"Иван Иванович Зюзюкин. Из-за девчонки (Школьный роман) " - читать интересную книгу автора

алгебраические сны. Всю ночь до утра в моем сумеречном спящем сознании
летят, крутясь, как вьюга, мириады математических символов, мои глаза и рот
забивают осколки нерешенных уравнений, в мозг иглами впиваются тысячи
неизвестных, и сквозь эту мучительную кутерьму проглядывают четкие, как два
абсолютных нуля, черные неподкупные глаза нашей математички - точно такими
они у нее были, когда, проверив мою безукоризненно списанную работу, она
недоверчиво смотрела на меня...
Но бывает, не учителя нам, а мы им в течение многих лет снимся в
страшных снах. Колюня Рублев - как раз тот случай. Могу поручиться: кто-то
из учителей до сих пор встает по утрам разбитым из-за него.
Но не будем сразу сильно наседать на него за это. Совсем не действовать
на нервы учителю ученик не может - такова жизнь. Тем более что, досаждая
учителям, Колюня чаще всего ничего против них самих не имел. Ему нравилось
смешить класс. Нравилось разнообразить монотонную школьную жизнь. И ничего в
этом плохого, кроме хорошего, согласитесь, нет.
Нет? Но учителя год за годом вышибали из Колюни эту привычку, да с
такой силой, что он, бывало, на большой скорости вылетал вместе с ней из
класса. Да еще с приказом немедленно идти к директору и самому доложить, за
что был выгнан. Верно, происходило иногда и такое. Колюня оставался на
месте, а учительница, с красным от возмущения лицом, стремительными и
грозными шагами покидала класс.
Дело, вы догадались, заключалось в том, что Колюня потешал товарищей в
неподходящее время - на уроке. И если некоторые его соученики, так же, как и
он, по природе склонные к балагурству ("братья Карамазовы", например), с
годами становились тише и смирнее, Колюня же, наоборот, все сильнее входил
во вкус. Отработав один прием шутовства, он тут же придумывал другой. Мог, к
примеру, нарочно опоздать на урок, а затем энергичным шагом войти в класс и,
замахав на товарищей руками, великодушно сказать им: "С-сидите, чего
там?!" - хотя, как вы догадываетесь, никто и не собирался вставать. В
трудное, если не сказать плачевное; положение попадала учительница. "Ничего
смешного, Рублев!" - стыдила она его за выходку под хохот и прыскание всего
класса. Да и сама еле сдерживала улыбку. Мало того. Она приказывала Рублеву
побыстрее сесть на место, а кто-нибудь из соучеников, развивая образ
Колюни - Великого, но Скромного Деятеля, услужливо раскатывал перед ним
воображаемую ковровую дорожку. А Рублев - рад стараться! Шел меж рядов,
ласково кивая всем, на ходу раздавая автографы.
Что могла учительница ответить на это? Выгнать из класса? Назвать его
выходку чистым хулиганством? Да ведь Рублев только этого и ждал! В его
обманчиво ленивых, голубеньких глазках, как на табло, уже светился вопрос:
"А что? Один я опаздываю?" И верно: этим грешил не один он...
Голыми руками его трудно было взять!
Но я чувствую: сколько я ни рассказывай о Колюниных выходках, ни одна
из них не покажется особенно смешной. И чтобы понять, почему же он имел-таки
успех у одноклассников, надо знать, в какой момент, после каких слов
учителя, с каким выражением лица Рублев высказывался. Каждый по себе знает:
иному человеку достаточно рот открыть - все уже улыбаются.
И я бы погрешил против истины, если бы представил своего героя всего
лишь неистощимым на выдумку весельчаком. Таких-то даже самые строгие
учителя, хотя и поругивают, в душе любят. Увы, Колюня и по отношению к своим
наставникам был Колюней.