"Зиновий Зиник. Руссофобка и фунгофил " - читать интересную книгу автора

советологов; только для этого надо заполучить в друзья Костю, надо быть
Костей, а не черт знает каким диссидентским и высоколобым хмырем. И как
благосклонно, без ложного презрения игнорировал Костя советы этих неучей, с
какой благожелательной улыбкой склонял свой рыжеватый чуб и как иронически
морщил свой курносый нос картошкой и на костистых скулах начинали играть
ямочки. Даже его клетчатая рубашка с выпирающими лопатками и острой ключицей
из-под смятого воротничка, казалась ей уже родной - эта советская ковбойка
делала его похожим то ли на техасского ковбоя, то ли на шотландского
фермера, - короче, от него веяло здоровой бедностью, чем-то земным,
натуральным, без интеллигентских ужимок и финтифлюшек толпы безродных
снобов. В нем было, одним словом, нечто пролетарское. И Клио поймала себя на
том, что страшно злится, когда толпа болельщиков кулинарного искусства Кости
загораживала от нее его лицо вполоборота к ней.

* * *

Апогей наступил, когда неожиданно для всех Костя подхватил полотенцем
раскаленную сковороду и понес ее, не юля и не сворачивая, не глядя по
сторонам, через всю квартиру, к праздничному столу, заставленному
пересоленными салатами, блюдом с селедкой, глазеющей на всех присутствующих
кружками лука, едкой редькой - и все налезало друг на друга, уже
полусъеденное, расхватанное в нетерпении до срока. Все эти блюда были
сметены в сторону, расступились, давая дорогу гигантской сковороде с мясом,
как расступалась и толпа гостей, давая проход победно шествующему
Константину, толкаясь за его спиной, спеша занять места. Уже нацелились
вилки, и вдруг с разных концов этого застолья послышались сначала негромкие
споры, а потом задорная, во весь голос, яростная перепалка, в ходе которой
собравшиеся тыкали друг другу в нос часами, пока, наконец, кто-то не
догадался включить радио, И вместе с грохотавшим из него нечленораздельным
рыком "С новым гадом, татарищи!" поднялась суматоха: руки тянулись к
бутылкам, водка проливалась на скатерть, звенели стаканы: "До гимна
попрощаемся со старым!" Успели чокнуться и тут же снова налить, когда грянул
гимн Советского Союза, и все, встав, снова соединили рюмки над раскаленной
сковородой с костиными "штексами". "А ну-ка!"- успела тяпнуть по чьей-то
нахальной вилке хозяйка дома, и тарелки с мясом закружили в нетерпеливой
очередности вокруг стола. Но возгласов урчащего восхищения под треск
челюстей и звон наполнявшихся рюмок хватило ненадолго. Быстро насытившись,
уже заводили в углу проигрыватель, уже кидались друг в друга апельсиновыми
корочками, уже кто-то гасил окурки в недоеденное мясо, а кто-то заслоненный
танцующими парами, обнимался на кушетке.
Клио снова оказалась зажатой в угол на краю стола, перед тарелкой с
обглоданной кем-то костью и опрыскивала эту кость вновь подступившим чихом и
насморком в чаду и дыму квартиры.
"Девочка плачет", - вдруг потянул ее за локоть сосед и стал тыкать
пальцем в крутящуюся катушку на допотопном магнитофоне. Оттуда доносился
гортанный и томительный баритон, распевающий на двух нотах нечто восточное,
похожее на повторы засыпающего муэдзина. "По-русски понимаете? Барды,
министрели, не официально, понимаете? - перекрывал шум в комнате и
магнитофонный ящик этот непрошенный гид, - Я вам объясню, слушайте сюда.
Значит так, девочка, герл, понимаете? Она плачет. А шарик, значит, летит,