"В.Зорин(сост). Выше нас - одно море (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

слушал.
- Вы, Феденька, конечно, читали и даже, наверное, прорабатывали в школе
Глеба Успенского, - как о чем-то само собой разумеющемся говорил Клавдий
Филиппович.
И "Феденька", может быть, впервые услышавший фамилию этого русского
писателя, ничуть не смущаясь, соглашался:
- Да, что-то такое читал и прорабатывал...
- Есть у этого одного из наших самых глубоких и человечнейших
художников великолепный рассказ "Выпрямила". Если ты его ещё не читал,
непременно прочитай, голубчик, получишь огромное наслаждение. Сам сюжет
рассказа я уже помню плохо. Помню только, что речь там идёт о том, какое
неизгладимое впечатление произвела знаменитая статуя Венеры Милосской в
Лувре на забитую, рабски покорную искривлённую душу человека, как эта с виду
холодная мраморная красота и даже этот обрубок руки перевернули всю его
жизнь, и он впервые почувствовал себя не рабом, а человеком, впервые осознал
своё человеческое достоинство. Вот, голубчик, какова сила искусства, -
вздохнув, заключил Клавдий Филиппович и, чуть помедлив, добавил: -
Настоящего, большого вдохновенного искусства.
На другой день я встретил Шалагина после вахты в салоне около нашей
судовой библиотечки. Тут же рылся в книгах и наш помполит Василий Матвеевич
Носков.
- Ну зачем тебе понадобился Глеб Успенский, - удивленно говорил
помполит. - Это же народник какой-то, кто его теперь читает. Вот возьми
лучше роман "Буря", про нас, рыбаков, здорово написано.
- Нет уж вы, Василий Матвеевич, отыщите мне Глеба Успенского, - упрямо
стоял на своём Шалагин. - А про нас, про рыбаков, мне и так всё известно,
что интересного о нас можно написать? Ничего.
Из произведений Глеба Успенского в судовой библиотечке нашлись только
"Нравы Растеряевой улицы". Федька недоверчиво полистал тонкую книжку в
дешёвом издании и спросил:
- А про выпрямление души и тут есть?
- Про выпрямление души надо у Макаренко читать, - посоветовал Носков, -
а не у какого-то Успенского.
Но Шалагин всё-таки унёс с собой книжку "народника" Успенского.
И вдруг наш, почти уже исправившийся, Федька Шалагин снова сорвался и
загремел с большим звоном. Такого номера он ещё не откалывал, до сих пор
колобродил только на берегу во время коротких междурейсовых стоянок, а тут,
на удивление всего экипажа, умудрился как-то напиться в море.
Сначала, когда он вышел на палубу, никто не обратил особого внимания на
его возбуждённое раскрасневшееся лицо, на лихорадочный блеск глаз, но вскоре
уже ни у кого не оставалось сомнения - Федька пьян в дымину. Бессмысленно
вращая осоловелыми глазами, он то громко смеялся, то нёс какую-то
несусветную чепуху, то затягивал свою любимую "Распрягайте, хлопцы, коней".
И, наконец, в заключение, так сказать, художественной программы вскочил на
рыбодел, зажал в оскаленных зубах шкерочный нож и пытался лихо пройтись в
лезгинке, но не удержался и шлепнулся на палубу, приварив себе добрый синяк.
Федьку подхватили под белы руки, отвели в кубрик и для надежности оставили
под замком, пока не прочухается.
Всех, конечно, занимал вопрос, чем это он успел "накачаться" - водкой,
одеколоном, денатуратом или ещё каким сногсшибательным пойлом? И где он всё