"Анатолий Жаренов. Частный случай " - читать интересную книгу автора

Лист второй

Любовь... Никто не знает, с чего она начинается. Взгляд. Слово. И
что-то меняется в отношениях. Два человека, едва знавшие друг друга до
встречи, вдруг становятся близкими. Кто-то когда-то сравнивал любовь со
скарлатиной. Приходит сразу. Осложнения возникают потом. Не помню уже, где я
вычитал это.
Так вот и у Рогова. Осложнения возникли потом. А тогда, у костра... Да,
именно в тот сырой туманный вечер, когда Маше от тоски и пустоты в сердце
хотелось грызть пальцы, именно тогда оно и началось.
Шухов мне все время толковал про улики, про алиби, объяснял, что
означают слова "состав преступления" на языке юриспруденции. Я понимал его
умом и не принимал сердцем. Вероятно, и любовь - нечто в этом роде. Вечное
противоречие между тем, что чувствует сердце, и тем, что говорит рассудок.
Маша, я думаю, понимала это, ибо я читал ее стихи, то ласковые, то гневные.
А вот Рогов не понимал. Рогову казалось, что все в нем, что он центр, вокруг
которого располагается остальной мир. И как ни парадоксально, но это -
психология труса. В первую очередь потому, что эгоцентризм воспитывает в
человеке именно это качество. Эгоцентрист больше всего озабочен собственной
судьбой, собственными переживаниями, собственным здоровьем. Когда у соседа
загорится дом, эгоцентрист не побежит помогать тушить пожар, а прежде
займется спасением своих личных ценностей, ибо он испугается, как бы не
утратить их. Но я, кажется, отвлекся...
От знакомства до встречи у костра прошло три месяца. Три месяца
вежливых кивков, разговоров о нашумевших фильмах и книгах, разговоров
урывками, между делами, между походами, овеянными романтикой дальних
странствий и заполненными суровыми буднями с гнусом, мокрой одеждой,
усталостью, гриппом и насморком...
Над костром висит черное, лоснящееся от копоти ведро. В нем бурлит
пшенная каша. Рабочий-промывальщик Виктор Серов, бородатый угрюмый мужик,
ушел с ружьем "подбить хоть куропатку". У него давно кончилось курево, и
поэтому он вдвойне хмур.
Пшенная каша осточертела. Но, кроме нее, ничего не осталось. Шагах в
двадцати от костра - палатка. Сквозь брезент можно считать звезды. Возле
палатки две лошади уныло качают головами. Им хочется овса. Но и овса нет.
Пора собирать вьюки и уходить, потому что окрестные сопки уже покрылись
снегом, а вода в ручье такая, что ноги, хоть и обуты в резиновые сапоги и
обернуты двойными портянками, коченеют в первые же секунды. Устали глаза,
руки. Деревянный промывочный лоток стал тяжелым, как двухпудовая гиря. А в
шлихе за двадцать дней похода так и не блеснуло ни одной золотой точечки.
Если в пшенную кашу бросить кусок мяса, она станет вкуснее. А если
рядом с закопченным ведром поставить бутылку портвейна, то даже
гомеопатической дозы воображения хватит, чтобы дорисовать остальное. У
Рогова в тот вечер было и мясо, и вино. И даже овес для лошадей. Он ехал в
Речное, решил сократить дорогу и оказался у костра.
- Бог мой, Рогов?
- Он самый. Терпите бедствие?
- Но почему? Где ваша партия?
- Они прошли севернее. А я отстал, заторопился и двинул через ваш