"Андре Жид. Яства Земные" - читать интересную книгу автора

пространство открыто для него. Так я приучал его душу к свободе, учил
радости, наконец, - чтобы потом, порвав даже со мной, он узнал одиночество.
Один, я вкушал неистовую радость гордыни. Я любил вставать до зари; я
призывал солнце на поля; песня ласточки была моей фантазией, а роса -
утренним омовением. Мне нравилась чрезмерная умеренность в еде, и я ел так
мало, что голова у меня кружилась и любое впечатление вызывало у меня своего
рода опьянение. Я пил потом много разных вин, но ни одно не кружило голову
так, как голод; ранним утром это нетерпение пространства; задолго до восхода
солнца я не мог спать в своей ямке в стогу.
К хлебу, который был у меня с собой, я не прикасался до тех пор, пока
не впадал в полуобморочное состояние; тогда мне казалось менее странным, что
я могу так ощущать природу, и она лучше проникала в меня; это был как бы
прилив извне; все мои чувства были открыты ее присутствию; все во мне
откликалось ей.
Моя душа преисполнилась наконец восторгом, который приводил в отчаяние
мое одиночество и к вечеру утомлял меня. Меня поддерживала гордыня, но я
сожалел иногда об Илере, который расстался со мной год назад, поскольку мой
нрав, кроме всего прочего, был слишком суровым.
С ним я разговаривал по вечерам; он был поэт и понимал любую гармонию.
Всякое явление природы казалось нам внятной речью, и можно было прочитать
его причину; мы научились распознавать насекомых по их полету, птиц - по их
песням и красоту женщин - по следам, оставленным ими на песке. Его тоже
снедала жажда приключений; ее сила придавала ему отвагу. Конечно, никакая
слава не стоит молодости сердца! Впитывая все с наслаждением, тщетно
пытались мы утомить свои желания; каждая из наших мыслей была пылкой; наши
чувства разъедали нас. Мы изнуряли свою сияющую молодость в ожидании
прекрасного будущего, и дорога, ведущая к нему, никогда не казалась нам
слишком долгой, мы шли по ней быстрым шагом, покусывая цветы с плетней,
наполнявшие рот вкусом меда и изысканной горечи.
Иногда, снова попадая в Париж, я возвращался на несколько дней или
часов в жилище, где прошло мое благонравное детство; все там было
безмолвным; заботами отсутствующей женщины на мебель были наброшены
полотняные чехлы. Держа в руке лампу, я переходил из комнаты в комнату, не
отворяя ставней, закрытых в течение нескольких лет, не поднимая штор,
пропитавшихся камфарой. Воздух там был тяжелый, насыщенный запахом. Моя
комната одна содержалась в полном порядке. В библиотеке, самой угрюмой и
безмолвной из комнат, книги на полках и столах сохраняли порядок, в котором
я их расставил, иногда я открывал одну из них при свете горящей, несмотря на
день, лампы и был счастлив забыться на час; иногда я открывал также
фортепиано и искал в памяти мелодии старых песен; но мои воспоминания были
слишком несовершенны, и, прежде чем огорчиться, я прекращал это занятие. На
следующий день я снова был далеко от Парижа.
Мое любящее от природы сердце как жидкость растекалось во все стороны;
никакую радость я не считал принадлежащей лично мне; я приглашал к ней
любого, а когда наслаждался ею в одиночестве, то это было лишь проявлением
моей гордыни.
Некоторые осуждали мой эгоизм, я осуждал их глупость. Я не пытался
любить кого-то одного - мужчину или женщину, но дружбу, привязанность,
любовь. Давая ее одному, я не хотел отнять ее у кого-то другого и лишь
ссужал себя на время. Тем более я не хотел присвоить себе чье-то тело или