"Зоя Евгеньевна Журавлева. Требуется героиня" - читать интересную книгу автора

бежала застукаться. "Ты чего, Розка?" - ошарашится даже водящий. "Отстань. Я
просто дышу, понял?" - И втягивает воздух, как собака болотную прель. Стоит.
Потом как вдруг рванет с места. Как запустит вразлет все двенадцать палочек.
Сложилась, как ножик. И сразу пропала. Только водящий остался дурак дураком.
Чего не застукал? Это же Розка! И ее штучки!
За Розкой, на второй парте, сидела Ритка Чибасова, вечно чем-то
обиженная. Длинная, с крошечной головкой, по прозвищу Змеюка. Ритку Чибасову
Юрий как-то встретил в метро, вот была встреча! Сверху, по эскалатору,
съехала прямо на него гран-дама последнего выпуска: плечи вразлет, лиловая
чешуя, задок, все на месте, по лучшим западным образцам. Огромные волосы над
смеющимися глазами. "Мазин?! Ты? где? как? Я индолог, только что вернулась
из Индии, надоело ужасно". Рядом, за Риткиным плечом, переминался могучий
дипломат, краса корпуса. В театре был бы на амплуа первого любовника до
гробовой доски. "Прости, ужасно торопимся. Владик, пошли!" Он рванулся за
Риткой, как на любимую Голгофу. Вот тебе и Змеюка.
А за Риткой, кажется, эта. Вот именно. Нелька Карманова, белобрысая
флегма, за партой она сидела, как куль.
"И что ж Нелька?" - сказал Юрий.
"Уму непостижимо, - сказала мать. - Ведь дядя ее воспитал, без матери,
без никого. Выучил. Прописал ее мужа к себе. Двое детей, всех кормил. Сам
без кабинета, буквально работал за кухонным столом. Все - для них, все -
Нельке. А теперь слег и никому сразу не нужен, дети даже в аптеку не сходят.
Сама Нелька, представляешь, бегает всюду, чтоб разменять квартиру. Может,
так теперь полагается у молодежи..."
Этого мать, конечно, не думает. Просто повторяет чьи-то слова. Просто
ей хочется, чтобы Юрий опроверг ее с неподдельным жаром и она бы еще раз
увидела, какой он хороший, добрый, отзывчивый, как не похож он на Карманову.
Стареет.
"Прости, это я уже злюсь, - сказала мать. - Так Карманова жалко, он же
ей все отдал".
"А ВСЕ никогда детям нельзя отдавать, - неожиданно вслух подумал
Юрий. - Они этого не ценят. Они даже это не уважают в родителях. Они даже
любят, чтобы родители оставляли себе кое-что".
"Какой ты умный, - сказала мать. - Это на собственном опыте?"
"Не волнуйся. Ты-то меня держала в узде. Правильно делала".
"Спасибо", - улыбнулась мать.
"Правда, - сказал Юрий, - не понимаю я этой родительской истерии:
отдать! отдать! Чтобы потом упрекать - я тебе все отдал, а ты сякой-этакий.
Достаточно, что они будут жить дольше минимум на тридцать лет. И все у них
еще будет".
"Теоретически мудро, - сказала мать. - Но на практике! Жаль, ты не
можешь на Боре попробовать, сам убедился бы..."
"Жаль", - сказал Юрий.
Ивняки теперь разрослись, такое стало курортное место - куда там!
Москва сюда добралась, с ластами и "Спидолой". Отгрохали целый корпус для
аспирантов. Масштабы. Дома. Корпуса. Кварталы. Но все-таки у прежнего
"глинобита" было свое лицо - мрачное, многосарайное рыло. Но свое. А теперь
Ивняки тоже заштамповались. Как и город.
Именно в Ивняках, как нигде, Юрий чувствовал себя поколением. И ощущал
свою связь и разрыв с другими поколениями. Одно - хромало теперь по