"Борис Зубавин. Июньским воскресным днем " - читать интересную книгу автора

боится, как бы я опять не отказал ему. Но отказывать не было причины, к тому
же майор сейчас еще больше понравился мне: стоило ему лишь забыть о своем
высоком положении, как он стал симпатичным человеком и с честью оправдывал
свою фамилию.
- Пойдемте, - сказал я, чтобы сделать ему приятное, - пойдемте и
выберем вашему Августу самое лучшее обмундирование, хоть фельдмаршальское.
Август начал торопливо примерять одну куртку за другой, но ему все
хотелось выбрать получше, и он просил майора посмотреть, как они сидят на
нем, и пробовал, прочно ли пришиты пуговицы.
Наконец обмундирование было выбрано, и Август, очень довольный, ушел
вслед за майором, неся на руке новенькую офицерскую шинель. Только сапоги на
нем были прежние, с телефонным проводом и рыжие. Но тут уж я ничем не мог
помочь ему: на складе обуви не было. Майор, прощаясь, крепко пожал мне руку
и сказал:
- А старое забудем, ладно? Как будто бы ничего не было.
- Ладно, забудем, - согласился я.

XVIII

К вечеру стало известно, что стрелковым батальонам больше не удалось
занять ни одного опорного пункта и что немцы активизировались и все время
переходят в контратаки. К ночи батальоны не выдержали и стали с боями
отходить на исходные позиции, оголили мои фланги, и Матвеево оказалось в
окружении. Оставалась только небольшая дорожка, с боем удерживаемая взводом
уставших за день уже знакомых мне разведчиков, случайно свернувших в
Матвеево при отходе левого соседа и оставшихся со мной.
Ночь была звездная, со стороны болота потянуло сыростью, а мы оставили
свои шинели и плащ-палатки на прежней передовой, чтобы побольше захватить
патронов, а потом сходить туда так и не удалось. Теперь стоило побыть в
траншее минут десять, как начинал пробирать озноб.
Немцы лезли на нас со всех сторон. Минометы Ростовцева почти не
прекращали огня. Над землей летели рои трассирующих пуль, и то тут, то там
слышалось: "К бою! К бою! А-а!" - и начинали торопливо ухать гранаты,
лихорадочно стучать "максимы" и тревожно взлетать осветительные ракеты.
Только успевали отбиться у Лемешко, как немцы бросались на Прянишникова, а
потом на Огнева, а потом снова на Лемешко и тут же на Сомова. У нас
появились раненые. Во втором часу меня вызвал по рации командир батальона и
запросил обстановку. Радиоволна была до предела забита голосами. На нее
настроилась чуть ли не вся дивизия, и то один, то другой спрашивал, как у
меня дела, и нам с комбатом не давали говорить. Кто-то очень настойчиво
твердил:
- "Орел", "Орел", слушай меня, "Орел". Я - "Меркурий", я - "Меркурий",
скажи, когда нужно будет огонька...
- Да иди ты!.. - вышел я из терпения. - Дай мне поговорить. Видишь, я
занят.
- Напрасно, напрасно, "Орел", - тут же вмешался чей-то голос. Это был
Кучерявенко. - "Меркурий" - хороший друг, ты понял меня? Песенку знаешь, как
девка на берег ходила да про тебя пела? Понял? Ответь "Меркурию".
"Выходила, песню заводила про степного сизого орла", - пронеслось у
меня в голове. - "Катюши"! "Меркурий" - это "катюши"!"