"Андре Жид. Имморалист" - читать интересную книгу автора

отдавался себе, вещам, всему, и это казалось мне божественным. Мы оставили
Сиракузы; я бежал по крутой дороге, соединяющей Таормину и Молу, и кричал,
призывая к себе: "Новый человек! Новый человек!"
Мое единственное усилие, усилие в ту пору постоянное, состояло в
систематическом изгнании или уничтожении того, что мне казалось относящимся
лишь к старому моему воспитанию, к прежней морали. Из решительного
пренебрежения к своей науке, из презрения к своим ученым вкусам, я не хотел
видеть Агригента, а несколько дней спустя, по дороге в Неаполь, не
остановился перед прекрасным храмом в Пестуме, в котором еще дышит Греция и
куда я отправился два года позже молиться какому-то Богу.
Что я говорю я о единственном усилии? Мог ли я так интересоваться
собою, если бы я не был существом, способным к совершенствованию? Никогда
моя воля, направленная к этому неведомому совершенству, которое я смутно
представлял себе, не была так страстно напряжена; всю эту волю я прилагал к
укреплению моего тела и закалению его. Удалившись от берега около Салерно,
мы добрались до Равелло. Там более свежий воздух, прелесть скал, полных
расщелин и неожиданностей, неведомая глубина долин, помогая моей силе, моей
радости, благоприятствовали моему порыву.
Более близкий к небу, чем удаленный от берега, Равелло стоит на
отвесной горе против далекого и плоского побережья Пестума. Под нормандским
владычеством это был почти значительный город; теперь это маленькая
деревушка, в которой, кажется, мы были единственными иностранцами. Мы
поселились в бывшем монастыре, нынче превращенном в отель; он построен на
краю скалы, и его террасы и сад кажутся парящими в небе. За стеной, увитой
виноградом, сначала видно только море; надо подойти к стене, чтобы заметить
искусственный спуск, который скорее лестницами, чем дорожками, соединяет
Равелло с берегом. За Равелло продолжаются горы. Оливковые деревья, огромные
рожковые; в их тени - цикламены; повыше множество каштанов; свежий воздух,
северные растения; ниже, у моря, лимонные деревья. Они посажены маленькими
группами из-за уклона почвы; эти сады-лестницы почти не отличаются один от
другого; узкая аллея посредине разрезает их от одного конца до другого; туда
входишь без шума, как вор. В этой зеленой тени мечтаешь; листва - густая и
тяжелая; ни один яркий луч не проникает сквозь нее; душистые лимоны висят,
как капли застывшего воска; в тени они кажутся белыми и зеленоватыми; нужно
только протянуть руку, почувствовав жажду; они сладкие, терпкие; они
освежают.
Тень была так непроницаема под ними, что я после ходьбы, от которой у
меня еще появлялась испарина, побоялся в ней задерживаться. Однако лестницы
уже не утомляли меня; я упражнялся в том, что поднимался с закрытым ртом; я
все увеличивал расстояние между моими передышками и убеждал себя: "дойду до
такого-то места, не ослабевая"; потом, дойдя до цели и находя награду в
своей удовлетворенной гордости, я дышал глубоко, сильно, так что мне
казалось, что воздух проникает более активно в мои легкие. Я переносил на
этот уход за телом всю мою прежнюю старательность. Я делал успехи.
Я подчас удивлялся такому быстрому возвращению здоровья. Я приходил к
мысли, что я вначале преувеличивал тяжесть своей болезни, я доходил до того,
что сомневался в самой своей болезни, смеялся над своим кровохарканьем,
жалел, что мое выздоровление было недостаточно трудным.
Я сначала очень глупо лечился, не зная потребностей своего организма. Я
терпеливо изучил их и дошел в осторожности и заботах о себе до такой