"Валерий Золотухин "На Исток-речушку, к детству моему..." " - читать интересную книгу автора

собственное запястье, он ушел к своим заботам. Он ушел. Но долго еще не
появлялись коршуны и соседские куры на этом дворе, так что цыплята успели
вырасти. Ермолай Сотников, глядя в это утро на оставленные сухожилия сокола,
велел бабе призвать к себе председателя.
Но не одни сухожилия оставил ушедший в память свою. И не только Ермолай
один пристыл к месту, сраженный вольным примером. Похожая проба и в
человеческой судьбе откликнулась, и выпала она на долю его сына Вальки много
лет спустя.
Ермолай кузнечил еще, а сын его, Валька, шоферил, возил зерно с
глубинок по зимней дороге - рекой на элеватор в город. Невыносимые это были
рейсы на плохих пятитонках, в сорока-пятидесятиградусный мороз по
заметенным, непролазным путям. Мужики сговаривались в компании и шли
пятью-шестью моторами, чтоб выручать, вдруг встанет кто. Иногда, если
набирался большой караван, передом полз мощный трактор С-80 с клином,
расчищая заносы. В этот раз его не было. Валька шел последней машиной. И
поднялся буран. Они знали, что он будет, но рассчитывали добраться до
ночлега, пока разыграется вовсю. Четыре машины с большим разрывом друг от
друга дотянули на подворье. Последней, Валькиной, не было тревожно долго.
Пошли выручать и нашли Вальку, живого, слава богу, но... уже не целого.
Машина его сошла с колеи, давно неразличимой во тьме и снеге,
забуксовала и заглохла. Валька выскочил посмотреть и тут же брякнулся
навзничь, сбитый ветром. Кое-как бензином разжег факел, поддомкратил кузов,
стал откапываться и совать под колесо полушубок. Машина скользнула с
домкрата и впаяла Валькину пятерню в наледь. И остался бы Валька навеки
приваренный к своей "ласточке", если бы он от другого отца родился и другую
титьку сосал. Лопатой перерубил он собственное запястье и ушел. И спасся,
оставив под колесом мозоли свои. Вот какая это была порода!
...Баня у Сотникова-деда (как и у них) - по-черному. Когда топилась,
дым из всех щелей. Такая же каменка, то же слепое оконце и та же керосиновая
лампа без стекла. Стояла она чудесно, у самой воды, у самых лилий. Мужики
долго парились, напялив шерстяные рукавицы и носки, чтобы ногти не горели.
Кряхтели, стонали, выскакивали врозь и вместе на улицу и плюхались в
чистейшей воды речушку Исток с лилиями и плавунами. Очухивались в воде,
отходили, и снова упаривались, и снова очухивались. Потом затащили Ваньку,
намучили его, нахлестали, будто конопатины ему отпарить хотели, и тоже в
воду бросили.
И Володе хотелось испытать на себе березовый веник и прохладу Истока,
но ему запрещено врачами перегреваться и переохлаждаться. Год только назад
он вернулся из детского костно-туберкулезного санатория, где пролежал не
вставая три года. Разучился ходить и стоять. Надо было начинать все сначала.
По две минуты в день, на костылях, подхваченный со всех сторон няньками,
учился ходить по земле. Когда за ним приехала мать, ему было разрешено
ходить в сутки сорок пять минут.
Теперь он стоял на бугре будто завороженный, повесив себя на костыли, и
руки, несоразмерно длинные, струились по ним арбузными плетьми. И наблюдал
за мужиками и конями. И запоминал. Больная нога не доставала земли, хотя
специально была вытянута песочными мешочками сантиметра на четыре
сравнительно со здоровой. Но на нее нельзя наступать. Ботинок на здоровой
ноге подбит для этого толстой деревянной колодкой. Года через три ноги
должны сравняться по длине, но и тогда все равно нельзя будет наступать еще