"Иван Иванович Зюзюкин. Из-за девчонки (Школьный роман) " - читать интересную книгу автора

дольше других. И, если не считать, что она пару раз застукала его за игрой в
шахматы (как все плохие игроки, Рублев считал каждый проигрыш случайностью и
втравливал Коробкина в переигрывание партии, начатой на переменке), их
отношения складывались более или менее мирно. Жалобы на его выходки, иногда
раздававшиеся в учительской, она выслушивала вполуха, с тонкой улыбкой на
плотно сжатых губах. "А вы не подставляйтесь", - обычно давала она как
коллега коллеге совет Ольге Михайловне, чаще других учителей предававших
анафеме Рублева.
Людмилу Сергеевну, выше говорилось, Колюня тоже не жалил своим язычком.
И это было странно. Говоря словами Натальи Георгиевны, она только и делала,
что подставлялась.
Классная, случалось, не хуже некоторых учеников опаздывала на свои
первые часы. Влетев в класс, на ходу разматывала шаль, взбивая короткую
стрижку, колотила рукой по густейшим золотистым волосам и, прежде чем начать
урок, обычно начинала жаловаться на своего сынишку. ("Представляете, чтобы
не идти в садик, он на этот раз спрятал валенки в стиральную машину!...") Со
своим классом разговаривала так, словно ученики должны были лучше ее знать,
как с ними справляться. ("Говорите, что мне с вами делать!" - так начинала
она классные часы.) Грозила и умоляла их не скатываться на последнее место
по чистоте. ("Мало мне своих грязнуль дома?!")
И еще у нее была потешная привычка: объясняя тему, стоять около парты и
на чьей-нибудь голове держать руку. Увлечется рассказом, а руку не убирает.
Колюня однажды спросил, зачем она это делает. Классная ответила, что рукой
она снимает положительные заряды, излишек которых, согласно одной теории,
затуманивает мозги. "А у вас каких зарядов больше?" - прицеливаясь,
поинтересовался он. "Успокойся, у меня одни отрицательные", - сказала она,
показала ему язык и придавила его рыжую голову к парте, чтоб он умолк... Со
временем, все так привыкли к ее руке, что обойденный ею начинал думать, что
классная его за что-то невзлюбила. "А мне?!" - однажды, чуть не плача,
воскликнул легкоранимый Витек Перовский, когда классная подержала руку на
голове Оли Самохваловой, а его обошла.
Классная понимала шутку. Особенно это проявлялось в турпоходах, в
которые она любила ходить с классом. ("Это у меня единственная возможность
заставить моего Михрютку - так называла она мужа Михаила, конструктора с
АЗЛК, - хотя бы один день побыть в роли отца и позаниматься, как я всю
неделю, хозделами...") Она пела вместе с ними под гитару в электричке,
покрикивала, когда они ("неженки и дохлятины несчастные!") падали от
усталости прямо на тропе, и нисколько не обижалась, если кто-то, не
разобравшись в темноте, запускал в нее рюкзаком или, если они утром, зная,
что она любит поспать, по команде "раз-два-три!" выдергивали колышки у ее
палатки и заставляли беспомощно барахтаться в складках брезента. И, слушая
ее проклятия в их, "мучителей" и "садистов", адрес, они понимали: Людмила
Сергеевна не играет с ними, а играет вместе с ними и, может быть, доигрывает
что-то недоигранное в своём детстве...
Но не думайте, что Колюня сознательно щадил нервы классной. Ничего
подобного! Просто бес его натуры в ее присутствии смирнел, временно
укрощался. А по сути, он оставался самим собой. И Ольгу Михайловну, и без
того склонную из-за полноты к гипертонии, продолжал выводить из себя, довел
до того, что она перестала видеть спиной и теперь, объясняя тему,
становилась к классу боком.