"Борис Зубавин. Июньским воскресным днем " - читать интересную книгу автора

всему взводу, не выпуская при этом изо рта свою вечную прокуренную трубочку.
Сыновей своих Панкратов очень любил, называл их "мои богатыри". Судя по
фотографиям, богатыри были все в него - маленькие, носатые, должно быть,
такие же деловитые и с чувством собственного достоинства.
Другой солдат этого взвода, Трофимов, принадлежал к тем веселым,
беспечным неудачникам, на которых все шишки валятся, а они только улыбаются
в ответ и озадаченно разводят руками, говоря при этом: "Гляди ты! Я хотел
как лучше, а вышло вон оно как!" Одно время Трофимов был у Лисицына в
ездовых, но у него постоянно рвались постромки, вожжи, подпруги, ломались
дышла, и он в конце концов даже сам запросился, чтобы его освободили от этой
трудной должности. Но, появившись на переднем крае, он, как магнит, стал
притягивать к себе все осколки и уже дважды был ранен, причем в самое
неподходящее для такого случая время, когда на фронте стояло почти полное
затишье. Первый раз это случилось так. За весь день на нашем переднем крае
тогда разорвалась лишь одна мина, выпущенная фашистами из ротного миномета.
Но разорвалась она именно там, где стоял Трофимов, порвала плащ-палатку,
которой был прикрыт станковый пулемет, превратила кожух этого пулемета в
решето, и один осколочек, величиной с горошину, вонзился Трофимову в
ягодицу. А во второй раз даже никто не мог сказать, откуда прилетел такой же
осколочек. Трофимов в это время считал ворон - глядел, разинув рот, в небо,
где кружился наш истребитель. Осколочек влетел, не задев ни губ, ни зубов,
ни языка, в рот Трофимову и впился в щеку. "Гляди ты, - удивился Трофимов,
держась в первом случае рукой за ягодицу, во втором - сплевывая кровь. -
Меня, кажись, ранило". Это "кажись" давало ему возможность отлеживаться в
госпиталях, откуда он прибывал к нам, как из дома отдыха. Его приятели,
ефрейтор Огольцов и младший сержант Челюкин, рослые, дисциплинированные,
исполнительные парни, все время подтрунивали над его неудачами, а когда он
был в госпиталях - скучали без него, то и дело загадывая: "Как-то наш
Трофимов там?.."
И Огольцов и Челюкин пришли к нам в батальон еще в сорок первом году, в
самом начале войны. Они были из одной деревни и во взводе Лемешко считались
ветеранами. Единственным человеком в этом взводе, которого я знал еще мало,
был солдат Ползунков, безусый парнишка, совсем недавно впервые попавший на
передний край и поглядывавший на все глазами доверчивого, любознательного
ребенка. Новая шинель еще даже не лежала на нем как следует и топорщилась на
спине коробом.
Все эти солдаты и сержанты бились сейчас с немцами, а я не знал, что у
них там творится, а главное, ничем не мог им помочь. Правда, как я уже
сказал раньше, кроме них в окопах находились еще два солдата-петеэровца,
артиллерийский наблюдатель и санинструктор Хайкин. Петеэровцы были люди
пожилые, степенные, серьезные, до того привыкшие ходить парой, неся свое
ружье на плечах, что, даже когда были без ружья, все равно шли в затылок.
Сейчас в ночном бою от их ружья, пожалуй, было мало проку. Столько же проку
было и от артиллерийского сержанта, вооруженного наганом. Санинструктор же
умел лишь накладывать повязки да проверять рубахи на вшивость. Лемешко
правильно сделал, оставив его возле телефона. Но телефон молчал. Что там у
них произошло? Подоспели ли пулеметчики от Сомова, Макарова? Ничего этого я
не знал. Больше того, мне ясно послышалось, что там кто-то крикнул "хальт".
Но если немцы действительно ворвались в окопы, надо принимать меры.
Какие? Какие меры? Я мог бросить еще один ручной пулемет от Сомова, да два