"Исаак Зингер. Враги. История любви [love]" - читать интересную книгу автора

шатким ступенькам и повернул направо, на улицу, быстрее, чем кто-нибудь из
них мог задержать его. Он не успевал в срок выполнить работу для рабби
Ламперта.
Контора, куда спешил Герман, помещалась в здании на Двадцать третьей
улице, неподалеку от Четвертой авеню. Чтобы добраться до станции метро на
Стилвелл-авеню, у него было четыре возможности: пойти вдоль Мермейд-авеню,
вдоль Нептун-авеню, вдоль Серф-авеню или вдоль пляжа. В каждой дороге была
своя прелесть, но сегодня он выбрал Мермейд-авеню. Эта улица имела
восточноевропейский колорит. Прошлогодние плакаты, оповещавшие о выступлении
канторов и раввинов и сообщавшие о ценах на места в синагогах, еще висели на
стенах. Из ресторанов и кафетериев доносились запахи бульона, каши, рубленой
печени. Булочные торговали оладьями и печеньем, штруделем и коржиками с
луком. Перед одним из магазинов женщины выуживали из бочек соленые огурцы.
Пусть даже у него никогда не бывало большого аппетита - но голод,
пережитый в годы нацизма, настолько въелся в тело, что один вид пищи
возбуждал его. Солнце освещало ящики и корзины, полные апельсинов, бананов,
вишен, клубники и помидоров. Евреи жили здесь как хотели, на свободе! На
главных и боковых улицах висели вывески школ, где преподавали на иврите.
Была тут даже школа с преподаванием на идиш. Шагая, он изучал улицу и искал
место, где можно было бы спрятаться, если бы нацисты заняли Нью-Йорк. Можно
ли построить здесь подземный бункер? Разрешат ли ему спрятаться в башне
католической церкви? Он никогда не был партизаном, но теперь часто думал о
позициях, с которых удобно вести огонь.
На Стилвелл-авеню Герман повернул направо, и горячий ветер, пахнувший
поп-корном, тут же налетал на него. Зазывалы заманивали публику в парк с
аттракционами и балаганами. В парке были карусели, тиры, медиумы, которые во
время спиритических сеансов за пятьдесят центов вызывали души умерших. У
входа в метро итальянец с выпученными глазами бил длинным ножом по железке и
выкрикивал одно-единственное слово голосом, который перекрывал весь шум. Он
продавал сахарную вату и мягкое мороженое, таявшее, как только оно
оказывалось в стаканчике. На другой стороне набережной, за толкотней тел,
блестел океан. Пусть все это дешевка и китч, но сияние красок, избыток,
свобода каждый раз заново потрясали Германа.
Он пришел на станцию метро. Пассажиры, в основном молодые, выпрыгивали
из поездов. Таких необузданных лиц Герман не видел в Европе. Но молодые люди
здесь были одержимы страстью к удовольствиям, а не страстью к преступлениям.
Парни бежали и орали и пихались, как козлы. У многих были черные глаза,
низкие лбы, курчавые волосы. Тут были итальянцы, греки, пуэрториканцы.
Молодые девушки с широкими бедрами и высокой грудью несли сумки, полные еды,
подстилки для пляжа, крем для загара и зонтики от солнца. Они смеялись и
жевали резинку.
Герман спустился по лестнице вниз, и тут же подошел поезд. Двери
разошлись, и его обдало жаром. Гудели вентиляторы. Голые лампы слепили
глаза; на перроне были разбросаны газеты и скорлупа от орехов. Пассажиры,
ждавшие поезда, подзывали полуголых черных мальчишек, и те чистили им туфли.
Мальчишки склонялись у их ног, как первобытные язычники перед богами.
На сиденье лежала оставленная кем-то еврейская газета. Герман ваял ее и
прочитал заголовки. Сталин заявил в интервью, что коммунизм и капитализм
способны к мирному сосуществованию. В Китае шли бои между красными и
войсками Чан Кай-ши. На внутренних полосах газеты беженцы описывали ужасы