"Франсуаза Жило. Моя жизнь с Пикассо " - читать интересную книгу автора

любезным, открытым, простым.
Я ответила, что, возможно, он хочет казаться простым, но я заглянула
ему в глаза и увидела в них отнюдь не простоту. Правда, меня это не пугало.
Даже побуждало опять придти к нему. Выждав с неделю, я однажды утром
вернулась на улицу Великих Августинцев, прихватив с собой Женевьеву. Дверь
открыл, разумеемся, Сабартес и высунул голову, словно лиса. На сей раз он
впустил нас, не говоря ни слова.
Помня по первому визиту очень милую, освещенную сквозь высокое окно
переднюю с множеством растений и экзотических птиц в плетеных клетках, мы
решили слегка расцветить эту зелень и принесли горшочек с цинерарией. Увидя
нас, Пикассо рассмеялся.
- К старикам не приходят с цветами, - сказал он.
Потом увидел, что мое платье того же цвета, что и цветы.
- Вижу, вы все продумали.
Я вытолкнула вперед Женевьеву.
- Вот красота, за ней следует ум, - напомнила я Пикассо.
Он внимательно оглядел нас, потом сказал:
- Это еще неизвестно. Пока что я вижу только два разных стиля: древнюю
Грецию и Жана Гужона.
В наш прошлый визит Пикассо показал нам всего несколько картин. И
теперь решил восполнить это. Нагромоздил их кучей. На мольберте стояла
картина; он пристроил сверху еще одну; по одной с боков; поверх них
пристроил другие, и, в конце концов, получилось сооружение, напоминающее
акробатическую пирамиду. Впоследствии я узнала, что он расставлял их так
почти ежедневно. Они всегда каким-то чудом держались, но едва их касался еще
кто-то, падали. В то утро на картинах были петухи; потрясала стойка
"Каталонца" с черешнями на коричнево-белом фоне; маленькие натюрморты,
некоторые с лимонами, многие со стаканами, с чашкой и кофейником, с фруктами
на клетчатой скатерти. Казалось, он устраивал представление, приводя в
определенный порядок цвета и поднимая их на подмости. Там была еще одна
картина, привлекшая мое внимание. Выполненная в землистых тонах, очень
близких к кубистскому периоду, она изображала большую обнаженную; вид сзади
с поворотом в три четверти предоставлял возможность составить представление
о натуре в целом. Были виды маленького мыса в западной части острова Ситэ
неподалеку от Нового моста, с деревьями, каждая ветвь которых состояла из
отдельных точек краски, в манере, очень напоминавшей Ван Гога. Было
несколько матерей с огромными детьми, достигавшими головой верхнего края
холста, несколько в духе каталонских примитивистов.
Многие из картин, которые Пикассо показывал нам в то утро, имели
кулинарную основу - освежеванные кролики или ощипанные голуби с горошком -
своего рода отражение времени, когда большинству людей было трудно раздобыть
еду. Были и другие, с сосиской, приклеенной словно коллаж к старательно
выписанному фону, были портреты женщин в шляпках с лежащими наверху вилками
или рыбами и другой едой. Наконец, он показал нам серию портретов Доры Маар
в очень искаженной форме, которые писал больше двух лет. По-моему, они
принадлежат к одним из лучших его работ. Выполненные на беловатом фоне, эти
портреты кажутся символами человеческой трагедии, а не просто деформацией
женского лица, как может представиться поверхностному взгляду.
Пикассо внезапно решил, что показал нам достаточно, и отошел от своей
пирамиды.