"Зоя Евгеньевна Журавлева. Требуется героиня" - читать интересную книгу автора

обнаружились необыкновенные способности.
Только с руками она мучилась в первое время: до крови сбивала пальцы.
Вечером мать садилась поближе к лампе и осторожно мазала руки вазелином,
каждый палец отдельно. Втирала. И беззвучно ойкала. А Юрий каждый вечер
следил за ней из-под одеяла. Он привык тогда к этому ритуалу, как к молитве:
она намажет, поойкает, и он сразу заснет.
Маленьким Юрий любил слушать, как весело мать печатает. Будто дождь по
крутой крыше, легко и часто. Двенадцать экземпляров в машинке, а все равно у
нее выходило легко. Ту машинку, старый "Ундервуд", мать до сих пор
вспоминает. Мать стучала на высшей скорости и еще успевала следить за
смыслом. Ловила ошибки в тексте, если там были не только формулы, и
незаметно правила стиль, всегда она была тихим стилистом-любителем, а теперь
пригодилось.
Институтский народ быстро тогда разобрался, что к чему. И к матери
сразу стала очередь: все значительные статьи шли теперь только через нее.
Можно сказать, что на матери держалась целая научная отрасль, немаловажная в
народном хозяйстве. И домой к ней бежали после работы. Срочно. Спешно.
Журнал ждет. Издательство помирает.
Вечно они табунились дома, эти научные силы. Кандидат наук Хромов.
Завсектором Николаенко. Завлабораторией Ламакин. Профессор Кузнецов. Юрий с
детства привык к этим званиям и степеням, уже казалось, в порядке вещей. Как
домоуправ Спиридоныч. Или гардеробщица Женя. Просто фамилия уже выглядела
голо: "Кузнецов". Это что же за Кузнецов? А-а-а, это же "профессор
Кузнецов". Который всегда пересчитывает копирку до листа и проверяет поля
школьной линейкой.
В институте, конечно, был разный народ.
Но к одному, Ивановскому, Юрий всегда чувствовал особую тревожную
настороженность. И даже подрастая, не мог ее в себе одолеть. Тогда
Ивановский был еще кандидатом, с легким брюшком и проплешиной, которую
прятал. Этот Ивановский вечно притаскивал матери грязные черновики -
какие-то цифры, графики, бессвязное описание опыта и намеки на выводы. Мать
к этому времени уже поднаторела в профиле института, особенно - лаборатории
Ивановского. Из его винегрета она ухитрялась делать довольно приличные
статьи, все кругом прямо поражались. А этот нахал Ивановский, унося в клюве
готовенькую работу, еще надувался и поощрительно говорил матери:
"Вы, Верочка, думающая машинистка. Вы, Верочка, исключительно
схватываете мысль".
"Зачем тебе это надо? - сердился Юрий, когда достаточно вырос, чтобы
сердиться. - Он же двух слов сам не может связать! Пожалела бы лучше науку!"
"А мне Аню жалко, - смеялась мать. - Это я для Ани".
Аня была жена Ивановского, она его прямо боготворила. Все забегала к
матери посекретничать, какой Ивановский умный, чистый, честный. И как ему
трудно в этой научной клоаке - имелся в виду институт. Как ему все завидуют
и строят козни.
"Она прямо больная какая-то, твоя Аня", - говорил Юрий.
"Просто она его любит..."
"Ничего себе просто. Кого? Ивановского?"
"А что? - говорила мать. - Она просто верующая. По натуре. По своей
конституции. Он на нее однажды взглянул, и она в него на всю жизнь поверила,
так у женщин бывает".