"Москва-Лондон. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Лехерзак Ефим Григорьевич)

Глава XVIII

В Дендермонд, Что в двадцати милях к югу от Антверпена, они прибыли на рассвете. Опасаясь ночного нападения разбойников, кишевших в придорожных лесах, Диана предложила этот отрезок пути преодолеть верхом. Три пары мощных голландских лошадей, запряженных цугом, легко и непринужденно катили за собою целый дом на колесах — роскошную дорожную карету ее сиятельства графини Луизы де Вервен. На обеих дверцах красовались пышные графские гербы. Салон кареты был обит золотистым сафьяном, а два достаточно широких и мягких дивана, устроенных у двух противоположных стенок, давали возможность не только с удобством разместиться пяти-шести человекам, но и весьма прилично отдохнуть лежа двум или четырем особам. Сейчас, однако, салон этой передвижной графской резиденции больше напоминал походный арсенал рыцаря, отправившегося в очередной Крестовый поход, чем дорожный будуар очаровательной владетельной графини: два десятка заряженных пистолетов покоилось на светло-желтом бархате диванов, десяток мушкетов дремал покуда на мягком ковре пола, а разнообразные мечи, сабли, шпаги, кинжалы и метательные дротики способны были превратить эту карету в неприступную крепость.

Но обо всех этих деталях Чанслер и Смит узнали позже, а пока, облаченные в доспехи из арсенала Дианы Трелон, буквально до зубов вооруженные всем, что можно было повесить на себя и на боевые седла своих лошадей, они достигли наконец ворот городской крепости Дендермонда, наглухо запертых.

— Похоже, — сказал Чанслер, несколько раз постучавший рукояткой плети по толстому и непробиваемому телу крепостных ворот, — стражи этой крепости предпочитают ночевать дома. Быть может, стоит послать пару-другую петухов из этих пистолетов вон в то смотровое окно, чтобы они прокукарекали там этим нерадивым соням подъем?

— И поднять на крепостные стены всех ее защитников? — улыбнулась Диана. Она была одета и вооружена так же, как и ее верные рыцари, под ней нетерпеливо приплясывал такой же вороной конь, как и под Чанслером, а Смит восседал в седле одной из шестерки лошадей кареты. — Нет, нет, дорогой мой, только не стрельба в столь ранний час.

— Но не топтаться же нам перед воротами в ожидании, пока проснутся и совершат свой утренний туалет все жители этого чертова города вместе с их воротными стражами! Быть может, вообще объедем его стороной? Твои кони в отличной форме.

— Но они будут в еще лучшей, если мы дадим им возможность передохнуть и подкрепиться хотя бы два-три часа после первых двадцати миль пути. Мне кажется, и все мы тоже нуждаемся в отдыхе.

— Но, дорогая моя, как же ты собираешься открыть эти проклятые ворота?

— Попробую, — сказала Диана и крикнула по-голландски, сложив обе ладони трубкой: — Эй, послушайте, кто-нибудь есть при воротах?

Смотровое окно метрах в трех от земли тотчас приоткрылось, и оттуда показалась высокая солдатская каска.

— Кто такие? — прохрипел невидимый стражник.

— Люди, готовые дать вам золотой за услугу.

— Нас здесь трое.

— Значит, каждому по золотому.

Когда ворота распахнулись и Чарли въехал с графской каретой в город, Диана расплатилась с тремя бдительными стражами порядка и спросила, есть ли в этом городе приличная гостиница.

— Поезжайте к «Зеленой лисице», — ответили ей. — Это прямо вон по той улице, что поднимается вверх.

Искать гостиницу или долго ждать появления ее хозяина не пришлось: чуткое ухо жаждущего постояльцев хозяина сорвало его с постели и согнуло пополам у входа в заведение при первых же звуках жизни, проснувшейся на улице. Громкий цокот подков по каменной мостовой и тяжелая поступь колес большой кареты взбудоражили хрупкий предрассветный сон города.

Карета и оба сопровождавших ее всадника остановились у полусогнутой фигуры человека.

— Послушайте, — спросил Чарли, — уж не вы ли хозяин этого заведения?

— О да, мои высокие господа… не имею чести…

— Надеюсь, у вас найдется хороший корм для лошадей и достойный приют для их хозяев?

— О да, да, мой высокий господин! Никто лучше Пауля Гроса… это я, мой высокий господин, к вашим услугам… в этом городе не приютит столь высоких господ и не позаботится об их лошадях. Я счастлив чести служить высоким господам и…

— В таком случае отведите господ в лучшую из ваших комнат, а потом уж займетесь мною и всем остальным, — распорядился Чарли.

Когда супруги устроились на широкой и тяжко скрипевшей кровати, Диана со вздохом проговорила:

— Аааххх… Как бы я хотела знать, что сейчас происходит в моем доме. Я очень боюсь за мадам Екатерину.

— А я, признаться, гораздо больше боюсь за тебя, — Ричард привлек ее к себе, — потому что император Карл вовсе не произвел на меня впечатления доброго и безобидного шутника. Ну да что сделано, то сделано. Ты права, любовь моя, я чувствую дьявольскую усталость от всей этой кутерьмы.

— Ах… я тоже… Поцелуй меня, милый…

…Император Карл со своими приближенными появился у ворот усадьбы Трелон незадолго до полуночи. Его встретил полный мрак во всех помещениях «Жемчужины Шельды» и едва различимые тени в черных одеяниях с глухими капюшонами на головах.

— Ах ты моя неутомимая выдумщица! — радостно воскликнул Карл. — Я вижу, ты снова сочинила для меня свою новую пьесу? Надеюсь, на этот раз ты станешь ее героиней? Да, да — моей героиней… моей, моей! Но дай же о себе знать, прелесть моя, прежде чем я расшибу свой лоб в этой кромешной тьме! О, твоя рука!..

И представление началось…

…Диана с Чанслером и Смитом покинули усадьбу через подземный ход спустя примерно полчаса после нашествия туда императора со своей свитой и гвардейцами охраны. Несмотря на то что выход, вернее — выезд, из подземелья приводил в пределы совсем другой усадьбы, давным-давно приобретенной на подставное лицо и находившейся совсем на другой улице, неподалеку от порта, предприятие это было чрезвычайно рискованное и опасное. Город был сейчас буквально нашпигован не только испанскими войсками Карла, но и воинскими подразделениями почти всех немецких владетелей, а также буйными и неукротимыми искателями славы, богатства и приключений, всегда сопутствующих большому съезду коронованных особ. Все таверны, трактиры, гостиницы и публичные дома Антверпена работали на пределе своих совсем не малых возможностей. Даже «Жемчужина Шельды» вынуждена была установить некую очередность для получения изысканнейших наслаждений за совершенно умопомрачительное вознаграждение: прежде всего — коронованные особы, затем — принцы крови, наследники престолов, далее — князья и герцоги, за ними — графы и маркизы и, наконец, владетельные бароны. По ночам город содрогался от пьяных воплей, отчаянно шумных драк и целых сражений, в результате чего по утрам уборщики улиц равнодушно сбрасывали в реку десятки безвестных тел обезумевших от вина и вседозволенности гостей славного города Антверпена, далеко не всегда бывших уже трупами. А подлинные его хозяева потеряли покой и сон, без устали считая монеты всех стран и достоинств, сыпавшиеся в их бездонные мешки широким и звонким потоком, который, увы, иссякал с отъездом из города императора Карла.

Дорожные неприятности начались сразу же, как только они выехали на улицы Антверпена. Десяток пьяных испанских солдат перегородил всю ширину улицы в надежде остановить карету и поживиться ее содержимым. Но Чарли, сидевший верхом на первом коне шестерки, вонзил свои шпоры в его мощные бока, и сначала тяжелые лошади, а затем и громоздкая гербовая карета с двумя всадниками за нею проложили себе кровавый путь по телам незадачливых искателей наживы. Карета сразу же свернула за угол дома, а беспорядочная стрельба оставшихся в живых солдат ранила, к счастью, лишь ночную тишину.

— О господи! — в отчаянии воскликнула Диана, когда они прорвались сквозь эту человеческую баррикаду. — Я никогда не замолю этого греха.

— А ты можешь себе представить, что бы эти страшные негодяи сделали, попадись ты им сейчас в руки? — сказал Ричард. — Они не стали бы призывать Господа Бога в заступники за свой смертельный грех зверского надругательства над тобою всей своей бандой.

— О боже, как же страшны вы, мужчины, со своими необузданными страстями и любовью к кровопролитию!

— О боже, — засмеялся Ричард, — как же прекрасны вы, женщины, со своим неукротимым коварством! Император Карл, бедолага, убеждается в этом сейчас, и, надеюсь, не первый раз в жизни…

…Почти двести миль пути от нидерландского Антверпена до француз- ского Вервена отнюдь не были усыпаны тюльпанами. Проснувшись в гостинице «Зеленая лисица» далеко за полдень и не найдя Чарли в его комнате, Диана с Ричардом спустились вниз, в столовую с двумя длинными дубовыми столами и такими же тяжелыми скамьями, но и там было тихо и безлюдно. Тогда они вышли в большой, вымощенный неровными каменными плитами двор с многочисленными кирпичными и деревянными постройками. Там тоже было совершенно безлюдно, но из распахнутых настежь ворот какого-то длинного, без окон, сооружения доносились какие-то весьма жутковатые завывания, очень похожие на предсмертные стоны раненого волка.

Диана с Ричардом переглянулись, достали из-за своих широких поясов по паре пистолетов и направились к этим воротам.

У порога они вскинули оружие к бою, но тотчас опустили его.

— О господи! — воскликнула Диана сквозь смех, прикрывая рот холодным ребром пистолета. Ричард же оглушительно хохотал, глядя, как Чарли таскает за нос ползающего на коленях и по-волчьи завывающего хозяина гостиницы «Зеленая лисица» Пауля Гроса. — О господи! Дорогой Шарль, что вы такое делаете с нашим бедным хозяином?

— Выбиваю из него порочное любопытство вместе с его длинным носом, — спокойно ответил Чарли, переименованный для конспирации в Шарля, хладнокровно продолжая свою разрушительную работу.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Чанслер на более или менее сносном французском языке.

— Вместе со своим приятелем он пытался открыть дверцы вашей кареты и выяснить, не оставил ли он там случайно свои штаны или, например, деньги. Я решил таскать его таким образом до тех пор, пока он сам и все лисицы окрестных лесов не позеленеют. Для его же науки и пользы.

— Но вы уверены, дорогой Шарль, — все еще невольно смеялась Диана, — что при этом вам удастся сохранить нос нашего почтенного хозяина на том самом месте, на каком ему предписано находиться самой природой?

— Гм… не вполне, признаться… Я даже начинаю думать, что вскоре он вообще окажется в моей руке… Не войте так гнусно и монотонно, приятель, иначе мне придется не только оторвать ваш любопытный нос, но еще и пристрелить в придачу, дабы не привлекать сюда стаи голодных волков.

— А с этим что произошло? —

Чанслер ткнул ногою в распластавшееся у самого порога бездыханное тело воина в рыцарских доспехах.

— Этот тоже вместе с хозяином пытался взломать дверцы кареты. Не гостиница, а разбойничье гнездо… — ворчал Чарли, недоуменно пожимая плечами. — Пришлось опустить мой кулак на его шлем… Черт их знает, носят же некоторые люди такие на редкость непрочные головы… Разве можно брать в солдаты человека со столь хрупкой головой?

— Ну, дружище, если подбирать солдат под твой кулак, — смеялся Чанслер, — то в армии служили бы одни лишь племенные быки с двойной лобной костью!

— Кулак как кулак… Как раз для порядочной головы…

— Ах, мой дорогой Шарль, не могла бы и я присоединиться к просьбе господина Гроса оставить его многострадальный нос в покое? Не заставите же вы и меня взвыть от жалости к этому достойному господину?

Чарли глубоко вздохнул и с очевидным неодобрением посмотрел на Диану. А затем с такой силой оттолкнул от себя несчастного хозяина гостиницы, что тот мелькнул в полете куда-то под днище кареты, чем-то обо что-то звучно стукнулся и замер, дрыгнув ногами, словно был уже на пути в ад.

— У нас за подобные дела с корнем вырывали нос или уши, — сумрачно заметил Чарли, вытирая окровавленные руки пучком сена. — Эй, любезный, вы еще живы? Быть может, вы хотите, чтобы я как следует встряхнул вас для восстановления вашего гнилого дыхания? Я мог бы для вас сделать это.

Откуда-то, словно из-под земли, послышалось тяжкое всхлипывание и совершенно нечленораздельная речь.

— Кажется, вы хотите дать знать, что еще вроде бы живы? Поздравляю, черт вас возьми, поздравляю… Но в таком случае советую вам слишком уж долго не залеживаться на ваших пуховых перинах. Вылезайте, плесните ведро жидкого навоза в морду этой дохлятины, вашего верного дружка, если, разумеется, отыщете его голову в этом железном ночном горшке…

и прикажите наилучшим образом накормить нас. Уж не думаете ли вы, милейший, что мы отправимся в дальний путь натощак? Эй, вы что же, не поняли меня? А ну-ка — живо за дело, пока я снова не рассердился! Или вы вообразили, что я уже простил вас? Ну! Вот… так-то лучше… И извольте с такой гнусной рожей не показываться у нашего стола. Подберите-ка что-нибудь поприличнее… не то снова рассержусь…

…Не отъехали они и десятка миль от Дендермонда, как сначала услышали, а затем и увидели за собою погоню: вероятно, несколько больше десятка испанцев в панцирях и шлемах, с пиками наперевес мчались вдогонку за Дианой и ее спутниками.

— В карету! — приказал Ричард Диане. — Они в панцирях, бей по лошадям. Чарли, разворачивай карету!

Чтобы избежать окружения, Чарли поставил карету с шестеркой лошадей поперек дороги.

Первые же выстрелы обороняющихся вывели из строя четверых преследователей, выброшенных из седел или вовсе раздавленных подстреленными лошадями. Однако все остальные всадники ощетинились своими пиками и бросились в яростную атаку на двух англичан с их бесполезными в этой ситуации шпагами. Сейчас за их жизнь никто не поставил бы и двух гнутых пенсов…

Но в эти критические мгновения в бой вдруг вступила малая артиллерия Дианы Трелон графини Луизы де Вервен. Она почти в упор расстреливала налетчиков из окна своей кареты, и через несколько минут бой был закончен: все остальные преследователи были выбиты из своих седел или придавлены своими же павшими лошадями.

Чанслер и Смит бросились обезоруживать оставшихся в живых, но искалеченных при падении с лошадей испанцев, а Диана вдруг упала на диван в карете и зарылась лицом в его мягкий бархат.

— Ого! — послышался вдруг удивленный возглас Чарли. — Да это же вы, милейший господин Грос! Очень рад вас видеть! Послушайте, а вам не слишком ли тяжело держать на себе вашу любимую кобылу? Э, да она, кажется, уже вполне созрела к обдиранию своей рыжей шкуры… Насколько я понимаю, нашим новым столь приятным свиданием с вами мы обязаны вашему непременному желанию свести с нами кое-какие счеты с помощью вот этих испанских бродяг, не так ли? Надеюсь, вы понимаете, что теперь-то уж ничто и никто не помешает мне поступить с вами так, как учил меня мой дорогой батюшка. Вы уже помолились? Ах, нечем перекреститься… Ну, ничего — дьявол примет вас и так…

С этими словами он нагнулся над лежащим под своей лошадью хозяином гостиницы «Зеленая лисица», обеими руками ухватился за его уши, а правой ногой в тяжелом сапоге уперся в его изуродованное лицо и вдруг резко выпрямился. Дикий, дурной, душераздирающий вопль быстро утонул в сыром придорожном лесу…

Диана выскочила из кареты — ее мучил приступ рвоты…

… — Я ненавижу войну! — горячо шептала она, лежа на груди Ричарда в гостинице города Алоста, где они вынуждены были остановиться из-за состояния истинной победительницы недавнего сражения. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Оружие женщины — любовь, а я за эти последние сутки только и делаю, что убиваю и убиваю людей. Господь покарает меня за это, я знаю, я чувствую! Ах, мой Ричард, мой супруг… моя жизнь… что же мне теперь делать? Как замолить мой тяжкий грех?

— Прежде всего, дорогая моя, прекрати истерику, — строго сказал Ричард. — Ни ты, ни я, ни мы ни на кого не нападали. Убить хотели нас. Нападавших было много больше нас. Мы вынуждены были защищаться. Промахнись ты сейчас хотя бы один-два раза, и наши души отлетели бы уже в мир иной много раньше, чем их ожидают на том свете. Сегодня ты спасла меня и Чарли от верной смерти, и если это огорчает тебя…

— О господи, Ричард, как ты можешь?.. как ты смеешь говорить такое? — всхлипывала Диана. — Это… это… кощунство! Ты не смеешь говорить мне такое!

— И не буду, если ты наконец успокоишься. Осуши свои слезы, подними свои самые прекрасные глаза на свете! А потом… потом…

…Но еще не раз беглецам пришлось прибегать к помощи оружия, прежде чем за ними бесшумно закрылись ворота замка Вервен. Нидерланды, нафаршированные чужими и своими войсками, переживали трудные дни. Дороги кишели разбойниками всех мастей: от обездоленных, отчаявшихся крестьян, разорившихся мелких хозяев до беспощадных дезертиров. И, как это обычно водится, самые страшные и вездесущие разбойничьи шайки формировались из местного населения — и в это специфическое дело, как и во всякое другое, люди вкладывали природное трудолюбие и завидную изобретательность.

В поисках спасения души и тела они убивали друг друга. Религиозные распри вздыбили всех против всех. В стране, где еще совсем недавно люди с презрением относились не только к запорам, но и к самим дверям и воротам, казалось, невозможно было спрятаться даже во сне…

…Диана, с самого рождения надежно укрытая сказочным богатством от бурь и забот реальной жизни, всегда крайне тяжело переносила грубое вторжение ее холодного дыхания.

В утонченную, отшлифованную многими десятилетиями программу обучения и воспитания было включено и совершенное искусство владения оружием — не для защиты, разумеется, или для нападения, а прежде всего для придания главному своему предназначению в жизни — украшать существование коронованных особ самыми изысканными наслаждениями — новых, волнующих плоть и кровь граней своего неотразимого существа. Искусство владения оружием увлекало Диану бесконечными возможностями творческой импровизации, красотой и динамикой движений, безграничными вариациями его применения в самых волнующих сценах бесчисленных эротических представлений с участием нескольких коронованных особ одновременно или каждой из них в отдельности. Оружие, как хмель и пряности, возбуждало самые изощренные порывы и самые необузданные желания.

Но — убивать?! Смывать с себя кровь тобою убитых?! Смотреть на оружие не как на средство возбуждающей эротическую чувственность игры, а как на орудие смерти?! Бороться за свою жизнь с оружием в руках?! Женщина — со смертоносным оружием в руках?! Но разве же это не противоестественно, когда божественное создание, дающее жизнь, перевоплощается в существо, отнимающее ее?!

Пленение турками, чудесное освобождение, знакомство с Ричардом Чанслером и всепоглощающая, безоглядная любовь к нему, его ответное чувство и отношение к ней, полтора месяца невообразимого счастья и страстного взаимообладания, бегство от императора Карла и из Антверпена, яростная, кровавая борьба за жизнь по дороге в свой замок Вервен — все это и многое другое, что до поры до времени незримо, невесомо и помимо собственной воли оседает в самых сокровенных уголках души и сердца, круто изменило не только всю жизнь Дианы, но и само восприятие ее. Что-то вдруг оборвалось в ее жизни и безвозвратно кануло в вечность. Что-то новое, незнакомое и неопознанное, ворвалось в нее решительно и победоносно. Рушился выдуманный для нее мир. Диана делала первые шаги в неизведанное…

…На третьи сутки трудного пути погода выдалась на редкость солнечная и теплая для начала января. Благословенная земля Геннегау, этой неиссякаемой житницы Нидерландов, с гордостью и наслаждением грела тучное тело свое под яркими лучами доброго светила. Повсюду, сколько мог видеть глаз, ветряные мельницы солидно, не спеша, но безостановочно перемалывали крупное, добротное зерно — этих бесчисленных, но любовно взращенных детей бесконечно щедрой здесь матери-земли.

— Ах, Ричард, мне так хочется полюбоваться этим миром и тишиной.

Чарли вел лошадей спокойной рысью. Диана с Ричардом ехали верхом несколько позади.

— Чарли! — крикнул Ричард. — Сделаем небольшой привал.

Привязав лошадей к специальным скобам кареты, Диана и Ричард углубились в поле по неширокой, но достаточно твердой и хорошо укатанной межевой полосе.

— Ах, как хорошо, когда никто не стреляет и ярко светит солнце, — вздохнув, полушепотом промолвила Диана.

— Ах, как прекрасно, что на свете есть ты, любовь моя, — откликнулся Ричард, обняв Диану.

— И ты, мой любимый! И еще кто-то…

— О… что… что ты хочешь этим сказать, моя Диана? Неужели?..

— О да, да, мой Ричард! — горячо шептала Диана прямо в лицо Чанслера. — У нас будет дочь… или сын… ребенок… Понимаешь, у меня будет твой, твой, твой ребенок! И мой, мой, мой! О господи! Теперь я точно знаю это. Ах, как я счастлива… я так счастлива… я так горда… О, великий Создатель! Ты сделал меня счастливейшей из своих созданий! Я бесконечно благодарна тебе, о Господи! И тебе, мой Ричард!

Теперь только смерть может разлучить нас, не правда ли, дорогой мой?

Что-то оборвалось у него внутри, и стало трудно дышать. В глазах зарябило, словно туда заглянул солнечный луч, и крупные слезы невольно покатились по его щекам.

— О, мой Ричард, ты… плачешь? Ты… ты — счастлив, не правда ли? Ты ведь плачешь от счастья?

— Ах, как я люблю тебя… моя богиня! — едва смог проговорить Ричард.

— Боюсь, я тоже сейчас заплачу… Ты знаешь, у меня подкашиваются ноги… Отведи меня, пожалуйста, в карету, дорогой мой. Ах, как я счастлива! А вдруг я умру сейчас от счастья?

Чарли со счастливой улыбкой смотрел на приближающуюся к карете влюбленную и счастливую пару.

— Вы знаете, мой дорогой Чарли, — сквозь слезы проговорила Диана, с помощью Ричарда поднимаясь на ступеньку кареты, — я скоро… летом… стану мамой… У Ричарда… и у меня… у нас будет ребенок! Вы можете себе представить, как мы сейчас счастливы?

— Но это же прекрасно! Это каждый вам скажет. Я всегда догадывался, что так это и бывает. Но почему же вы плачете, мадам Диана?

— Ах, от счастья, милый Чарли, от счастья… Мы немного проедем в карете. Вы сможете позволить нам это, дорогой друг, не правда ли?

В карете Диана легла на диван, положив голову на колени Ричарда и глядя в его склонившееся лицо своими поразительными синими глазами с не просохшими на ресницах слезами.

— Что же будет с нами дальше? — с тревогой спросил Ричард сквозь ее руку, прижатую им к своим губам.

— Это решат две Дианы Трелон в Вервене — моя матушка и моя бабушка. Я вызвала их в наш графский замок. — Диана засмеялась. — Представляешь, сразу три поколения графинь де Вервен под одной крышей! Очень жаль, дорогой мой, что ты не увидишь четвертое поколение, мою замечательную, мою самую любимую прабабушку, первую графиню Луизу де Вервен: полгода назад она упала с лошади и разбила голову об острый камень. Я ужасно страдала от горя!

— Сколько же ей было лет?

— Девяносто один год.

— Ого! А твоей бабушке?

— Шестьдесят шесть.

— А твоей матушке?

— О, она у меня еще совсем молодая и такая красивая, каких я еще никогда в жизни не видывала! Все мужчины падают перед ней на колени, не устоишь и ты! Ей всего сорок лет.

— А тебе, моя прелесть?

— Мне кажется, — вздохнула Диана, — я старше их всех… Моя любимая прабабушка сказала мне как-то, что беременная женщина чувствует себя самой старшей и важной в своем роду. Так и я… Ах, ты можешь себе пред- ставить, любовь моя, что я — беременна, а ты мой супруг? Ты мог себе представить нечто подобное всего больше месяца назад?

— Только во сне! — радостно засмеялся Ричард. — Впрочем, должен тебе признаться, что, увы, не видел еще ни одного сна в своей жизни.

— О Господи, — журчал, словно тихий лесной ручеек, голос Дианы, — за что Ты столь сурово наказал моего любимого супруга? Зато я вижу свои сны каждую ночь, но такого прекрасного и удивительного я не видела еще никогда. Ах, я так счастлива… так счастлива…

— Но все-таки ты так и не ответила на мой вопрос. Повторяю: сколько же тебе лет, дорогая моя? Супруг, я полагаю, может и должен знать это.

— О, не сердись, мой милый, я и не думала скрывать от тебя свой возраст. Всего два месяца назад мне исполнилось двадцать три года.

Ричард невольно глубоко вздохнул.

— А мне… — хмуро проговорил он. — Я лишь на пять лет младше твоей матушки. Разве ты сможешь полюбить такого дряхлого старика, как я?

Диана обвила его шею руками.

— Господи, — горячо шептала она прямо в рот Ричарду, — вразуми супруга моего… Неужели ты никогда не слышал, что женщина всегда старше мужчины на целую жизнь?

— Выходит, я сущий младенец по сравнению с тобою?

— Просто грудное дитя, и я обожаю тебя! Вот так… вот так… Ах, мой милый, закрой, пожалуйста, дверь на задвижку…

…В Монсе сжигали четырех ведьм и их четверых пособников одновременно. Четыре супружеские пары. Прегрешения их были столь велики и разнообразны, что никто в городе толком не знал, за что же, наконец, они были столь сурово осуждены священным трибуналом инквизиции. Впрочем, что гораздо важнее, не знали этого и сами жертвы гнева Господнего, хотя земные слуги его и судьи вещали об этом на всех перекрестках.

А сама казнь?! Сжигание на кострах живых людей…

Кто же принес ее в цивилизованную Европу? Дикари-людоеды черной Африки? Каннибалы далеких и безымянных еще островов южных морей? Краснокожие люди Нового Света? Беспощадные собиратели человеческих черепов с необъятных просторов азиатских степей и пустынь? Но кто, кто же первым додумался до столь дикой, столь нечеловеческой, столь жестокой, столь изуверской и садистской казни людей?

Вероятно, изобретя огонь, люди нет-нет да и подкладывали в свои очаги и костры вместе с хворостом и тела убитых ими врагов своих. Многие народы сжигали тела своих покойников в надежде облегчить их душам путь в иную жизнь. Кто-то, где-то, когда-то таким образом творил суд над самыми злокозненными врагами своими. Но чтобы сделать костер обыденной мерой наказания инакомыслящих или даже, скорее, — просто мыслящих людей, и не только поодиночке, но одновременно десятками и даже сотнями, — о, до такого изощренного способа массового уничтожения людей могли додуматься, безусловно, лишь те, кто ближе всех были к самому Господу Богу: ибо кто же еще мог знать волю его и меру гнева его?

В 1471 году на папский престол в Риме взошел Сикст IV. Как и практически все его предшественники, он денно и нощно пекся о пополнении своих кладовых деньгами любого достоинства. Объявленный им новый Крестовый поход за спасение Гроба Господнего кончился тем, чем и должен был кончиться: огромные деньги, собранные во всех странах Европы для его осуществления, осели в тайниках этого Божьего угодника, в бездонных тайниках-пропастях. Обширнейшие и богатейшие земли он щедрой рукою раздаривал своим неисчислимым непотам (племянникам). Люди повсеместно роптали: «Реальными турками являются в настоящее время папские племянники». Жадный, ненасытный скопидом, Сикст соперничал в богатстве со знаменитым флорентийским банкирским домом Медичи.

Вот этот-то наместник Божий на многогрешной земле нашей и заклеймил на веки веков имя свое введением инквизиции в Испании. Он был инициатором первых крупных сожжений «еретиков» в этой стране. Самый первый из этих дьявольских шабашей состоялся в феврале 1481 года в до- стославном испанском городе Севилье. Для удобства судей Божьих было даже построено особое сооружение для постоянных сожжений, названное кемадеро, остатки которого сохранились в Севилье (слава проснувшемуся разуму человеческому!) в качестве исторического памятника и по сей день, свыше пятисот лет спустя.

На втором аутодафе (то есть церемонии оглашения приговоров еретикам) сожгли сразу троих, а на третьем, 26 марта 1481 года, одновременно сожгли 17 человек. Всего же до 4 ноября 1481 года, то есть в течение первых десяти месяцев активнейшего функционирования инквизиционного трибунала, в Севилье было сожжено 298 человек! За три с половиной века своего существования инквизиция сожгла живьем в одной лишь Испании 36 212 человек, а все остальные страны цивилизованной Европы развеяли прах еще 150 тысяч человек. 345 626 испанцев стали в той или иной степени жертвами папской инквизиции, а еще почти полтора миллиона человек добавили к этим чудовищным жертвам суды инквизиции остальных цивилизованных стран Европы.

Испания — родина бессмертных гениев и беспощадных тиранов — окуталась дымом костров, искры которых воспламенили бесчисленные огнища Италии и Франции, Нидерландов и Германии, Польши, Скандинавии и Балкан, но гасли у самого порога восточных окраин Европы, у границ России, где, считалось, кончалась европейская цивилизация и начиналось азиатское варварство…

Да, ну а что же папа римский Сикст IV? Когда он наконец умер в 1484 году, в Риме начался страшный погром. Многотысячные толпы разъяренных горожан громили все, что только поддавалось уничтожению. Появились огромные надписи на домах и дорожных камнях: «Радуйся, Нерон, даже тебя в порочности превзошел Сикст!» По всему Риму были развешены громадные плакаты с надписью: «Бесчестье, голод, разруху, расцвет лихоимства, кражи, грабежи — все, что только есть подлейшего на свете, перенес Рим под твоим правлением. Смерть! Как признателен тебе Рим, хотя ты слишком поздно пришла. Наконец ты зарываешь все преступления в кровавую могилу Сикста. А, Сикст, ты нападал даже на Бога, ступай теперь мутить ад. Наконец, Сикст, ты труп. Пусть все распутники и развратники, сводники, притоны и кабаки оденутся в траур…»

Монстр, чудовище дорвалось до божественной власти. Коленопреклоненные люди отдали ее ему. О люди! Зачем вы сделали это? Как же вы неосторожны и беспечны, о люди!

… — Ты знаешь, дорогой мой, — говорила Диана, сидя с Ричардом в карете после того как им удалось наконец покинуть Монс, где толпы людей, пришедших поглазеть на ведьм и колдунов, прижали их экипаж к церковной ограде и не выпускали до конца печальной церемонии, — у меня никак не складывается в одну линию все это.

— Что именно? — не понял Ричард.

— Видишь ли, — задумчиво говорила она, — я полагаю, что от близости мужчины и женщины может родиться только человек.

— Разумеется, любовь моя. Но разве это не так?

— Но вот только что сожгли на наших глазах четырех ведьм и их пособников, хотя я готова была бы поклясться, что это такие же люди, как и всякие другие… как мы с тобою, например.

— О, это, конечно же, дьявольские проделки, — засмеялся Ричард, — разве ты не знаешь, что эти пройдохи — величайшие мастера перевоплощения и способны принять облик кого угодно?

— И… и нас… с тобою? — с ужасом прошептала Диана, торопливо крестясь.

— А почему бы и нет? — продолжал ерничать Ричард. — Представляешь себе, дорогая моя, в самое сладостное мгновение нашей близости ты вдруг нащупываешь у меня длинный и мохнатый хвост!

— О, Ричард! — Диана бросилась к нему и зажала его рот обеими своими ладонями. — О Господи, закрой уши Свои и помилуй, помилуй, помилуй раба Своего неразумного. Великий Боже, молю Тебя о пощаде! Ты ведь не покараешь супруга моего? Я клянусь построить новый храм в Вервене во славу Твою. О Господи…

Диана была в полном отчаянии. Она содрогалась в истерике и билась головою о мягкую спинку дивана в своей карете.

Ричард не на шутку встревожился и проговорил:

— Успокойся, любовь моя, иначе мы можем потерять наше дорогое чадо — оно ведь еще едва держится под твоим сердцем. Ну, иди же ко мне, и я осушу твои слезы своими губами. Разве можно так убиваться из-за моей дурацкой шутки? Клянусь, под твоим руководством я выучусь шутить поумнее! Не забывай, дорогая моя, что я всего лишь простой моряк и соленое море насквозь просолило мой длинный и глупый язык.

— Ах, мой милый, — все еще всхлипывая, прошептала Диана, — я в полном отчаянии… Ты так напугал меня… Мне так страшно… Меня… тошнит…

— Когда же мы будем наконец в Вервене? — с тревогой спросил Ричард, привлекая голову Дианы к своей груди.

— Завтра к полудню… если… О Господи…