"Зоя Евгеньевна Журавлева. Требуется героиня" - читать интересную книгу автора

страшное - шея.
В праздники Дарья Степановна выпивает бокал шампанского и вдруг просит
соседа по столу: "Ты меня, деточка, только, пожалуйста, не предавай! Я прямо
не переживу, если ты меня предашь!" Посторонние шарахаются. А свои к этому,
конечно, готовы и стараются быть рядом. Свои отвечают быстро: "Что вы, Дарья
Степановна! Да ни за что на свете!" Тогда Дарья Степановна сразу светлеет и
говорит: "Конечно, деточка. Не обращайте внимания. Идите танцевать".
Когда-то Дарья Степановна пострадала из-за пустяка, устный жанр, теперь
по телевизору хлестче рассказывают. Говорят, там она читала на память
Есенина, и уголовники ее берегли за это. Говорят, что в молодости она была
сильной, веселой женщиной, а теперь бокал шампанского для нее - предел.
"Одно могу гарантировать, - сказал заслуженный артист Витимский, - если
у них в клубе мороз, я работать отказываюсь..."
"Только если не ниже двенадцати, - твердо сказал дядя Миша. - Как на
месткоме решили, так и будет".
Это давняя выездная беда - температура. Зрители жмутся друг к другу, в
пальто, в шапках, ногами стучат: греются. А актеры расхаживают по сцене в
безрукавках и декольте, дрожат за кулисами, собирают синие губы в улыбку, по
тексту: "Жарища, как в Африке!", и холодный пар тяжело вываливается из
простуженных глоток. Потом не спасешься ни медом, ни двумя одеялами, которые
тоже надо еще вымаливать у гостиничного начальства. Потом врачи удивляются,
почему у актеров радикулит - почти профессиональная - болезнь. И актрисы не
вылезают из консультаций. Об этом на всех месткомах кричат. И директор
только руками разводит: мол, клубы далеко, а он один. Недавно очередной раз
твердо постановили: ниже двенадцати не работаем.
"Надо же их когда-нибудь проучить", - сказал дядя Миша.
Когда-то дядя Миша был нетерпим и горяч.
В пятьдесят четвертом на торжественном заседании он дал по физиономии
режиссеру Трубицыну. Трубицын после спектакля зашел к выпускнице ГИТИСа
Аллочке Петровой на чашечку черного кофе и попутно сказал ей: "В новой пьесе
я тебя пока что не вижу. Как режиссер. Но если ты не возражаешь, чтоб я
остался на этой прелестной тахте до утра, я обещаю пересмотреть свои
позиции". Возможно, он изъяснился более поэтично, чем сохранила история. И
даже предпринял кое-какие действия, неувенчавшиеся.
Аллочка во втором часу ночи прибежала в театр и ревела на плече у
сторожихи. Утром директор потребовал Трубицына. Но тут все сошло довольно
гладко, поскольку много говорилось об одаренности и вообще был взят
отеческий тон, "как мужчина с мужчиной". Днем Трубицын лениво извинился
перед Аллочкой по телефону. Она сказала: "Мне так противно! Такая грязь!" Он
сказал: "Грязь? Ну, очищайся". - И повесил трубку. Через час Аллочка Петрова
принесла заявление об уходе. А вечером в фойе при свете праздничных люстр и
большом скоплении городских мэтров дядя Миша дал Трубицыну по физиономии,
сопроводив это категорическим пояснением: "В нашем театре, скотина,
постельного режима никогда не было, нет и не будет, понял?!"
Режиссер Трубицын сдачи не дал, хотя физически мог. Поэтому драки,
собственно, не было. Но скандал все равно вышел. И долго еще напоминали с
трибун, что недопустимо слаба постановка воспитательной работы среди актеров
и вообще в коллективе драмтеатра. Дяде Мише влепили строгача за
самоуправство, а Трубицыну все же пришлось уехать, как он ни крутился.
Сейчас он главрежем на Сахалине, уже несколько лет. И когда эта фамилия