"Анатолий Павлович Злобин. Бонжур, Антуан! (Повесть) " - читать интересную книгу автора

когда мать позвонила мне перед самым вылетом и незнакомо выкрикнула в
трубку: "Боря нашелся, читай сегодняшнюю "Комсомолку". Я успел схватить
газету в киоске, и мы полетели в Норильск. Лишь после того как легли на
курс, я принялся за нее. Статья называлась "Герои Арденнских лесов", и я
удивился: при чем тут Арденны? Но и статья мало что объяснила. О Доценко и
Шишкине там говорилось более чем достаточно, а про отца, и то среди других,
упомянуто только имя. Борис Маслов - и все. В сущности, ничего, только имя
и факт, но вместе с тем так много, что даже не верилось.
И подпись стояла - А.Скворцов. Мы прилетели из Норильска, и я помчался
к Скворцову. Тогда-то и сказал он про женщину. И дал координаты отцовской
могилы: Ромушан, провинция Льеж, Бельгия. Я написал в Ромушан кюре, потому
что Скворцов вспомнил, что там была церковь. Кюре ответил и сообщил адрес
Антуана.
- Значит, кроме публикации в этой газете, вы о судьбе отца больше
ничего не знаете?
- Почти ничего. Но надеюсь.
- Разумеется, я первый же расскажу вам все, что знаю. Я хорошо помню
вашего отца.
Мы продолжали стоять у ворот, где он меня встретил. Кюре изучающе
глядел на меня: все тут глядят на меня изучающе. Я тоже на него
посматривал: что-то он расскажет? Глаза у него живые и быстрые, хотя лицо
изъедено морщинами, нет, не вислые складки на дряблой коже, а именно
морщины, неглубокие, но резкие, сплошная сеть морщин. Черная сутана до пят
с откидным капюшоном, с широкими рукавами. Он поднял руки, приветствуя
меня, и стал похож на черную птицу. Большая черная птица - что-то вроде
птеродактиля. И вовсе он не кюре, он черный монах. В монахах я разбирался
неважно и потому решил уточнить.
- Какого направления вы придерживаетесь? Или имеете сан?
- Я монах бенедиктинского ордена, это очень древний орден, может быть,
самый древний из всех ныне существующих, ему уже тысяча триста лет.
Древляне еще ходили в звериных шкурах, а наш орден уже придерживался
устава. Впрочем, он никогда не был особенно строгим, труднее попасть к нам.
Однако что же мы стоим, оставьте мотоцикл, проходите в дом, Виктор
Борисович, - он говорил по-русски чисто и протяженно, сохранив речь старого
русака.
И домик у старика был что надо, не дом, даже не вилла, а "шато", как
сказала Сюзанна, объясняя дорогу, - двухэтажный "шато" с колоннами,
галереями, парадным маршем у входа.
За домом оказалась обширная молельня со стеклянными стенами, перед
алтарем были расставлены широкие дубовые скамьи. Из дома в молельню вела
галерея, молиться здесь можно со всеми удобствами.
Мариенвальд шагал впереди, все-таки он немного шаркал, и сутана
волочилась по земле. Сутана была старая и пыльная.
Прошли по коридору и оказались в просторной комнате, заставленной
книжными полками. Запах пыли и затхлости бил в нос. Я едва не чихнул и с
трудом притерпелся.
- Садитесь, Виктор, - он указал на старомодный диван с высокой
спинкой, покрытый облысевшей медвежьей шкурой.
- Давно вы из Москвы? - Он грузно опустился на другой конец дивана,
пружины снова печально взвизгнули, и снова всклубилась пыль, но он этого не