"Василий Звягинцев. Бои местного значения (Одиссей покидает Итаку, книга 6)" - читать интересную книгу автора

понимал правильно.
В нынешней ситуации, если что, не спасут ни депутатство, ни
награды, ни отеческие нотки Сталина, прозвучавшие в его голосе лишь
месяц назад: "Такие, как вы, товарищ Шестаков, опора советской оборонной
промышленности. Ми вам очень доверяем, но спрашивать будем строго. Ви уж
нэ подведитэ..."
После загадочной смерти Серго Орджоникидзе, единственного
нелицемерного защитника и покровителя, выжить в бесмысленно-кровавой
мясорубке нарком не надеялся. Правда, очень хотелось, иногда он
заставлял себя думать так, как думало большинство окружавших его людей:
что он ни в чем не виновен и очень нужен, делает важнейшее дело,
известен с самой лучшей стороны, не запачкан участием ни в каких уклонах
и оппозициях. Не зря же ему дали орден и выдвинули депутатом уже после
того, как исчезли сотни и тысячи других, а значит - он взвешен (знать бы
только на каких весах), исчислен и признан заслуживающим доверия. На
день, на два на душе словно бы и легчало. Но почти сразу же за мигом
эйфории становилось еще хуже. Трезвый внутренний голос подсказывал, что
то же самое мог про себя сказать и, наверное, говорил каждый посаженный
и расстрелянный. Не ему чета - большевики с дореволюционным стажем,
члены Политбюро еще двадцатых годов, сидевшие в тюрьмах и ссылках со
Сталиным, лично знавшие Ленина.
Моментами Шестаков готов был обратиться и к Господу с мольбой: "Да
минет меня чаша сия!" - и тут же с горькой усмешкой вспоминал, что она
не помогла даже Христу.
Больше всего на свете Григорий Петрович завидовал теперь соседу по
подъезду, капитану дальнего плавания Бадигину, сидящему сейчас не в
роскошном кабинете, но и не в Лефортове, а в каюте вмерзшего в
арктические льды парохода "Седов", дрейфующего в сторону Северного
полюса. И передающему оттуда бодрые радиограммы и многословные очерки в
газеты и журналы. Уж он-то, по крайней мере до следующего лета, может не
бояться ничего, кроме внезапного сжатия льдов. А это такая мелочь...
...Черкая красным карандашом подготовленный референтом доклад по
итогам завершившегося 1937 года, Шестаков незаметно задремал.
А когда проснулся внезапно, как от толчка...
Что-то в окружающем его знакомом мире неуловимо, но сильно
изменилось. Настолько сильно, что нарком осмотрелся с недоумением.
Кабинет был тот же самый, но чем-то и чужой. Круг света из-под глухого
черного колпака настольной лампы падал на разложенные бумаги, на пучок
цветных карандашей в косо срезанной латунной гильзе 85-миллиметрового
зенитного снаряда, раскрытую коробку папирос и стакан недопитого чая в
серебряном тяжелом подстаканнике.
Удивили лежащие на столе руки - крупные кисти, покрытые рыжеватыми
волосками и россыпью веснушек, большие золотые часы на левом запястье.
Не сразу он сообразил, что руки эти принадлежит ему и что он только что
спал, уронив голову на локтевой сгиб.
Григорий Петрович явно не был пьян, он вообще не пил сегодня, но
состояние чем-то напоминало то, которое бывает, когда опьянение уже
проходит, а похмелье еще не наступило. Или - как если бы его разбудили
вскоре после приема пары таблеток люминала. Дезориентированность во
времени и пространстве и легкая, неприятная оглушенность.