"Зоя Евгеньевна Журавлева. Требуется героиня" - читать интересную книгу авторабежала застукаться. "Ты чего, Розка?" - ошарашится даже водящий. "Отстань. Я
просто дышу, понял?" - И втягивает воздух, как собака болотную прель. Стоит. Потом как вдруг рванет с места. Как запустит вразлет все двенадцать палочек. Сложилась, как ножик. И сразу пропала. Только водящий остался дурак дураком. Чего не застукал? Это же Розка! И ее штучки! За Розкой, на второй парте, сидела Ритка Чибасова, вечно чем-то обиженная. Длинная, с крошечной головкой, по прозвищу Змеюка. Ритку Чибасову Юрий как-то встретил в метро, вот была встреча! Сверху, по эскалатору, съехала прямо на него гран-дама последнего выпуска: плечи вразлет, лиловая чешуя, задок, все на месте, по лучшим западным образцам. Огромные волосы над смеющимися глазами. "Мазин?! Ты? где? как? Я индолог, только что вернулась из Индии, надоело ужасно". Рядом, за Риткиным плечом, переминался могучий дипломат, краса корпуса. В театре был бы на амплуа первого любовника до гробовой доски. "Прости, ужасно торопимся. Владик, пошли!" Он рванулся за Риткой, как на любимую Голгофу. Вот тебе и Змеюка. А за Риткой, кажется, эта. Вот именно. Нелька Карманова, белобрысая флегма, за партой она сидела, как куль. "И что ж Нелька?" - сказал Юрий. "Уму непостижимо, - сказала мать. - Ведь дядя ее воспитал, без матери, без никого. Выучил. Прописал ее мужа к себе. Двое детей, всех кормил. Сам без кабинета, буквально работал за кухонным столом. Все - для них, все - Нельке. А теперь слег и никому сразу не нужен, дети даже в аптеку не сходят. Сама Нелька, представляешь, бегает всюду, чтоб разменять квартиру. Может, так теперь полагается у молодежи..." Этого мать, конечно, не думает. Просто повторяет чьи-то слова. Просто увидела, какой он хороший, добрый, отзывчивый, как не похож он на Карманову. Стареет. "Прости, это я уже злюсь, - сказала мать. - Так Карманова жалко, он же ей все отдал". "А ВСЕ никогда детям нельзя отдавать, - неожиданно вслух подумал Юрий. - Они этого не ценят. Они даже это не уважают в родителях. Они даже любят, чтобы родители оставляли себе кое-что". "Какой ты умный, - сказала мать. - Это на собственном опыте?" "Не волнуйся. Ты-то меня держала в узде. Правильно делала". "Спасибо", - улыбнулась мать. "Правда, - сказал Юрий, - не понимаю я этой родительской истерии: отдать! отдать! Чтобы потом упрекать - я тебе все отдал, а ты сякой-этакий. Достаточно, что они будут жить дольше минимум на тридцать лет. И все у них еще будет". "Теоретически мудро, - сказала мать. - Но на практике! Жаль, ты не можешь на Боре попробовать, сам убедился бы..." "Жаль", - сказал Юрий. Ивняки теперь разрослись, такое стало курортное место - куда там! Москва сюда добралась, с ластами и "Спидолой". Отгрохали целый корпус для аспирантов. Масштабы. Дома. Корпуса. Кварталы. Но все-таки у прежнего "глинобита" было свое лицо - мрачное, многосарайное рыло. Но свое. А теперь Ивняки тоже заштамповались. Как и город. Именно в Ивняках, как нигде, Юрий чувствовал себя поколением. И ощущал свою связь и разрыв с другими поколениями. Одно - хромало теперь по |
|
|