"Патрик Зюскинд. Повесть о господине Зоммере" - читать интересную книгу автора

мы, мальчики, приходили на урок физкультуры, и из этой трикотажной майки
свисали ее морщинистые руки и вылезала ее худая кожаная шея, а под майкой
все было плоско и постно - как куриная грудка. И несмотря на это, она, как я
уже говорил, настаивала на обращении "барышня Функель", а именно потому, что
иначе мужчины - она сама это часто объясняла, хотя ее никто не спрашивал, -
мужчины могли бы подумать, что она уже замужем, а она, напротив, незамужняя
девица, и ее еще можно посватать. Это объяснение было, разумеется, чистой
нелепостью, потому что такого мужчины, который посватался бы к старой,
усатой, безгрудой Мари-Луизе Функель, не нашлось бы на всем белом свете.


[Image019]


На самом деле барышня Функель называла себя "барышней", поскольку никак
не могла называться "госпожой Функель", даже если бы захотела, так как
существовала еще и госпожа Функель... нет, я, кажется, должен уточнить:
госпожа Функель еще существовала. Дело в том, что у барышни Функель имелась
мать. И если я прежде сказал, что барышня Функель была очень старая, то уж
про госпожу Функель не знаю, что и сказать: она была древняя, как камень,
как кость, как дерево, старая-престарая... Думаю, ей было не меньше ста лет.
Госпожа Функель была настолько стара, что надо бы, в сущности, сказать, что
она вообще еще наличествововала только в очень узком смысле слова, скорее
как мебель, как запыленная препарированная бабочка или как хрупкая тонкая
старинная ваза, нежели как человек из плоти и крови. Она не двигалась, не
разговаривала, и я не знаю, насколько она видела и слышала, - я видел ее
только сидящей. А сидела она - летом затянутая в белое тюлевое платье, зимой
закутанная в черный бархат, из которого высовывалась ее черепашья головка, -
в вольтеровском кресле в самом заднем углу комнаты с роялем, под часами с
маятником, молчаливая, неподвижная, никем не замечаемая. Только в очень,
очень редких случаях, когда ученик особенно хорошо выучивал домашнее задание
и без ошибок исполнял этюды Черни, барышня Функель в конце урока могла выйти
на середину комнаты и зарычать оттуда, адресуясь к вольтеровскому креслу:
"Ма! - она называла свою мать "Ма". - Дай мальчику кекс, он так хорошо
играл!" И тогда нужно было пройти через всю комнату в угол, встать вплотную
к вольтеровскому креслу и протянуть старой мумии руку. И снова раздавался
рык барышни Функель: "Дай мальчику кекс, Ма!" - и тогда, неописуемо
медленно, откуда-то из тюлевой оболочки или из черного бархатного одеяния
выпрастывалась голубоватая, дрожащая, стеклянно тонкая старческая рука, не
сопровождаемая ни глазами, ни черепашьей головой, перемещалась направо через
подлокотник кресла к маленькому сервировочному столику, на коем стояла ваза
с кексами, извлекала из вазы один кекс, обычный, прямоугольный вафельный
кекс с белой кремовой начинкой, и так же медленно перемещалась с этим кексом
обратно через стол, через подлокотник вольтеровского кресла, мимо колен к
протянутой детской руке и костлявыми пальцами вкладывала кекс в эту руку,
как кусок золота.


[Image020]