"Андре Жид. Возвращение из СССР" - читать интересную книгу автора

одной арии, выходя из театра? (Куда хватил! И вместе с тем X., сам художник,
высокообразованный человек, говорил до сих пор со мной вполне разумно.) Нам
нужны нынче произведения, которые могут быть понятны каждому. Если сам
Шостакович этого не понимает, то ему это дадут почувствовать, перестанут
слушать его музыку". Я запротестовал, говоря, что нередко самые прекрасные
произведения, даже те, что становятся позже народными, доступны вначале
малому кругу людей; что сам Бетховен... и протянул ему книжку, которая была
у меня с собой: смотрите вот здесь: "Я тоже несколько лет назад (это говорит
Бетховен) давал концерт в Берлине. Я выложился без остатка и надеялся, что
чего-то достиг и, следовательно, будет настоящий успех. И смотрите, что
получилось: когда я создал лучшее из того, на что способен, - ни малейшего
знака одобрения". X. согласился со мной, что в СССР Бетховену было бы трудно
оправиться от подобного поражения. "Видите ли, - продолжал он, - художник у
нас должен прежде всего придерживаться "линии". Без этого самый яркий талант
будет рассматриваться как "формалистический". Именно это слово мы выбрали
для обозначения всего того, что мы не хотим видеть или слышать. Мы хотим
создать новое искусство, достойное нашего великого народа. Искусство нынче
или должно быть народным, или это будет не искусство". "Вы принудите ваших
художников к конформизму, - сказал я ему, - а лучших из них, кто не захочет
осквернить искусство или просто его унизить, вы заставите замолчать.
Культура, которой вы будто бы служите, которую защищаете, проклянет вас".
Тогда он возразил, что я рассуждаю, как буржуа. Что же касается его самого,
то он убежден, что марксизм, благодаря которому столько сделано в разных
областях, поможет создать и художественные творения. И добавил, что если
новые творения пока не появляются, так это только потому, что еще слишком
велика роль искусства минувших эпох. Он говорил все громче и громче, словно
вел урок или читал лекцию. Все это происходило в холле сочинской гостиницы.
Я ему не стал возражать, и мы расстались. Но спустя короткое время он
поднялся ко мне в номер и прошептал: "Ох, черт возьми! Я все понимаю... Но
нас подслушивали только что... а у меня вот-вот должна открыться выставка".
X. - художник и должен был выставлять свои последние картины. Когда мы
прибыли в СССР, там еще не затихли окончательно споры о формализме. Я
попытался понять, какой смысл вкладывался в это слово, и выяснил, что в
формализме обвинялся всякий художник, проявляющий бOльший интерес к форме,
нежели к содержанию. Кстати добавлю, что достойным интереса (точнее,
терпимым) считается только определенное содержание. Если этого нет,
художественное произведение считается формалистическим и вообще лишенным
смысла. Признаюсь, что не могу написать без улыбки эти два слова - "форма" и
"содержание". Хотя, скорее, следовало бы плакать, зная, что критика
основывается на этом абсурдном разграничении. Возможно, что в этом есть
польза с политической точки зрения, но незачем тогда говорить о культуре.
Культура в опасности, когда критика перестает быть свободной. Как бы
прекрасно ни было произведение, в СССР оно осуждается, если не соответствует
общей "линии". Красота рассматривается как буржуазная ценность. Каким бы
гениальным ни был художник, но, если он не следует общей "линии", ему не
дождаться внимания, удача отворачивается от него. От писателя, от художника
требуется только быть послушным, все остальное приложится. Я видел в Тифлисе
выставку современной живописи - из милосердия о ней лучше было бы вообще не
упоминать. Но в конце концов художники достигли поставленной цели, которая
заключалась в том, чтобы поучать (с помощью наглядного образа), убеждать,