"Андре Жид. Страницы из дневника" - читать интересную книгу автора

предпочтительнее истинного) идея разнообразия вариантов, идея возможности
хоть на одной из прочих обитаемых планет осуществить побольше счастья!
Предпочту вместо пересказа одной и той же истории бесконечное множество иных
историй, даже некоторый прогресс от одной истории к другой, раз все или
ничто должно начинаться сызнова... Укоротите нос Клеопатры - и лицо мира
станет иным...
Кто скажет тогда, что история повторится только в будущем? что
настоящего еще не было? что все не повторялось множество раз в одно и то же
время? что бесконечное возобновление не увековечивает каждое из таких
переходных состояний? Какое нам дело тогда: в премьере мы участвуем или в
тысячном спектакле? Что значит для нас количество повторений, если число их
непознаваемо? Они сливаются и отождествляются в бесконечности времен.
Переживу ли я вновь день, когда пишу эти строки, переживаю ли сейчас
когда-то прожитой день - какое мне до того дело? Никчемная, бесплоднейшая
гипотеза. Она ничего не прибавляет к системе Ницше; пыл, с которым он ее
излагает, могу почесть лишь симптомом надвигающегося сумасшествия.
Эволюция моей мысли? Без первичной христианской формации (или
деформации) Не было бы, быть может, никакой эволюции. Сентиментальная
привязанность ко всему, освободиться от чего я не мог без сожаления, сделала
ее долгой и затруднительной. До сих пор храню я тоску по мистическому и
жгучему климату, в котором до восторгов поднималось мое существо; навеки
утратил я рвение молодости. Чувственный пыл, которому я затем предался, -
лишь смехотворное тому противоядие. Таким, по крайней мере, представлялся он
мне, по мере того как старели чувства! Ах! как легко мне было бы до сего дня
писать патетический фразы, - а разум завтра бы от них отрекся. Ничто так не
легко, как волновать, если тебе дозволено быть на эффект. Ребяческий лиризм
узаконен иллюзиями. Все же усилия мои сводились к поискам внутреннего, а не
иллюзорного счастья.
Конечно, большую роль играла молодость, биение неостывшего сердца,
любовь... Мое религиозное рвение питалось тем, что вскоре стало для меня
недопустимым.
Крупнейшие научные открытия - результат кропотливого наблюдения над
мельчайшими фактами, столь обособленными, микроскопическими, пухом
ложившимися на чашку весов, что их до поры до времени не соглашались принять
в расчет.
Чувства, и те стареют; есть мода страдать, есть мода любить. К самым
искренним эмоциям почти всегда примешивается наигранное и условное.
"В рыданьях есть всегда частица показного", - чудесно и весьма мудро
заметил Лафонтен. Эта привнесенная частица показного строит и обессмысливает
выражения горя. Вряд ли можно сказать, что даже самое прямое ощущение, т. е.
самое непосредственное, остается неизменным на протяжении всей истории
человечества. Вспоминается "et violae nigrae sunt"* из вергилиева перевода
Феокрита; нельзя ли отсюда заключить, хотя бы предположительно, что глаз
древних дальше синего цвета не видел? Придет время, когда, быть может,
станут видимы и ультрафиолетовые лучи. Предположение мое сочтут рискованным,
но возьмем область звуков: разве не изощрилось необычайно человеческое ухо,
- созвучия, некогда представлявшиеся ему отвратительной какофонией, нынче
ласкают слух. Не могу не отметить, какими ценными и тонкими должны были
показаться в свое время мысли древних, наиболее из с нами сближающие:
"улыбаясь сквозь слезы" Гомера, "Surgit aliquid amare"** и т. д.; наряду с