"Андре Жид. Имморалист" - читать интересную книгу автора

изощренности, что забавлялся этим, как игрой. То, от чего я еще сильно
страдал, это была моя болезненная чувствительность к малейшим изменениям
температуры. Теперь, когда мои легкие были здоровы, я приписывал эту
болезненную чувствительность моей нервозности, наследию болезни. Я решил это
побороть. Прекрасная загорелая кожа, как бы насыщенная солнцем, крестьян,
работавших с небрежно открытой грудью в поле, возбудила во мне желание так
же загореть. Однажды утром, раздевшись догола, я посмотрел на себя; вид моих
слишком худых рук, плеч, которых величайшие мои усилия не могли выпрямить,
особенно же белизна или, вернее, бесцветность моей кожи наполняли меня
стыдом и довели до слез. Я быстро оделся и, вместо того чтобы отправиться в
Амальфи, пошел по направлению к скалам, поросшим низкой травой и мохом,
подальше от жилищ, подальше от дорог, туда, где, я знал, меня не могли
увидеть. Придя туда, я медленно разделся. Воздух был очень свежий, но солнце
жгло. Я подставил все свое тело его огню. Я садился, ложился, поворачивался.
Я чувствовал под собой твердую землю; трепещущие травы прикасались ко мне.
Несмотря на то, что я был защищен от ветра, я дрожал и трепетал от каждого
дуновения. Скоро меня обволокла восхитительная жара; все мое существо
приливало к коже.
Мы прожили в Равелло две недели; каждое утро я возвращался на скалы
лечиться. Вскоре избыток одежды, бывшей на мне, стал для меня стеснительным
и ненужным; моя выдубленная кожа перестала непрерывно потеть и стала
защищаться собственным теплом.
Утром в один из последних дней (это было в середине апреля) я решился
еще на большее. В расщелине скалы, о которой я вам рассказывал, бежал
прозрачный родник. Он тут же падал водопадом, правда не очень большим, но
дальше, под водопадом, образовался более глубокий водоем, в котором
задерживалась совсем чистая вода. Три раза я приходил туда, наклонялся,
ложился на берегу, полный жажды и желаний; я подолгу разглядывал каменное,
гладкое дно, где не было ни малейшей грязи, ни травы, и где, дрожа и блестя,
светилось солнце. На четвертый день я подошел, заранее решившись, к воде,
еще более прозрачной, чем обычно, и без долгого раздумья сразу окунулся в
нее. Быстро охладившись, я вышел из воды и лег на траву на солнце. Там росла
душистая мята; я сорвал ее, смял ее листы, растер ею свое влажное, но
пылающее тело. Я долго смотрел на себя уже без всякого стыда, с радостью. Я
находил себя если еще не сильным, то на пути к силе, гармоничным,
чувственным, почти прекрасным.

VII

Таким образом, вместо деятельности, вместо работы, я довольствовался
физическими упражнениями, которые, конечно, были связаны с моей изменившейся
моралью, но которые казались мне теперь только устремлением, средством и не
удовлетворяли меня уже больше сами по себе.
О другом моем поступке, быть может, смешном в ваших глазах, я вам все
же расскажу, так как в своей ребячливости он подчеркивает мучившее меня
желание проявить во мне изменение моего существа: в Амальфи я побрился.
До этого дня я носил бороду и усы, а волосы на голове коротко стриг.
Мне не приходило в голову, что я могу иметь другой вид. И вдруг, в тот день,
когда в первый раз я лег голым на скале, борода мне помешала; это было как
бы последней одеждой, которой я не мог снять; она казалась мне фальшивой;