"Москва-Лондон. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Лехерзак Ефим Григорьевич)Глава XII…Послушай, Тиль, дружище, не доводилось ли тебе в твоих вечных скитаниях по родной стране побывать денек-другой в Антверпене? Ты говоришь, что, конечно же, был там, и не однажды? О, возделываемые там ландолиум, бургонское, мальвазия и всякие иные вина… И набережные, сплошь по- крытые товарными складами… Эти богатства земли и человеческого труда привлекают сюда со всего света красивейших девчонок древнейшей профессии… Как же, как же, приходилось отведывать все это… и не раз, приятель!.. Вот так-то… Ну что ж, ведь и по этой части ты у нас великий умелец, и тебе, разумеется, виднее. Спасибо, Тиль, дружище, и счастливого тебе пути: ведь ты не спел еще своей последней песни!..[14] Антверпен… Давным-давно, гласит легенда, в устье Шельды, на берегах которой стоит сейчас этот город, проживал злой великан Антигон. Много горя пережили и слез пролили из-за него окрестные жители. Но один герой, римский богатырь Сильвиус Брабо, не побоялся тирана. Он победил Антигона, отрубив ему руку, которую швырнул в Шельду. По преданию, именно на этом самом месте и вырос Антверпен, буквально «бросивший руку». Краса и гордость северного побережья Европы, крупнейший портовый город Брабанта,[15] Антверпен давно превратился в важнейший центр торговой и финансовой деятельности не только Нидерландов, но и всей Европы. От него зависели мануфактуры городов Фландрии и Брабанта, работавшие преимущественно на экспорт. В них производились отделка английских сукон, стеклянные изделия, мыло, сахар и другие товары. Огромный и хорошо обустроенный порт Антверпена был местом стоянки многих тысяч кораблей, прибывавших сюда со всех стран мира, в том числе из португальских и испанских колоний. Только ежегодный товарооборот Англии с Антверпеном оценивался в 1550 году в 12 миллионов золотых экю, из которых на вывоз из Англии приходилось 7,5 миллиона экю, а на ввоз — 4,5 миллиона. Здесь были сосредоточены конторы всех крупнейших финансистов Европы. В антверпенскую биржу, больше похожую на роскошный храм, стекалось золото со всего мира, ежедневно там собирались до пяти тысяч купцов всех известных национальностей, а языком их общения являлось, разумеется, золото. Антверпенские шутники утверждали, что только от продажи драгоценных пряжек на башмаках этих богачей можно было бы весьма прилично содержать какое-нибудь из бесчисленного множества немецких государств в течение целых двенадцати месяцев… К концу 1551 года население Антверпена почти в четыре раза превышало население Лондона и уступало в Европе, пожалуй, только Парижу![16] Ах, Антверпен!.. — Ты уверен, Чарли, что мы с тобой идем в правильном направлении? — спросил Чанслер, когда они вновь свернули на очередную узкую, грязную и темную улицу. — Да, капитан, — ответил его спутник, — я уже третий раз иду этой дорогой. Пора бы уже и не бояться заблудиться… Вскоре они вышли на Соборную площадь. Ажурный шпиль величественного храма вонзался в небо и исчезал где-то в тяжелых свинцовых облаках, из которых капал мелкий холодный дождь. Еще несколько минут по улице, словно ручей, впадавшей в Соборную площадь, и они остановились у тяжелых железных ворот — стеена[17] Марты Гроот. После первого же удара молотком по калитке внутри яростно завыли собаки. Однако второй раз прибегать к молотку не пришлось: чей-то резкий, глухой и хрипловатый бас тотчас усмирил собак. — Кого Господь Бог подарил этому дому? — спросили на фламандском наречии. — Торговцев водой и туманом, — ответил Чарли паролем на пароль и тоже по-фламандски. Эту усадьбу дальновидный Томас Грешем приобрел семь лет тому назад. В Англии об этом мало кто знал, ибо крупнейший купец и финансист страны не очень-то любил выставлять напоказ свои дела. «Кричать о богатстве и власти — удел королей, — говаривал он в узком кругу коллег, — а вот править королями — удел купцов!..» В центре большого и ухоженного стеена узорчатой рождественской свечой стоял трехэтажный дом с островерхой черепичной крышей. Сквозь листву деревьев просматривались кое-какие приземистые строения. Во всем здесь чувствовались образцовый порядок и власть денег… Огороженная по периметру высоким каменным забором, усадьба эта имела тайные выходы на четыре разные улицы, а пятый, подземный, приводил в небольшую хозяйственную пристройку главного городского собора, о чем его святые отцы не имели, разумеется, ни малейшего представления… Такую усадьбу хотели бы иметь многие, но досталась она Томасу Грешему. Впрочем, о ее особенностях здесь никто ничего не знал. Не подозревал о существовании подобного клада в Антверпене и сам Томас. Грешем, пока однажды на борту своей «Дианы» не познакомился с некой очаровательной молодой особой, ослепительно сверкавшей не только изысканной красотой, но и великолепными, баснословно дорогими драгоценностями. «Тысяч на пятьдесят», — сразу оценил Грешем стоимость ее украшений, но их хозяйку он в конце концов оценил гораздо выше и, как всегда, не ошибся… Марта Гроот оказалась вдовой крупного судовладельца, убитого пиратами где-то у берегов Южной Африки. Она была раза в два моложе своего богатейшего супруга, с которым не прожила вместе и полугода. Будучи стопроцентной англичанкой, она вернулась в родной Виндзор[18] едва ли не самой молодой, очаровательной и преуспевающей вдовой Англии. Естественно, за ней потянулся длинный и блестящий шлейф не только ценителей ее красоты, но, главным образом, искателей ее богатства. Но Марта Гроот все-таки досталась Томасу Грешему! Став его постоянной любовницей, Марта не раз привозила возлюбленного в свою антверпенскую усадьбу, доставшуюся ей по наследству. В один из таких приездов Грешем без труда уговорил ее продать ему за смехотворно низкую цену это главное сокровище капитана Ганса Гроота, но все документы были оформлены таким образом, что формально хозяйкой усадьбы оставалась его неутешная вдова… Поскольку за глухими стенами и железными воротами стеена Гроот не было больше слышно человеческих голосов, а по улицам никто не спешил в гости к хозяйке, которая к тому же уехала к себе на родину сразу после смерти супруга, постепенно к этому тихому поместью все потеряли интерес (и это сейчас в Нидерландах было, пожалуй, самым главным богатством!). — Раздевайтесь, господа, прошу вас к камину, — простуженным басом сказал высокий худощавый мужчина с длинными, сильно посеребренными волосами, короткой жидкой бородкой и редкими седыми усами. — Кажется, вы промокли, и, я думаю, глоток-другой горячего глинтвейна едва ли сейчас повредит вам. А после завтрака можно было бы заняться нашими делами, не правда ли? Кстати, господа, что вы предпочитаете на завтрак? — О, я уверен, — с улыбкой заявил Чанслер, — что в этом вопросе мы вполне могли бы довериться искусству и опыту вашей уважаемой супруги. — Благодарю вас, сэр. Вы, насколько я понимаю, мистер Ричард Чанслер, не так ли? Я уже видел вас, сэр: ведь я не раз бывал на вашей милой «дамочке» «Диане». — Да, я тоже хорошо запомнил вас, мистер Мартин Фогель. Полагаю, вы давно служите у сэра Томаса? — О да, мистер Чанслер, я знаю сэра Томаса с первого дня его рождения, а моя жена была его кормилицей. Так что он нам почти как сын… После обильного завтрака Чарли Смит отправился в одну из спален третьего этажа, а Чанслер с Фогелем удобно устроились у камина в кабинете сэра Томаса на втором этаже. — Вы впервые в этом прекрасном гнездышке, мистер Чанслер? — спросил Фогель. — А в Антверпене вы когда-нибудь прежде бывали? — Увы, не доводилось, хотя по соседству, во Франции и некоторых немецких землях, я был. — Не могу сказать, что ваше первое знакомство с Антверпеном и Нидерландами произошло в лучшее для них время, — вздохнул Фогель. — Я не сомневаюсь, сэр Томас просветил вас на этот счет, но думаю, и мне есть что добавить по этому поводу. Надеюсь, вы не возражаете, мистер Чанслер? И поскольку мистер Чанслер не возражал, Мартин Фогель, управляющий усадьбой Марты Гроот, один из наиболее доверенных помощников Томаса Грешема и его главный агент на европейском континенте, пространно, с глубочайшим знанием дела, рассказал о жизни в этом городе и Нидерландах в целом, а в заключение заявил: — Следовательно, мистер Чанслер, если ваши дела в Антверпене можно было бы ограничить рамками этого богоданного дома… — Едва ли, мистер Фогель, едва ли… — пожал плечами Чанслер. — Впрочем, в определенной мере это будет зависеть и от вас… — Вот как… Но, во всяком случае, если вам понадобится выходить из усадьбы, я бы рекомендовал вам переодеваться… — И чей же облик, вы полагаете, я должен буду принять? — Предпочтительнее всего — священнослужителя. — А в женское платье вы не хотели бы меня вырядить? — Когда на выбор предлагается костер или маскировка, — заявил Фогель, — едва ли есть смысл и время обсуждать эту проблему. К тому же я не слишком убежден, что ваша модная борода и великолепные усы идеально подойдут местному священнослужителю… — Ну, черт подери! — воскликнул Чанслер и сорвался с кресла. — Что еще диктуют вам страх и… и… — Трусость? — жестко усмехнулся Фогель. — Это вы хотели сказать? Не стесняйтесь в выражениях, мистер Чанслер. За семь лет жизни в этом дьявольском городе и этой проклятой стране я потерял чувствительность, ибо здесь ежеминутно приходится думать не о чести, а о жизни. И еще. Ходить по Антверпену, а тем более по другим городам и весям Нидерландов, и говорить при этом по-английски — все равно что мыть пятки огнем! С легкой руки служителей папы и короля Карла нас здесь почитают за вероотступников, а еретиков в этой стране жарят на кострах беспощадно, как баранов. Услышав на улицах ваш безупречный английский, любой истинный сын Божий немедленно отправится в контору Красной Собаки[19] с доносом о встрече с нечестивцем из-за моря. Вот тогда-то вам и придется горько пожалеть о том, что не родились трусом! Чанслер в сердцах уселся в кресло и, стиснув зубы, мрачно уставился на огонь в камине. Дав гостю некоторое время обдумать услышанное и успокоиться, Фогель спросил: — Хотите чего-нибудь выпить? — Плесните… — вздохнул Чанслер. — Вы наговорили мне столько «веселого» и «приятного», что это действительно не мешало бы и обмыть… скорее — замыть… — Чего-нибудь покрепче? — усмехнулся управляющий. — Валяйте… — еще глубже вздохнул Ричард. — Виски, ром, водку? — Водку… Истинный напиток богов… Выпив содержимое стакана и передернув плечами, Чанслер вновь мрачно уставился в камин, где однообразно потрескивали толстые поленья. — Сэр Томас что-нибудь передал для меня? — поинтересовался Фогель. — Разумеется. При этом сказал, что ключ от этого ящика у вас есть. — Да. Полагаю, вы знаете его содержимое? — Конечно. Сэр Томас посвятил меня в это богоугодное дельце… Правда, в общих чертах… Детали он предпочел оставить вам. — Уверен, мистер Чанслер, — засмеялся управляющий, — и на вашу долю тоже достанется немало этих самых деталей, а уж Чарли Смиту — тем паче! — Что вы хотите этим сказать, Фогель? Вместо ответа тот поднял ящик на письменный стол, достал большую связку ключей, быстро отыскал нужный и открыл крышку. Внутри тускло мерцали слитки золота. Фогель уселся за стол, вооружился какими-то тонкими металлическими инструментами, увеличительными стеклами непревзойденных нидерландских мастеров и надолго погрузился в изучение одного из слитков. Наконец он глубоко вздохнул, положил золото в ящик, запер его и унес из кабинета. Вернувшись, проговорил: — С каждым разом слитки сэра Томаса все больше напоминают золото лишь по цвету… Не слишком-то просто будет монетами из него рассчитываться за настоящие драгоценности… о, совсем не просто… Надеюсь, вы уже имеете какой-нибудь опыт в этом весьма щекотливом деле, дорогой мистер Чанслер? — Нет, черт возьми! — воскликнул Ричард. — Я всего лишь капитан корабля! Я бы попросил вас никогда не забывать об этом обстоятельстве. — Ах, пустое, дорогой мой капитан! — засмеялся Фогель. — На службе сэру Томасу вы запросто можете стать даже кормилицей его жеребенка! …Через несколько дней Фогель рассыпал на столе горсть золотых монет. — Что вы на это скажете, Чанслер? — широко улыбаясь, спросил он. — Превосходная работа, не правда ли? Чанслер долго крутил и вертел тусклые, кое-где потертые от времени, порою с заметными следами зубных проб, французские золотые экю… Пожав плечами, он заметил: — Я не очень уверен, что веревка на нашей виселице будет наполовину состоять из гнилья… — Увы, я тоже… — согласился Фогель. — И все-таки я должен сказать, что на этот раз мы превзошли самих себя! — И кто же это такие «мы»? — спросил Чанслер. — Я, вы, Чарли, сэр Томас, наконец! — засмеялся Фогель. — Ну зачем вам отягощать себя лишними сведениями? Ведь мы и без того всю жизнь таскаем на своих плечах головы, набитые уймой никому не нужного хлама… Нет, Чанслер, как вы ни дуйтесь, а эта работа выполнена просто великолепно! Хотите монету на память? — Благодарю вас, Фогель, вы очень щедры. Но у меня в карманах еще не перевелось настоящее золото! — Вы в этом уверены, дорогой капитан Чанслер? — Хм… Теперь не очень! — засмеялся тот. — Черт с вами, Фогель, давайте вашу монету… Я постараюсь всучить ее Господу Богу, если он вздумает прибрать меня к себе раньше, чем я того пожелаю… — Вот-вот! С такими речами, услышь их на улице города любой монах, вы гораздо быстрее попадете в ад, чем вас там дожидаются. Надеюсь, не рассчитываете же вы всерьез на местечко в раю? Так что берите вашу монету и начните с нее какое-нибудь новое дело — удача вам обеспечена! — Благодарю вас, Фогель, я так, пожалуй, и поступлю. Кстати, Мартин, сколько, вы полагаете, может заработать сэр Томас на этом благородном деле? — Ну… гм… полагаю, не меньше ста тысяч. Впрочем, эта сторона дела будет целиком и полностью зависеть только от вас, дорогой капитан… — От… от меня? — вытаращил глаза Чанслер. — Что вы хотите этим сказать? — Ничего, кроме того, что превратить эти великолепные деньги, подлинное произведение высокого искусства, в самые изящные, красивые и дорогие изделия лучших ювелиров Европы, даже мира будет совсем не так просто, как того хотелось бы, а ведь это предстоит совершить именно вам, друг мой! Разумеется, я уверен, что вы блестяще справитесь с этим делом, коль скоро сэр Томас поручил и доверил его именно вам… — Но, черт возьми, ничего подобного он мне не говорил! — почти со- рвался на крик Чанслер. — Совершенно верно. Он велел мне передать вам это его поручение. — Очень мило с его стороны! Я чрезвычайно признателен ему за столь приятное и лестное поручение! Но я, видите ли, не обучен благородному искусству покупать настоящие бриллианты за фальшивые деньги! Не обучен! — Пустое, научитесь, — спокойно возразил Фогель и уселся в кресло у камина. — Я смогу помочь вам только советами и только из этого дома. — Благодарю вас! Вы на редкость добры… черт вас возьми со всеми потрохами! — Не злитесь, Чанслер, мы ведь оба на службе. В прошлый раз мне удалось запустить в оборот очень значительную партию наших золотых монет, и теперь на два-три года я должен исчезнуть с горизонта. Теперь ваша очередь, Ричард, раз уж так решил наш великий повелитель. Давайте выпьем за его драгоценное здоровье! Надеюсь, вы не против того, чтобы наш друг Чарли Смит составил нам компанию? — Нет, разумеется… — тяжко вздохнул Чанслер. — Надерусь я сейчас, как лондонский сапожник… Черт возьми, у меня такое ощущение, словно я буду сейчас пить за упокой своей собственной души… — Полноте, Ричард, — добродушно басил Фогель, — не раскисайте. Я действительно уверен, что вы отлично провернете это дельце и заработаете на нем такие же хорошие деньги, как и я… — Или хорошую петлю, — мрачно пробормотал Чанслер. — Или хорошую петлю, — согласился управляющий. — Золото всегда тащит за собою что-нибудь в этом роде… …Через несколько недель Мартин Фогель, заметно осунувшийся, с воспаленными красными глазами и темно-свинцовыми руками, заявил своим глухим басом: — Все, Ричард, — я сделал свою работу. Теперь начинается ваша. В этом мешке мои великолепные французские золотые монеты на сто семьдесят тысяч экю. Все до единой они должны быть истрачены на приобретение самых прекрасных драгоценностей, подлинность которых не подлежала бы ни малейшему сомнению. Впрочем, одну-две монеты советую сохранить для сэра Томаса — он любит собирать подобные «произведения искусства» и является их тонким ценителем. Фу-у-у… Вы знаете, Ричард, я чертовски устал за это время и, надеюсь, заработал себе право на приличный отдых. Все свои советы я вам уже дал, и, заметьте, совершенно бескорыстно. Теперь рекомендую обогатить чашу пожертвований соседнего собора нашим… ах, простите, — вашим золотым экю и можете отправляться на свой корабль. Прощайте, Ричард, да хранит вас Господь. Чарли ждет вас внизу. Он положил руку на плечо Чанслера, устало улыбнулся и, сгорбившись, покинул кабинет. Все это время Чанслер чувствовал себя не в своей тарелке. Прежде всего, его угнетала и пугала предстоящая операция по закупке драгоценностей на фальшивые деньги. Он решительно ничего не смыслил в этом особом товаре, и ловкие ювелиры запросто могли сбыть ему самые обыкновенные стекляшки. Вместо золота он мог получить рядовую бронзу или даже медь. Чанслер потерял покой и сон. Пропал аппетит. От бесконечного употребления и смешения вин кружилась и болела голова. К тому же перспектива полного провала предприятия казалась ему настолько неотвратимой, что он совсем не выходил из дома, сотни раз измеряя шагами его комнаты. Разговаривать было не с кем: Фогель появлялся редко, а молчаливый Чарли Смит был плохим собеседником. Впрочем, большую часть дня Ричард обычно проводил на корабле «Дева Мария», давая возможность капитану Белчу хоть немного развеяться на берегу, в городе. В конце концов, почувствовав, что от страха может сойти с ума, он громко заявил себе: «Капитан Чанслер, вы должны пройти еще и через это испытание, прежде чем обессмертите свое имя! Ведь именно это обещал вам сам великий Томас Грешем! Но почему он именно меня, капитана дальнего плавания, избрал для обделывания своих темных делишек? У меня к нему тысяча вопросов! Я бы не прочь сейчас вытащить ответы на них вместе с его кишками! Но какой же он все-таки мошенник! А, черт с ним!.. Должно же все это как-то уладиться!..» И вот наступил наконец этот день… Уже начали сгущаться сумерки, когда Чанслер и Смит поднялись на свой корабль. До капитанской каюты они дошли, не встретив ни единого человека. — Какого черта, Белч, на корабле нет ни одной живой души? — вместо приветствия обрушился на капитана Чанслер. — Все на месте, сэр, — хладнокровно ответил Белч. — Свистать всех наверх? Мы поднимаем паруса? — Уходим завтра. Надеюсь, все готово? — Абсолютно. Хотите убедиться, сэр? — Нет необходимости. Смит в к урсе дела. — Куда идем, сэр? — В Лиссабон. Белч присвистнул. — Черт подери, я никогда там не был, — пробормотал он. — Говорят, порядочная дыра… — Я был там дважды в этом году, — заметил Чанслер. — Где команда? — Обедает. Хотите познакомиться, сэр? — Да. Ведите. В кают-компании больше десятка человек громко чавкали и икали, доедая жаренного на вертеле барана и запивая пищу доббель петерманом[20] из огромных глиняных кружек. — Хозяин хотел бы познакомиться с вами, — по-немецки сказал Белч, когда они вошли в кают-компанию. Когда через некоторое время его слова были переведены едва ли не на все языки Европы и моряки поняли, кто стоит перед ними, они все, каждый на свой манер, поклонились Чанслеру. Ричард хотел было по укоренившейся традиции представиться новой команде и высказать требования, но вспомнив, что по-английски ему говорить нельзя, а немецким он владеет хуже, чем следовало владельцу немецкого корабля, ему не оставалось ничего другого, как просто положить на стол довольно тугой кошелек с деньгами. Моряки одобрительно загудели, каждый по-своему благодаря хозяина за щедрость. — Я бы не стал их так баловать, сэр, — недовольно проворчал Белч, когда они поднялись в его каюту. — Надо же было как-то познакомиться со своей командой, если все говорят на разных языках! — усмехнулся Чанслер. — Но послушайте, Белч, где вы смогли раздобыть подобные образины? Право же, днем аппетит пропадет при одном взгляде на весь этот ужасный сброд, а уж ночью… не заснешь, пожалуй… — Прикажете заменить, сэр? — обидчиво поджал губы Белч. — Да черт с ними, — махнул рукой Чанслер. — Посмотрим их в деле… По совету Мартина Фогеля Чанслер решил для начала не связываться напрямую с многоопытными ювелирами, тем более местными: провал и, следовательно, костер или что-нибудь в этом роде были ему гарантированы. В Лиссабоне же, на самом дальнем западном краю Европы, Фогель знавал когда-то одного отпетого сукиного сына, многократно осуждавшегося на галеры,[21] но так ни разу на них и не угодившего, который занимался, в числе прочих «благородных» своих дел, еще и тем, что скупал фальшивые деньги за настоящие. Так вот, если этот почтенный сеньор до сих пор еще не угодил на виселицу, эшафот, костер или все-таки на галеры, он мог бы, как полагал Фогель, обменять 170 тысяч экю из мешка Чанслера хотя бы на 80–100 тысяч настоящих… — Но на кой черт этому висельнику фальшивые деньги? — поразился Чанслер. — Хм… на кой черт… Да он сбудет их мелкими и мельчайшими партиями в портовых притонах и других подобных заведениях всей Европы и заработает на этом целое состояние! Не видя никакого иного выхода из создавшегося положения, Чанслер решил попытать счастья в Лиссабоне. Оттачивая на полном имени своего патрона и без того весьма высокое мастерство отборнейшей матросской брани, Ричард отнюдь не исключал возможности появления наилучшего из решений: самому утонуть в кипящих неутолимой яростью волнах Атлантического океана… — Кто-нибудь из команды ходил когда-нибудь в Лиссабон? — спросил Чанслер капитана Белча. — Мне кажется, сэр, эти люди не были только в геенне огненной, но постоянно находятся на пути туда… — И все-таки? — При найме все поют себе серенады, послушать их — сущие Колумбы! Белч спустился вниз, а Чанслер мрачно проговорил: — С подобным сбродом мне еще не доводилось иметь дело. Как ты думаешь, Чарли, через сколько суток они выпустят из нас кишки и захватят корабль? — Долго терпеть не станут… В нашем деле вся надежда на Бога… — Боюсь, он совсем отвернулся от нас… Появился Белч. — Клянутся, что все по многу раз бывали в Лиссабоне, — сообщил он. — Ну-ну… — вздохнул Чанслер. — Как следует подготовьте корабль к отходу, капитан Белч. Я и Чарли сойдем сейчас на берег. Вернемся перед рассветом и сразу поднимем паруса. — А если вы не вернетесь перед рассветом? — скривил губы Белч. — Тогда ждите, черт возьми! — отрезал Чанслер. — Но сколько, сэр? Я должен это знать… — До второго пришествия… если понадобится!.. |
|
|