"Андре Жид. Возвращение из СССР" - читать интересную книгу автора

Всех недовольных будут считать "троцкистами". И невольно возникает такой
вопрос: что, если бы ожил вдруг сам Ленин?.. То, что Сталин всегда прав,
означает, что Сталин восторжествовал над всеми. "Диктатура пролетариата" -
обещали нам. Далеко до этого. Да, конечно: диктатура. Но диктатура одного
человека, а не диктатура объединившегося пролетариата, Советов. Важно не
обольщаться и признать без обиняков: это вовсе не то, чего хотели. Еще один
шаг, и можно будет даже сказать: это как раз то, чего не хотели. Уничтожение
оппозиции в государстве или даже запрещение ей высказываться, действовать -
дело чрезвычайно опасное: приглашение к терроризму. Для руководителей было
бы удобнее, если бы все в государстве думали одинаково. Но кто тогда при
таком духовном оскудении осмелился бы говорить о "культуре"? Как избежать
крена без противовеса? Я думаю, что это большая мудрость - прислушиваться к
противнику; даже заботиться о нем по необходимости, не позволяя ему
вредить, - бороться с ним, но не уничтожать. Уничтожить оппозицию... Как
хорошо, что Сталину это плохо удается. "В человечестве все непросто, надо
примириться с этим. И любая попытка все упростить, унифицировать, свести к
внешним проявлениям - отвратительна, дорого обходится, оборачивается
зловещим фарсом. Потому что, к несчастью для Аталии, ей не справиться с
Иоасом, к несчастью для Ирода, ему не справиться со Святым семейством", -
писал я в 1910 году.

V

Перед отъездом в СССР я писал: "Думаю, что ценность писателя
определяется его связями с революционными силами, стимулирующими творчество,
или, точнее, - ибо я не настолько глуп, чтобы признавать только за левыми
писателями способность создавать художественные ценности, -
оппозиционностью. Эта оппозиционность есть у Боссюэ, Шатобриана, в наши
дни - у Клоделя, она есть у Вольтера, Гюго, Мольера и у многих других. При
нашем общественном устройстве большой писатель, большой художник всегда
антиконформист. Он движется против течения. Это было верно по отношению к
Данте, Сервантесу, Ибсену, Гоголю... Эта закономерность, пожалуй, перестает
действовать по отношению к Шекспиру и его современникам, о которых прекрасно
сказал Джон Аддингтон Симондс: "Драматическое искусство этого периода
достигло таких вершин только потому, что авторы жили и творили в согласии с
народным мнением". Это верно и по отношению к Софоклу, и, безусловно, по
отношению к Гомеру, устами которого, как кажется, пела сама Греция. Эта
закономерность нарушается с того момента, когда... И тут в связи с СССР нас
волнует вопрос: означает ли победа революции, что художник может плыть по
течению? Вопрос формулируется именно так: что случится, если при новом
социальном строе у художника не будет больше повода для протеста? Что станет
делать художник, если ему не нужно будет вставать в оппозицию, а только
плыть по течению? Понятно, что, пока идет борьба, победа еще не достигнута,
художник сам может участвовать в этой борьбе и отражать ее, способствуя тем
самым достижению победы. А дальше... Вот о чем я себя спрашивал, отправляясь
в СССР. "Понимаете ли, - объяснял мне X., - это совсем не то, чего хотела
публика; совсем не то, что нам сегодня нужно. Недавно он создал балет, очень
яркий, и его хорошо приняли. ("Он" - это Шостакович, о котором некоторые
говорили мне с таким восхищением, с каким обычно говорят о гениях.) Но как
вы хотите, чтобы народ отнесся к опере, из которой он не может напеть ни