"Валерий Золотухин "На Исток-речушку, к детству моему..." " - читать интересную книгу автора

скажем, тому же председателю могло показаться, что дед дурью мается - стоит
себе сортир, ну и пусть стоит, никому не мешает, да и нужен-то он в этом
забытом месте только одному деду. Но Ермолаю показалось, что пчелы снизили
производительность и качество из-за того, что сортир близко к ульям и в них
оттуда надувает.
Он принадлежал к такой породе людей, которую от мала до велика уважают
сразу, на расстоянии, ищут совета и осуждения которой опасаются. На что
председатель, гроза колхоза и района, мужик грубый и властный, от
недовольного взгляда которого иные будто ростом меньше делались, нередко
наезжал к деду вроде случайно, на самом деле доброго совета послушать. И
хоть из гордости вид делал, что не соглашается, на обратном пути, в кошеве,
под еканье селезенки Гоголя принимал дедовы выводы без поправок. Разница в
летах у них невелика была - что-то около семи годов, - но природа Сотникова
брала верх. В свое время Ермолай сам был председателем и комбеда и коммун
первых, всю механику коллективизации постиг с самого зарождения. Прошел
гражданскую, бежал от Колчака в партизаны. В последнюю войну с немцем
потерял ногу, получил инвалидность и отошел от общественной жизни.
Вернувшись из госпиталя, заполз Ермолай в баню, не заглянув в хату, не
осмотрев, как выросли ребятишки, как обезмужичила деревня. И долгие месяцы
пролежал там в тоске и в одиночестве, не вылезая свет поглядеть. Словно
узнику, приносила ему баба питье и еду - ставила горшок у порога и уходила.
Дальше он не пускал никого. Даже хлеб свой он не мог есть при людях. Так
мучился безножием.
Ночью одной выполз Ермолай из своего логова, оглядел двор, посмотрел в
небо - и остался. Утром заявил старухе и детям, чтоб призвали к нему
председателя. Долго мужики толковали, а вечером к дому Сотникова подошла
подвода с кузнечным горном. Баню-логово переделали под кузню, и стал Ермолай
колхозным кузнецом. Какая тревога извлекла его из бани, бог весть!
Много лет спустя, когда прошла боль, зажила беда и война стала такой
далекой, будто и не была вовсе, дед рассказал про сокола, которого ребятишки
привязали нечаянно под оконце его бани.

Вот пройдет моя беда со кручиною,
Я взовьюсь, млад-ясен сокол, выше облака...

Ребятишки подранили соколенка. Подобрали во ржи, и принесли домой, и
привязали во дворе за ногу. Весь двор сразу вымер будто. Куры, подхватив
цыплят, в панике схоронились и замолчали, дуры. И петух смылся. Правда,
иногда он появлялся, вроде как на разведку, на почтительном - не достать -
расстоянии, вытягивал шею, растопыривал очи, в ужасе и нахальстве
разглядывая поверженного, прокукарекивал нечто высокомерное и быстро
смывался, где ни достать, ни даже просто глянуть в его бесстыжие глаза.
Хозяйка не могла нарадоваться такой оказни. Соседские куры забыли дорогу и в
ее огород, и к чужому петуху. И не надо было теперь охранять цыплят от
злодеев коршунов. Те как почуяли, вороги, что кончилась им лафа на этом
подворье. Вот какая сила от земли до сини небесной исходила от спутанного и
сидевшего на приколе соколенка, который между тем подрастал, залечил крыло и
беду свою, стал пробовать ходить и соколом становиться. Только маленькие
ребятишки досаждали ему, щекоча прутиками: маленькие злые бывают - по
неразумению еще. В какое-то утро сокола не нашли. Раздолбив клювом