"Андре Жид. Яства Земные" - читать интересную книгу автора

изучал как вопросы, требующие ответов, эту жажду обладания, рождающуюся
перед каждым новым наслаждением и предшествующую близкому блаженству.
Мое счастье проистекало от того, что каждый источник возбуждал во мне
жажду, а в безводной пустыне, где жажда неутолима, я упивался горячностью
своей горячки под экзальтированным солнцем. По вечерам встречались
восхитительные оазисы, казавшиеся еще более свежими оттого, что ты мечтал о
них весь день. На песчаной равнине, под палящим солнцем, равнине, похожей на
бескрайний сон, - зной был так велик, что даже воздух вибрировал, - я
чувствовал еще биение жизни, которая не могла заснуть, которая на горизонте
дрожала от слабости, а у моих ног вздувалась от любви.
Каждый день, час за часом, я не искал ничего другого, кроме
проникновения, все более естественного, в природу. Я обладал драгоценным
даром не слишком мешать самому себе. Память о прошлом имела надо мной ровно
столько власти, чтобы придать целостность моей жизни - так чудесная нить,
связывавшая Тезея с его прошлой любовью16, не мешала ему осваивать все новые
и новые места. К тому же эта нить должна была порваться... Чудесное
обновление. Во время утренних прогулок я часто наслаждался чувством новизны
бытия, нежностью своего восприятия. - "Поэтический дар, - восклицал я, - ты
дар непрерывного знакомства". - Я знакомился со всем, что встречал. Моя душа
была как постоялый двор, открытый на перекрестке дорог: всякий, кто хотел
войти, - входил. Я сделался мягким, дружелюбным, свободным во всех своих
проявлениях, внимательным слушателем, у которого было не больше одной
собственной мысли, ловцом всякой мимолетной эмоции и реакции, столь
незаметной, что ничто не казалось мне хуже, чем пустые протесты. Впрочем, я
заметил вскоре, как мало ненависть к безобразному подкрепляла мою любовь к
прекрасному.
Я ненавидел усталость, которая была порождением скуки, и считал, что
нужно полагаться на разнообразие вещей. Я отдыхал везде, где придется. Я
спал в полях. Я спал на равнине. Я видел рассвет, дрожавший в просвете между
колосьями; а в буковых рощах меня будили вороны. По утрам я умывался росой и
новорожденное солнце сушило мою промокшую одежду. Кто еще сможет сказать,
что никогда поле не было более прекрасным, чем в тот день, когда я увидел
довольных жниц, с песнями возвращавшихся домой, и быков, запряженных в
тяжелые телеги?!
Это было время, когда моя радость была столь велика, что я хотел
поделиться ею, научить кого-то тому, что заставляло ее жить во мне.
Вечерами я смотрел, как в незнакомых деревушках то тут, то там
зажигались очаги, незаметные днем. Глава семейства, усталый, возвращался с
работы; дети приходили из школы. Дверь дома приоткрывалась на мгновение
навстречу свету, теплу и смеху, потом закрывалась на ночь. Ни одно
заблудившееся существо не могло уже проникнуть внутрь, дрожа от холода
снаружи. - Семьи, я ненавижу вас; запертые домашние очаги; закрытые двери;
ревнивые хранилища счастья. - Иногда, невидимый ночью, я стоял,
прислонившись к стеклу, и долго наблюдал за обычаями дома. Отец сидел около
лампы; мать шила; место деда или бабки оставалось свободным, ребенок рядом с
отцом готовил уроки; - и мое сердце переполнялось желанием увести его с
собой бродить по дорогам.
Назавтра я встречал его, когда он выходил из школы; через день я
заговаривал с ним; четыре дня спустя он бросал все, чтобы следовать за мной.
Я открывал ему глаза на великолепие пространства; ребенок понимал, что