"Исаак Башевис Зингер. Кафетерий" - читать интересную книгу автора

- Ваш отец... - и уже понял, что его нет.
- Он умер почти год назад, - ответила Эстер.
- Вы все еще сортируете пуговицы?
- Нет. Стала продавщицей в магазине готового платья
- Можно поинтересоваться, что вообще у вас происходит?
- О, ничего, абсолютно ничего. Можете не верить, но сидя тут, я думала
о вас. Я попала в какую-то западню. Даже не знаю, как сказать. Может, вы мне
что-нибудь посоветуете? У вас еще осталось терпение слушать таких маленьких
людей, как я? Ну-ну, я не собиралась вас обидеть. Между прочим, я даже
сомневалась, помните ли вы меня. Короче, я работала, но было все труднее и
труднее. Артрит заел. Ощущение, будто кости трещат. Утром просыпаюсь - не
могу сесть. Один врач сказал, что выскочил диск в позвоночнике; другие все
валили на нервы; третий сделал рентген и вроде как обнаружил опухоль, хотел
положить меня на несколько недель в больницу, но я под нож не пошла. И тут
вдруг появился маленький человечек, адвокат. Он сам из беженцев и связан с
германскими властями. Вы же знаете, они сейчас выплачивают деньги по
репарациям. Да, верно, я бежала в Россию, но тем не менее я - жертва
нацизма. Кроме того, досконально моей биографии они не знают. Я могла бы
получить пенсию плюс несколько тысяч долларов, но мой выскочка-диск тут не
помощник: он сместился уже после лагерей. Этот адвокат говорит, что у меня
есть только один шанс - убедить их в моей физической немощи. Увы, это и в
самом деле правда, но как вы ее докажете? Немецкие врачи - что
невропатологи, что психиатры, все требуют доказательств. Все должно
выглядеть так, как описано в учебниках - только так, и никаких отклонений!
Адвокат хочет, чтобы я изобразила слабоумие. Разумеется, двадцать процентов
денег идут ему, а то и больше. Ума не приложу, зачем ему столько денег. Уже
за семьдесят, старый холостяк. Пытался ко мне приставать. Он сам уже
порядком мишугинер.[3] Но как мне сыграть слабоумие, когда я и в самом деле
плоха? Меня воротит от всего на свете, я боюсь всерьез свихнуться. Да и не
люблю надувательство. Но этот шистер[4] не отстает. Сплю я тоже очень плохо.
Когда утром звонит будильник, встаю разбитая, как когда-то на лесоповале в
России. Конечно, я принимаю снотворное - без него мне вовсе не уснуть. Вот
вам в общих чертах ситуация.
- Почему вы не вышли замуж? Вы ведь и сейчас привлекательны.
- Ну, опять пошло-поехало! Не за кого. Слишком поздно. Знай вы, что у
меня на душе, вы б меня об этом не спрашивали.


IV

Промелькнуло несколько недель. Пошел снег, сменившийся дождем, а потом
ударили морозы. Я стоял у окна и глядел на Бродвей. Пешеходы полушли,
полускользили по обледеневшим тротуарам. Машины еле ползли. Небо над крышами
было фиолетовым, не было видно ни луны, ни звезд, и хотя было восемь часов
вечера, пустынные магазины напоминали об экономическом спаде. На мгновение я
ощутил себя в Варшаве. Зазвонил телефон, и я метнулся к нему так же, как
кидался десять, двадцать, тридцать лет назад, когда еще ждал чего-то от
телефонного звонка. Я поднял трубку, но ответом на мое "алло" была лишь
тишина, и меня охватил страх - словно какая-то злая сила прятала от меня
хорошие новости. Затем послышалось бормотание, и я различил свое имя,