть ли нам у самих себя недельку-другую для отдыха где-нибудь в свое удовольствие? Что ты на это скажешь, Том? Продумай и это, доктор Одрич… вернее — дружище Том!.. — С удовольствием, доктор Грешем! А пока — все-таки работа. Сегодня вечером тебе будет очень нелегко, Томми. Не слишком ли большой груз взвалил ты на себя? Ты, разумеется, уже все продумал, взвесил и просчитал, все предусмотрел и прочувствовал, но все-таки умоляю тебя быть предельно осторожным и выдержанным в осуществлении твоих планов… и видов на Марию… — Не следует об этом, Том. Это — за пределами работы нашего ума… это — совершенно за его пределами… и возможностями… — Да, вероятно… Ну, благослови тебя Господь, Томми. Я буду молиться за тебя и твой успех. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. — Благодарю тебя, дружище, но я бы хотел еще на несколько минут задержать тебя. — Ради бога, Томми. Время в твоем распоряжении. — Еще раз благодарю тебя, Том. Видишь ли, на днях меня посетил мистер Уильям Форрест. Тебе о чем-нибудь говорит это имя? — О господи! Этому-то святому крикуну и стихоплету чего от тебя понадобилось? Уж не собираешься ли ты на старости лет удариться в поэзию под наставничеством этого субъекта? Или он и тебя явился поучать, как и этих несчастных королей? — Да нет, — засмеялся Грешем, — пока все-таки он ограничивается лишь государями и их приближенными. Но если говорить серьезно, то в его поэме «Приятная поэзия деятельности государя», которую я прочел, к сожалению, совсем недавно, а ты, я полагаю, и вовсе не читал… — И правильно полагаешь, Томми! В моей голове уже не хватает места для переваривания и обработки всех твоих идей, и заколачивать туда еще какие-то бредни этого неистового проповедника я не только не хочу, но и не могу. Однако если у тебя есть время и желание просветить меня насчет стихоплетства этого субъекта — валяй, я тебя слушаю, хотя и абсолютно убежден, что из стихов невозможно выжать что-нибудь полезное и нужное в жизни… — А вот вообрази себе — можно! — воскликнул Грешем, пристукнув обеими ладонями по подлокотникам кресла. — Например? — Он требует запрещения вывоза шерсти из Англии, яростно клеймит всех тех, кто живет в роскоши и праздности, а тех, кто проводит время в тавернах, харчевнях, публичных домах и играет в карты, кости, беспробудно пьет, он настоятельно рекомендует королю нещадно и публично бить плетьми и насильно заставлять работать. По-моему, это уже кое-что, не правда ли, дружище? — Ну, положим… Хотя об этом и в прозе, и в стихах вечно и совершенно бесполезно со всех мыслимых трибун или вообще где попало орут, надрываясь от натуги праведной, все политиканишки, дабы обратить на себя внимание толпы, этой главной тягловой силы любых социальных потрясений. И ты хочешь, чтобы я записал себе на память всю эту дребедень блаженного Форреста? В стихах? В прозе? Как-то по-среднему? — Нет, дорогой мой, этого ты можешь не записывать. Но вот одна его мысль мне показалась весьма занятной и даже совсем неглупой. Я дал ему слово обкатать ее на опыте. Дело в том, что он предлагает ввести всеобщее обязательное образование в стране с четырехлетнего возраста. Ты представляешь себе, Том, к десяти-одиннадцати годам все люди в Англии получат необходимое образование и смогут либо начать уже зарабатывать себе на хлеб, либо продолжить учебу и к шестнадцати годам окончить университет! Блестящая, потрясающая, превосходная идея! И действительно, пора уже самым серьезным образом начать думать о том, как нам превратить нашу Англию в самую образованную страну Европы! Нам это становится жизненно необходимо! Иначе мы власть не удержим… — Ее еще нужно иметь… Пока же она еще за горами… Но, черт возьми, Грешем, оставь ты хоть самую захудалую проблему для решения государственной власти! Должна же она заниматься еще чем-нибудь, помимо пожирания налогов?! Впрочем, боюсь, ты, как всегда, прав — на нее надежды мало… Но тогда… — Тогда плюнем на большую политику и просто попытаемся заставить миссис Педагогику плодоносить! — Черт возьми, Томми, ты собрался изнасиловать эту древнюю мумию? — засмеялся Одрич. — А почему бы и нет? — смеялся и Грешем. — Пусть я буду первым мужчиной, оплодотворившим мумию! А теперь — дело, Том, дело. Продумай вместе с Форрестом или без него, как создать пяток таких школ с отлично организованным платным обучением. Я хочу, чтобы для начала это были дети купцов, и ты знаешь почему. Плату за обучение предусмотри не меньше двукратной стоимости содержания одного ученика в год. Разумеется, сюда должны войти все расходы на содержание учителей, строительство этих школ и все такое прочее. Для начала деньги дам я, но через три года я должен буду получить первую и притом значительную прибыль. Подсчитай, кстати, и всю эту сторону дела… — Разумеется. Но все-таки, по-моему, такая форма обучения детей будет крайне обременительна для их родителей, особенно многодетных. — Увы — да. Но не следует забывать, что это будут наши купеческие дети, а выколачивать из купцов деньги за обучение и воспитание их же детей мы попросим сэра Джона Грешема, который сделает это, пожалуй, лучше самого Господа Бога! Сколько тебе нужно времени для работы над всем этим? — Хотя бы два месяца, Томми. Я ведь буквально завален делами подобного рода — ты, слава богу, всегда был потрясающе плодовит на идеи… — Ах, Том, я так благодарен тебе! Но время безжалостно уносит наши годы, а еще столько потрясающих идей ждут, когда мы вдохнем в них жизнь! Нет, Том, только полтора месяца, и ни днем больше. К тому же я никогда не ограничивал тебя в подборе нужного количества и необходимого качества работников. — Да, это так, — улыбнулся Одрич, — но ты до сих пор не нашел еще хотя бы одного такого тяглового осла, как Том Одрич! — И не стану делать этого, ибо Том Одрич — явление абсолютно непо-вторимое и уникальное! Том Одрич — и этим все сказано! — Ладно уж… льстец несчастный… — Грешем обнял друга и сочно поцеловал его в обе щеки. Тот сделал то же самое. — Стареем, Томми, стареем… — со вздохом проговорил Одрич. — Становимся сентиментальными… — Увы, дружище, усиленно гребем к пятому десятку… Тут уж не попрыгаешь на одной ножке… Хотя… — Хорошо, Томми, я обещал тебе подумать и над этим… Они весело засмеялись, ласково поколачивая друг друга по спине. — Ты позавтракаешь со мною, Том? — Нет, благодарю, я это сделаю дома. Все-таки сегодня воскресенье… — Ну, тогда проваливай! Поцелуй за меня Порцию… |
|
|