"Зиновий Зиник. Руссофобка и фунгофил " - читать интересную книгу автора

социализма, пусть и искаженного культом личности, но все же идеала всех
трудящихся земного шара в то время, когда миллионы британских безработных
простаивают в очереди за жалким пособием, И неужели он, либеральный
советский интеллигент ("уберите, пожалуйста, руку с моего колена!"),
настолько наивен, что не понимает "в какие жернова он подсыпает песку"
своими сочинениями? Надо бороться за публикацию своих сочинений у себя на
родине, а не передавать тайком пророчества о своей многострадальной стране в
циничные руки, вроде агентов ЦРУ, которые, как известно, распространяют и
финансируют русскоязычные публикации на Западе как козырь в кровавой игре
разведок в ходе глобального конфликта супердержав, а вовсе не ради спасения
русской литературы. Пусть примером ему послужит судьба таких русских поэтов,
как Ахматова, Пастернак и расстрелянный Мандельштам, а не те раздобревшие на
иностранной валюте диссиденты, о страданиях которых нам на Западе все уши
прожужжали, а потом они появляются из-за железного занавеса в мехах и
бриллиантах и начинают чернить свою родину!
Всего этого Клио не решилась сказать, но кое-что все-таки сказала,
злясь на саму себя за то, что повторяет изречения Марги десятилетней
давности. И кое-что, хотя и не все, дошло до ее собеседника, лицо которого
все больше и больше искажалось брезгливой гримасой раздражения, пока,
наконец, он не вскинул голову и не заорал на всю комнату: "Коминтерновская
мандавошка! Кто привел сюда эту коминтерновскую мандавошку?!"
От его визга, в котором и следа не осталось от православной литургии,
по затихшему помещению пробежал шепоток, и на Клио уставились вдруг
отрезвевшие глаза присутствующих. Клио стало страшно - ей казалось, что ее
сейчас ударят. Она понимала, что ее слова могли серьезно задеть этого чтеца
непонятных стихов. Даже оскорбить. Она вовсе не была уверена в
справедливости собственных слов. Более того, ей противно было вспоминать всю
эту демагогию про колыбель революции и заговор империалистических разведок.
Она наговорила всю эту идеологическую белиберду просто потому, что надо было
что-то сказать вопреки: избавиться от вязкости поэтического взгляда,
вязкости его голоса в ушах, от руки у нее на колене. Дело было вовсе не в ее
отношении к русской поэзии - она просто чувствовала, что ее хотят
использовать. И она стала защищаться. Теми словами, что были в данный момент
в ее распоряжении. Неужели из-за слов, пуская обидных, надо этак тяжело
смотреть? С такой коллективной ненавистью в глазах? И тут до Клио дошло, что
так именно и проходят партийные собрания, пресловутые митинги с обязательной
явкой. До нее дошло, что она среди советских людей. Что это и есть советская
власть. И ей стало тошно и страшно.
Она искала глазами Маргу. Пора было уходить. Уходить, пока есть куда
уйти. Но Марга, видимо, крутилась где-то в коридоре. Или в ванной. Клио
заметила, что Марга то и дело запирается в ванной, откуда выходила
порозовевшая и помолодевшая непонятно отчего, и всегда вслед за ней выходил,
понуря взгляд, ее очередной "старый приятель" по московским визитам.
"Сексуальная невоздержанность обратная сторона агрессивности
капиталистического общества" - вспомнила Клио один из афоризмов Антони и
засморкалась в платок, избегая враждебных уставившихся на нее глаз. Они были
из социалистического мира, эти глаза, но все равно агрессивные. Кроме того,
она не поняла, что значит "коминтерновская мандавошка". Прижимая к носу
платок, как будто ее уже ударили, она уставилась в противоположный угол
невидящим взглядом раскрасневшихся от слез глаз. Пока, наконец, до нее не